Сегодня

Добавить в избранное

УНИВЕРСАЛЬНЫЙ УЧЕБНИК
 
Главная| Контакты | Заказать | Рефераты

Предыдущий | Оглавление | Следующий

(XIV, 24) ...ибо, когда его спросили, какие преступные наклонности побудили его сделать море опасным для плавания, когда он располагал одним миопароном, он ответил: «Те же, какие побудили тебя сделать опасным весь мир»[1] (Ноний, 125, 12).

(XV) ...Благоразумие велит нам всячески умножать свое достояние, увеличивать свои богатства, расширять границы (в самом деле, какие основания были бы для хвалебных надписей, высекаемых на памятниках выдаю-

Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах. – М., Наука. 1966. – С. 62

щимся императорам[2]: «Границы державы он расширил»[3],– если бы он не прибавил некоторой части чужой земли?), повелевать возможно большим числом людей, наслаждаться, быть могущественным, управлять, владычествовать. Напротив, справедливость учит щадить всех, заботиться о людях, каждому воздавать должное, ни к какой вещи, посвященной богам, ни к какой государственной или чужой собственности не прикасаться. Что же, следовательно, достигается, если станешь повиноваться голосу благоразумия? Богатство, власть, имущество, почести, империй, царская власть и для частных людей, и для народов. Но так как мы говорим о государстве, то для нас более очевидно то, что совершается от его имени, и так как сущность права в обоих случаях одна и та же, то, по моему мнению, следует поговорить о благоразумии народа. О других народах я говорить не стану. А наш народ, чье прошлое Публий Африканский во вчерашней беседе представил нам с самого начала и чья держава уже распространилась на весь мир? Благодаря чему он из незначительного стал величайшим – благодаря справедливости или благоразумию?... [Лакуна]

(25) ФИЛ.– ...за исключением аркадян и афинян, которые, пожалуй, опасаясь, что когда-нибудь появится этот запрет, то есть чувство справедливости, придумали, что они возникли из земли,– ну, совсем так, как полевые мышки – из пашни[4].

(XVI, 26) На это прежде всего обыкновенно так возражают те, кто достаточно искусен в рассуждениях и пользуется в этом вопросе тем большим авторитетом, что они – когда речь идет о честном муже, которого мы хотели бы видеть искренним и простым,– в беседе об этом не лукавы, не склонны к хитроумию, не коварны[5]; они утверждают, что мудрый не потому честен, что его восхищают честность и справедливость сами по себе, но потому, что жизнь честных мужей свободна от страха, забот, тревог и опасностей; напротив, бесчестных мужей всегда гнетет забота, у них перед глазами всегда суд и казнь; но, по их словам, нет преимущества, нет выгоды, рожденной несправедливостью и столь значительной, чтобы стоило всегда бояться, всегда опасаться какой-то нависшей, грозящей кары, утраты... [Лакуна]

(XVII, 27) ФИЛ.– Если перед вами два человека: один – доблестнейший муж, добросовестнейший, необычайно справедливый, на редкость верный своему слову, а другой – в высшей степени преступный и дерзкий, и если граждане заблуждаются, считая честного мужа преступным, злонамеренным, нечестивым, а в том, кто бесчестнее всех, видят высшую порядочность и верность слову, и если, вследствие такого мнения всех сограждан, честный муж терпит преследования, нападки, если его берут под стражу, выкалывают ему глаза, осуждают его, на него налагают оковы, его клеймят, изгоняют и обрекают на нищету, и если он, наконец, также и с полным основанием кажется всем людям самым жалким человеком, а бесчестного, напротив, все восхваляют, чтят и любят и со всех сторон воздают ему все поче-

Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах. – М., Наука. 1966. – С. 61

сти, облекают его империей, вручают ему все средства, все богатства, словом, его, по всеобщему мнению, признают мужем наилучшим и вполне достойным самой счастливой судьбы, то – спрашиваю я – кто будет столь безрассуден, чтобы не знать, которым из двоих он предпочтет быть?[6]

(XVIII, 28) Что справедливо относительно отдельных лиц, то справедливо и относительно народов: не найдется государства, столь неразумного, чтобы оно не предпочло несправедливо повелевать, а не быть в рабстве по справедливости. Дальше я не пойду. Будучи консулом, я, когда вы были моими советчиками, спросил вас о нумантинском договоре. Кто не знал, что Квинт Помпеи заключил подобный же договор и что Манцин был в таком же положении, как он?[7] Манцин как честнейший муж даже поддержал предложение, когда я внес его в силу постановления сената; Помпеи ожесточенно защищался. Если мы ищем добросовестности, порядочности, верности своему слову, то все эти качества проявил Манцин; если же мы, ищем обоснованности, обдуманности, проницательности, то Помпеи его превосходит. Которого из них двоих... [Лакуна]

(XIX, 29) Затем Карнеад, оставив общие вопросы, перешел к частным. Если у порядочного человека, сказал он, есть раб, склонный к побегам, или дом в нездоровой местности, порождающей болезни, причем недостатки эти известны ему одному, и он потому и объявляет о продаже дома или раба, то как поступит он: заявит ли он о продаже раба, склонного к побегам, или дома, порождающего болезни, ил« же скроет эти недостатки от покупателя? Если он заявит о них, то его, конечно, сочтут порядочным человеком, так как он не обманывает, но все же глупым, так как он либо продаст свое имущество дешево, либо не продаст его совсем; если же он эти недостатки скроет, то он будет, правда, благоразумным, так как позаботится о своей выгоде, но окажется дурным человеком, так как обманет покупателя. Опять-таки, если он найдет человека, полагающего, что продает медь, в то время как это – золото, или же человека, полагающего, что продает свинец, в то время как это – серебро, то промолчит ли он, чтобы купить это по дешевой цене, или же скажет об этом, чтобы купить по дорогой? Предпочесть покупку по Дорогой цене, несомненно, будет глупо. Из этого, по мысли Карнеада, следовало понять, что справедливый и порядочный глуп, а благоразумный – человек дурной, но все же возможно, что существуют люди, которые довольны своей бедной долей и при этом не чувствуют себя обиженными.

(XX, 30) Затем он перешел к более важным вопросам я указал, что никто не может быть справедлив, не подвергая своей жизни опасностям; он говорил: конечно, это справедливость – человека не убивать, к чужому имуществу вообще не прикасаться. Но как поступит справедливый человек, если потерпит кораблекрушение, а кто-нибудь, более слабый, чем он, ухватится за доску? Неужели он завладеет этой доской, чтобы взобраться на «ее самому и, держась за нее, спастись,– тем более, что в открытом море свидетелей нет? Если он благоразумен, то он так и сделает; ведь ему самому придется погибнуть, если он не поступит так; если же он предпочтет смерть, лишь бы не совер-

Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах. – М., Наука. 1966. – С. 64

шать насилия над другим, то он, конечно, справедлив, но неразумен, раз он своей жизни не оберегает, оберегая чужую. Опять-таки, если враги, прорвав строй, начнут наседать, и наш справедливый человек встретится с каким-нибудь раненым, сидящим на коне, то пощадит ли он его, чтобы самому быть убитым, или же сбросит его с коня, чтобы спастись от врага? Если он это сделает, то он благоразумный, но при этом дурной человек; если не сделает, то он справедлив, но в то же время, конечно, неразумен. (31) Итак, разделив справедливость на две части и назвав одну из них гражданской, а другую естественной, Карнеад уничтожил обе, так как гражданская, правда, представляет собой благоразумие, но справедливостью не является; естественная же справедливостью, правда, является, но не является благоразумием. Все это, конечно, хитроумно и пропитано ядом, так что Марк Туллий не смог опровергнуть это; ибо, хотя он и заставляет Лелия отвечать Фурию и говорить в защиту справедливости, он, не опровергнув этого, обошел это, словно ров, так что Лелий, как кажется, защищал не естественную справедливость, которая стала отдавать неразумием, а гражданскую, которую Фурий согласился признать благоразумием, но несправедливым (Лактанций, «Instit. div.», V, 16, 5–13).

(XXI, 32) ФИЛ.–...Я не колебался бы высказаться, Лелий, если бы не думал, что присутствующие этого хотят, и если бы я сам не желал, чтобы и ты принял некоторое участие в этой нашей беседе,– тем более, что вчера ты сам сказал, что даже превзойдешь наши ожидания. Но это никак не возможно; все мы просим тебя не отказываться от своего намерения (Геллий, I, 22, 8).

...но наше юношество вовсе не должно его слушать[8]; ибо, если он думает то, что говорит, то он человек подлый; если – иное (что я предпочитаю), то его рассуждения все же чудовищны (Ноний, 323, 18).

(XXII, 33) ЛЕЛИЙ.– Истинный закон – это разумное положение, соответствующее природе, распространяющееся на всех людей, постоянное, вечное, которое призывает к исполнению долга, приказывая; запрещая, от преступления отпугивает; оно, однако, ничего, когда это не нужно, не приказывает честным людям и не запрещает им и не воздействует на бесчестных, приказывая им что-либо или запрещая. Предлагать полную или частичную отмену такого закона – кощунство; сколько-нибудь ограничивать его действие не дозволено; отменить его полностью не возможно, и мы ни постановлением сената, ни постановлением народа освободиться от этого закона не можем, и ничего нам искать Секста Элия[9], чтобы он разъяснил и истолковал нам этот закон, и не будет одного закона в Риме, другого в Афинах, одного ныне, другого в будущем; нет, на все народы в любое время будет распространяться один извечный и неизменный закон, причем будет один общий как бы наставник и повелитель всех людей – бог, создатель, судья, автор закона. Кто не покорится ему, тот будет беглецом от самого себя и, презрев человеческую природу, тем самым понесет величайшую кару, хотя и избегнет других мучений, которые таковыми считаются (Лактанцнй, «Instit. div.», VI, 8, 6–9).

Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах. – М., Наука. 1966. – С. 65

(XXIII, 34) ...что наилучшее государство никогда само не начинает войны, кроме тех случаев, когда это делается в силу данного им слова или в защиту своего благополучия (Августин, «О государстве божьем», XXII, 6).

...Но от этих наказаний, которые чувствуют даже величайшие глупцы,– от нищеты, изгнания, тюремного заключения, наказания розгами – частные лица нередко избавляются, если им представляется возможность быстро умереть; для государств же карой является сама смерть, которая, как нам кажется, отдельных лиц избавляет от наказания; ибо государство должно быть устроено так, чтобы быть вечным. Поэтому никакая гибель не естественна для государства, как это бывает в отношении людей, для которых смерть не только неизбежна, но даже весьма часто желанна. Но когда уничтожается, разрушается, перестает существовать государство, то это – сравним малое с великим – как бы напоминает нам гибель и уничтожение всего этого мира (Августин, «О государстве божьем», XXII, 6).

(35) ...Несправедливы те войны, которые были начаты без оснований. Ибо, если нет основания в виде отмщения или в силу необходимости отразить нападение врагов, то вести войну справедливую не возможно (Исидор, Origines, XVIII, 1).

Ни одна война не считается справедливой, если она не возвещена, не объявлена, не начата из-за неисполненного требования возместить нанесенный ущерб .(Исидор, Origines, XVIII, 1; Etymol., XVIII, 12).

...Но наш народ, защищая своих союзников, уже покорил вес мир (Ноний, 498, 13).

((XXIV, 36) В тех же книгах о государстве ведется, несомненно, самый ожесточенный и самый смелый спор против несправедливости и в защиту справедливости. И так как, когда ранее говорилось в защиту несправедливости я против справедливости и высказывалось мнение, что государство может держаться и увеличиваться только несправедливостью, то было принято как прочнейшая основа, что несправедливо, чтобы одни люди были в рабстве у других людей, владычествующих над ними; однако, если несправедливости этой не станет придерживаться повелевающее государство, чья страна обширна, то оно не сможет управлять провинциями. От лица справедливости был дан ответ: это справедливо потому, что таким людям рабское состояние полезно и что это делается им на пользу, когда делается разумно; то есть, когда у бесчестных людей отнимут возможность совершать беззакония, то угнетенные окажутся в лучшем положении, между тем как они, не будучи угнетены, были в худшем. Чтобы подкрепить это положение, привели известный пример, взятый у природы, и было сказано:

Разве мы не видим, что всем лучшим людям владычество даровано самой природой к вящей пользе слабых? Почему же бог повелевает человеком, душа – телом, разум – похотью, гневом и другими порочными частями той же души? (Августин, «Против Юлиана Пелаг.», IV, 12, 61).

Предыдущий | Оглавление | Следующий



[1] Приводится беседа между Александром Македонским и пленным пиратом. См. Августин, «О государстве божьем», IV, 4, 25. Миопарон – легкое военное судно.

[2] Император – в эпоху римской республики высшее военное почетное звание, присваивавшееся солдатами (также и сенатом) полководцу после решительной победы над врагом.

[3] Ср. Корнелий Непот, «Гамилькар», II, 5; Ливии, XXXVI, 1, 3.

[4] Ср. Павсаний, II, 14, 4; V, 1, 1; Овидий, «Фасты», II, 289.

[5] Имеются в виду эпикурейцы.

[6] Ср. Платон, «Государство», II, 361 сл.

[7] В 137 г., во время войны в Испании, консул Гай Гостилий Манцин по собственному почину заключил договор о капитуляции римской армии, окруженной нумантинцами, и о мире с Нуманцией. Римский сенат не угоердил втого договора и в 136 г., по предложению консула Луция Фурия Фила, постановил выдать Манцина нумантинцам, которые, однако, не приняли пленника, не желая согласиться на расторжение заключенного им договора.– В 140 г. проконсул Квинт Помпеи заключил с нумантинцами договор, подобный заключенному Манцином; договор этот был аннулирован сенатом, постановившим продолжать войну. См. Цицерон, речи: «По делу Цецины», 98; «Об ответах гаруспиков», 43; «Об обязанностях», III, 109; «О пределах добра и зла», II, 54; «Брут», 103.

[8] По-видимому, имеется в виду Карнеад.

[9] См. I, 30.

[an error occurred while processing this directive]