|
Сегодня |
||
УНИВЕРСАЛЬНЫЙ УЧЕБНИК |
||
Предыдущий | Оглавление | Следующий
Можно встретить в науке мнение, что философия права и общая
теория права – это две самостоятельные дисциплины. Как та, так и
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.523
другая одинаково «научны», но смешивать их в одну науку
нельзя философия права должна иметь своим предметом только исследование
глубочайших основ права и их связи с мировым этическим порядком.
Это воззрение суживает задачи философии права Конечно,
указанные задачи представляются основными, самыми важными в нашей науке, но
выделение их в самостоятельную науку было бы искусственным расчленением единого
содержания. И не только искусственным, но и вредным. Ведь если бы мы остались
только с одной «общей теорией права», если бы мы выделили и сопоставили
односторонние принципы, лежащие в основании различных специальных юридических
наук, мы бы не получили настоящего единства, а главное – мы бы имели висящую в
воздухе постройку. У нас не было бы никаких надежных критериев для оценки, все
наши обобщения носили бы условный, временный характер.
С другой стороны, только «общая теория права» может дать
жизненное содержание, конкретные формы тем основным принципам, которые
устанавливаются «философией права». И как общая философия стремится познать не
только абсолютные первоосновы мира, но и тот порядок, в котором эти первоосновы
проявляются, способ реализации их в мире, так и философия права должна показать
те общие пути, те принципы, при помощи которых абсолютная идея права как часть
общемирового этического порядка реализуется в окружающей нас среде и в истории
культуры. А это можно сделать только путем исследования тех понятий, которые
лежат в основе всех специальных юридических наук.
Насколько тесно слиты оба элемента нашей науки (т.е. чисто
философский и юридический), доказывается тем, что многие представители «общей
теории права» не могут быть последовательными и сплошь и рядом вводят в свое
изложение и элементы оценки, и философские вопросы (например, вопросы о
естественном праве, об отношении между правом и нравственностью, о свободе воли
и т.п.). С другой стороны, у многих авторов, излагающих чистую философию права,
мы находим не только анализ общих юридических понятий, но даже тот элемент,
который уместен лишь в «энциклопедии права», а именно краткое изложение
сущности содержания специальных юридических наук.
Все изложенное показывает нам первостепенную важность философии
права и для каждого образованного человека вообще, и в особенности для юриста.
Право слишком близко затрагивает человеческие интересы,
слишком непосредственно сливается с нашей жизнью, чтобы мы могли остаться к
нему равнодушными. Но если специальные вопросы отдельных юридических наук редко
интересуют широкий круг лиц, то основные вопросы философии права всегда
возбуждают общий интерес. Как разобраться, например, в острых, животрепещущих
вопросах, которые возбуждаются такими направлениями, как анархизм, социализм?
Где найти истину среди горячих споров о задачах государства, о наилучших формах
государственного устройства, об отличии права от силы или
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.524
произвола, об отношении между личностью и государством, об
отношении между церковью и государством и т д ? Только философия права может
дать здесь надежные указания и спасти от того мутного источника, который
представляют собой газетная болтовня и партийная литература
Для юриста же философия права должна быть альфой и омегой
всего его образования. Только она может дать ему нить Ариадны, чтобы он не
запутался в лабиринте правовой жизни. Только она одухотворяет эту жизнь, дает
ему глубокий смысл и показывает, что служение праву есть великое и важное дело;
только она может дать ему надежное руководство для самостоятельной работы на
всех поприщах юридической жизни, наконец, last not least, только она может спасти от дилетантизма при таком на вид
легком занятии, как построение идеалов, к которым должна стремиться правовая
жизнь. Вот почему пробелы в знании философии права ничем не заменимы и самым
роковым образом отражаются на всей дальнейшей деятельности юриста (и не только
практика, но и теоретика).
В последнее время замечается иногда смешение философии права
с так называемой политикой права. У одного из крупных наших юристов мы
читаем, например, что «практическая задача философии права заключается в
построении идеала правового порядка в его цельности». При этом добавляется, что
здесь разумеется объединение тех положений правовой политики, которые создаются
отдельными специальными науками.
Для оценки этого воззрения надо заметить прежде всего, что
науки политики права не существует. Правда, ее желают создать некоторые ученые,
но пока все дело ограничивается пожеланиями. Что же касается тех «положений
правовой политики, которая создается отдельными специальными науками», то
опять-таки, несмотря на существование отдельных работ и курсов озаглавленных,
например, «Уголовная политика», «Политика», на обещание создать «Цивильную
политику», таких наук нет и быть не может, и вот почему. Если, например,
криминалист, изучая ту область правовой жизни, которая имеет своим предметом
преступление и наказание, рекомендует законодателю те или иные меры для
проведения в жизнь общих начал науки уголовного права, если он предлагает
известные реформы, то ведь все это находится в органической связи со всем
содержанием науки, все это обусловлено общими началами и без них будет
висеть в воздухе. Уголовная политика не есть наука, а есть один из приемов обработки
содержания науки (так называемый «политический метод»). Сущность этого приема,
этой точки зрения на предмет науки заключается в указании тех средств, тех
путей, которыми в данной конкретной среде могут быть проведены в жизнь те или
иные общие принципы. Тут весьма важную роль играют соображения
целесообразности, потребности так называемого «оборота» и изучение всех условий
места и времени.
То же самое надо сказать о всех других «политиках». Все это
составные элементы соответствующих специальных юридических наук:
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.535
гражданского, государственного, административного права Из
них можно делать специальные научные работы, специальные курсы для изложения,
но из того, что существует особый курс, например «учение о наказании», вовсе не
следует, что это самостоятельная наука.
После всего сказанного понятна неправильность смешения
философии права с проектируемой фантастической наукой политики права. По самому
существу своему философия права не может заниматься изучением такого множества
текучих и · изменчивых предметов, как всевозможные «конкретные среды», где
должны быть реализованы те или другие принципы. Это дело специальных наук. Каждая
такая наука, руководствуясь общими началами философии права, должна: 1) развить
ее основные принципы в применении к своей области и 2) указать средства для
реализации полученных выводов при данных условиях места и времени.
Итак, резюмируя все сказанное, мы приходим к выводу, что
философия права есть синтез всех существующих направлений нашей науки. Она
признает все то (или почти все), что признают эти направления, но дополняет их
указанными выше элементами и таким образом избегает односторонностей «общей
теории права». В основе ее лежит идеалистическое мировоззрение, т.е. признание
мирового разумно-этического порядка, частью которого является право. Она вовсе
не игнорирует реальных фактов окружающей нас жизни, она не отворачивается от
положительного права. Напротив, она находит, что понятие права должно быть
единым и для чистого юриста, и для философа и что без положительного права не
может быть и речи о праве. Поэтому положительное право должно быть тщательно
изучаемо во всей его полноте.
Но великая разница между воззрением на право как только на
продукт данной среды, всецело обусловленный «соотношением реальных сил»,
потребностями оборота и т.д., и воззрением на право как на реализацию в данной
среде известных абсолютных начал. В первом случае мы сделаемся рабами нашего
материала, мы не будем иметь никаких критериев для оценки его, кроме критериев
целесообразности, мы не будем в состоянии принципиально отличать право от
насилия и произвола, а во втором – мы поднимемся над изучаемым материалом, мы
будем в состоянии отличать ненормальные отклонения положительного права от
идеи, уродливые искажения этой идеи от несовершенной реализации ее,
неизбежной и необходимой при данных условиях места и времени. Таким
образом, философия права спасает от двух крайностей: от полного преклонения
перед существующим правом и от легкомысленного отрицания этого права, если это
покажется несоответствующим тем или другим идеалам. С другой стороны, философия
права дает критерии и для оценки самих идеалов, для различия идеалов от утопий.
В заключение надо отметить, что в России основатель нашей
науки К. А. Неволин держался идеалистического направления, к этому же
направлению принадлежал величайший представитель ее Б. Н. Чичерин,
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.526
к нему же принадлежат лучшие из современных философов права
кн. E. H. Трубецкой и П. И.
Новгородцев. А история нашей науки и современное ее состояние доказывают
справедливость остроумного замечания профессора Токийского университета Л.
Бриделя, что философия права подобна Фениксу, постоянно возрождающемуся из
своего пепла: несмотря на периоды, когда противники уже праздновали ее
похороны, – она бессмертна.
Сущность права, содержание его норм, станет для нас еще
яснее, когда мы рассмотрим отношение его к родственной области – нравственности
(морали).
Все многочисленные теории взаимоотношения права и
нравственности могут быть сведены к нескольким типам.
Первый тип. Сущность этих теорий может быть выражена
в следующих положениях. Нет никакой принципиальной разницы по содержанию между
правом и нравственностью. Каждое требование нравственности может быть
облечено в форму юридической нормы; только эта форма и создает право. Вопрос же
о превращении чисто нравственного требования в юридическую норму есть вопрос
целесообразности. Он решается государственной властью по целому ряду
практических соображений.
Что эти теории были извлечены из самой жизни, доказывается
массой фактов. Практика так называемого полицейского государства и
просвещенного абсолютизма представляет собой полное торжество принципов этих
теорий. И до сих пор еще положительное право дает примеры, по-видимому,
доказывающие правильность отождествления по содержанию норм юридических и
нравственных (вспомним хотя бы статью нашего X тома, предписывающую мужу любить свою жену).
Неизбежным результатом такого положения дела явилось
чрезмерное расширение прав государства за счет прав личности: вся жизнь
личности во всех ее проявлениях, ее чувства, ее мысли, ее самые интимные
отношения могут быть предметом государственной регламентации. Государство,
руководствуясь принципами общего блага и благополучия всех и каждого, призвано,
между прочим, вести граждан к лучшей, нравственной жизни. А посему оно может
принудительным путем проводить в жизнь нравственные начала. Например, оно может
наказывать за нежелание работать, за неоказание помощи нуждающемуся, за
безнравственное поведение в самых разнообразных его проявлениях.
К этому же типу относится (как это ни странно с первого
взгляда) и воззрение на интересующий нас вопрос психологической теории права. В
самом деле, по этой теории нет и не может быть таких признаков содержания норм,
которые были бы отличительными для права или для нравственности; правовые
переживания по своему интеллектуальному составу ничем не отличаются от
нравственных. «Един-
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.527
ственное различие состоит в характере эмоций, в атрибутивной
природе переживаемого моторного возбуждения». То есть, если субъект переживает
в своей психике известное содержание таким образом, что он приписывает себе или
другим соответствующие права и «закрепленные» обязанности, мы получаем право.
«Отсюда вывод: достаточно, чтобы представители
государственной власти переживали, например, чисто нравственные требования –
«не лги» и «помогай нуждающемуся» – как правовые, и мы получим юридические
нормы, карающие за всякую ложь, за всякий отказ нищему в просимой милостыне и
т.п. Ведь психические переживания как таковые равноценны, и у каждого человека
могут быть свои, совершенно отличные от остальных, психические переживания. А
так как только эти переживания и представляют собой настоящее право, так как
для оценки их нельзя апеллировать к какому бы то ни было высшему праву, то и
для представителя психологической теории, и для защиты чисто полицейского
государства нет и не может быть никаких принципиальных границ государственного
вмешательства в личную жизнь граждан.
Второй тип. Эти теории представляют собой
диаметральную противоположность только что рассмотренным. Право и
нравственность – это две совершенно самостоятельные области, не имеющие между
собой ничего общего. Наиболее типичный из представителей такого резкого
отделения права от нравственности, Фихте, в третьем томе своих сочинений (Grundlage des Naturrechts, стр. 10
и ел., стр. 54 и др.) выводит право из самостоятельного источника, а именно из
необходимых, данных самой природой, отношений между разумными и свободными
существами. Здесь-то оно и заимствует свою силу, а вовсе не из нравственных
начал. Фихте даже говорит, что в области права только физическая сила дает
надлежащую санкцию.
Эти теории во многом обязаны своим развитием той
естественной реакции, которая возникла против полицейского государства с его
чрезмерной опекой над личностью. Они легли в основу теории «правового государства»,
типичный представитель которой, Гумбольдт, требовал полного невмешательства
государства в личную и общественную жизнь и ограничивал его задачи охраной
безопасности и права.
Если неправильность первых теорий заключается в их крайней
односторонности (они слишком преувеличили, несомненно, существующую связь права
и нравственности, их родство) и вытекающих отсюда печальных результатах для
свободы личности, то теории второго типа страдают противоположной
односторонностью. Правильно подметив самостоятельный характер права, его
отличие от нравственности, они слишком преувеличивали эту самостоятельность.
Уже совпадение содержания многих юридических и нравственных
норм (например, запрещение убийства) достаточно ясно показывает, что принципиапьного
различия между обеими областями нет. Кроме того, если мы оторвем право от
его этических основ, поставим его вне всякой связи с нравственным порядком,
тогда мы неизбежно придем к выводу, что единственной санкцией его является
физическая сила
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.528
Третий тип. Эти теории не отождествляют областей
права и нравственности, но. исходя из несомненного родства их и из тождества содержания
многих юридических и нравственных норм, утверждают, что право есть известная
часть нравственности. А чтобы решить вопрос, какая же это часть
нравственности, выдвигается теория, имеющая многих крупных представителей,
теория этического минимума. По мнению Еллинека, право есть
совокупность таких нравственных требований, которые в данную эпоху у данного
народа признаются безусловно необходимыми для существования общежития, без
которых общежитие сделалось бы невозможным. Вот почему исполнение таких требований
нельзя предоставить доброй воле каждого, а необходимо гарантировать их
авторитетом государства, т.е. превратить эту часть нравственности в право.
У нас теорию этического минимума защищал такой во всех
отношениях выдающийся мыслитель, как Вл. Соловьев, философ, которым мы можем
гордиться перед Европой. В своей превосходной (несмотря на ряд крупных
дефектов) книге «Оправдание добра» он находит, что действительная организация
нравственной жизни в человечестве возможна только на почве права и его воплощения
– государства. Нравственная проповедь, лишенная объективных посредств и опор в
чуждой ей реальной среде, осталась бы в лучшем случае невинным пустословием, а
само право, с другой стороны, при полном отделении своих формальных понятий от
их нравственных принципов и целей, потеряло бы свое безусловное значение и
ничем бы не отличалось от произвола. Вместо нравственного совершенства
юридический закон требует низшей, минимальной степени нравственного состояния,
лишь фактической задержки известных проявлений безнравственной воли. С
нравственной стороны нельзя отрицать, что требование добросовестного исполнения
долговых обязательств, воздержания от убийств, грабежей – есть требование хотя
и элементарного, но все-таки добра, а не зла; а если мы обязаны любить врагов,
то тем более мы обязаны уважать жизнь и имущество всех наших ближних. Без
исполнения этих низших требований нельзя исполнить высших заповедей. Таким
образом, право есть низший предел, определенный минимум нравственности. Далее.
Из неограниченной природы нравственных требований вытекает полная невозможность
точно указать, в каких именно действиях должна реализоваться данная
нравственная норма. Право, напротив, точно указывает определенные действия,
которые должны быть совершены или от которых надо воздержаться. Но ведь тут нет
никакой противоположности между правом и нравственностью: исполнение
юридического закона, исполнение известных действий может сопровождаться
нравственным настроением; а кроме того, и для нравственности необходимо, чтобы
это настроение выразилось в каких-либо поступках. С этой точки зрения право
можно определить как реализацию минимума добра. А так как право действует
принудительно, то Соловьев дает, в конце концов, такое определение: право есть
принудительное требование реализации определенного минимального добра, или
порядка, недопускающего известных проявлений зла.
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.529
К изложенной аргументации Соловьева надо прибавить аргументы,
выставляемые теориями первого типа (тождество содержания массы юридических и
нравственных норм, исторический факт превращения многих чисто нравственных
требований в юридические), а также следующие аргументы, развитые главным
образом Еллинеком. 1) Основа действия права – вовсе не внешнее принуждение, а
внутреннее убеждение людей в разумности или целесообразности юридических норм;
следовательно, как действия чисто нравственные, так и действия просто легальные
обусловлены внутренним убеждением человека; 2) говорят, что для права важны
только внешние действия, внешний результат безотносительно к мотивам, обусловившим
этот результат; между тем мы видим, в особенности в уголовном праве,
первостепенную важность мотивов для юридической квалификации результатов; 3)
право никогда не предписывает совершения безнравственных действий.
Наконец, относительно указаний на конфликты между правом и
нравственностью проф. А. Ященко делает ценные замечания, устраняющие
многие недоразумения: нельзя аргументировать в пользу противоположности норм
нравственности и права, ссылаясь на юридические нормы одной эпохи, на известной
ступени культурного развития народа и противополагая им нормы нравственности
более высокой ступени развития, более поздней эпохи. Кроме того, если сравниваются
юридические и нравственные нормы определенной социальной среды, то нельзя
противополагать юридическим нормам чисто субъективные нравственные воззрения
сравнивающего.
Нельзя отрицать солидности аргументации теорий этического
минимума. Эти теории бесповоротно решили вопрос о приемлемости теорий второго
типа, доказав безусловную неправильность существования непроходимой пропасти
между правом и нравственностью. Эти теории неотразимо доказали, что часть
нравственных норм представляет собой вместе с тем и нормы юридические.
Но доказала ли теория то, что представляет собой центр
тяжести ее, а именно, что, кроме только что указанных юридических норм, нет и
не может быть других юридических норм, имеющих самостоятельное, независимое от
нравственности содержание? Верно ли, что все юридические нормы суть
одновременно и нормы нравственности?
И вот на эти вопросы приходится ответить отрицательно. Таким
образом, теория этического минимума, более приблизившись к истине, чем теория
первых двух типов, тем не менее не может быть принята, так как заключает в себе
хотя и большую, чем предыдущие, но все-таки лишь часть истины. Посмотрим, в чем
заключаются слабые стороны рассматриваемых теорий.
Прежде всего факты реальной жизни показывают, что существует
огромная масса юридических норм, не имеющих к области нравственности никакого
отношения. Содержание их, если его оценивать с нравственной точки зрения,
является нравственно безразличным: оно ни нравственно, ни безнравственно.
История философии права. Под ред.
Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.530
Содержатель торгового заведения обязан вывесить на видном
месте патент на право торговли. Приобрести право собственности на землю можно
лишь при соблюдении известных формальностей. Вексель, не протестованный в
течение известного срока, теряет силу вексельского права и превращается в
простое обязательство Для получения кафедры в университете требуется выдержать
магистерский экзамен и иметь ученую степень. Апелляционная жалоба по некоторым
гражданским делам должна быть подана до истечения месячного срока со дня
решения. Виновный в контрабанде подвергается такому-то наказанию и т.д., и т.д.
до бесконечности.
Защитники теорий этического минимума пытаются опровергнуть
этот аргумент, приводя главным образом следующие соображения. 1. Хотя и
существуют нравственно безразличные юридические нормы, но эти нормы надо
оценивать с точки зрения того целого, которому они служат, в которое они входят
как органические части. А это целое есть право как часть одного этического
порядка, не могущая никоим образом быть противополагаемой понятию добра. 2.
Нравственно безразличные юридические нормы не самостоятельны, они не имеют
ценности сами по себе, а лишь в связи с другими юридическими нормами. Эти нормы
носят чисто технический характер: цель их – обеспечить ненарушимость
юридических норм более высокого порядка, норм первичных. 3) Некоторые,
по-видимому, нравственно безразличные юридические нормы при ближайшем их
изучении оказываются обладающими нравственным содержанием.
Все эти соображения не опровергают того аргумента, на
который они направлены.
Ad l. Совершенно
верно, что право в целом служит добру, что оно есть часть одного общего
этического порядка. Но прежде всего нельзя отожествлять понятий общего
этического порядка и нравственности как части этого порядка. А самое главное –
из того, что право в целом служит добру, вовсе не следует, что все без
исключения юридические нормы имеют нравственное содержание. Это все равно, как
если бы мы сказали: мир как целое есть красота, гармония, разум и добро, а
значит, и все явления мировой жизни сами по себе и красивы, и хороши, и
разумны.
Ad 2.
Совершенно верно, что масса юридических норм имеют вторичный, третичный и т.д.
характер, что они представляют одно целое с теми первичными нормами, для
гарантии которых они существуют. Но что же из этого следует? Теряют ли
поэтому вторичные и третичные нормы свой юридический характер! Конечно,
нет. И мы получаем все-таки огромную массу юридических норм с безразличным для
нравственности содержанием. Все они регулируют внешнюю свободу, разграничивают
сферы власти, но не заключают в себе ничего ни нравственного, ни
безнравственного. Кроме того, понятие «вторичной» юридической нормы имеет
условный характер: она является вторичной лишь по отношению к норме высшего порядка,
между тем по отношению к нормам низшего порядка она первична И вот можно
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.531
найти немало таких юридических норм высших порядков, которые
обладают безразличным с точки зрения нравственности содержанием (например,
обязательная подпись министра на известных актах монарха; обязанность монарха
созвать новый парламент в определенный срок после роспуска старого; закон,
определяющий необходимые признаки векселя, и т.д.). А если скажут, что и такие
нормы суть вторичные, то, идя логически по этому пути, мы постепенно будем
упразднять первичный характер все меньшего и меньшего количества юридических
норм, пока не дойдем до нескольких основных, самого общего характера. Эти
нормы, конечно, будут одновременно и юридическими, и нравственными. И мы тогда
получим то, о чем говорилось в первом пункте настоящего параграфа: право в его
целом служит добру, право есть часть одного общего этического порядка. Но это
не исключает существования огромной массы юридических норм, нравственно
безразличных.
Ad 3.
Наконец, если бы даже некоторые из нравственно безразличных юридических норм и
оказались при ближайшем изучении обладающими нравственным содержанием (а таких,
во всяком случае, окажется немного), то это нисколько не меняет положения дела:
ведь остальные (и огромное большинство) все-таки будут нравственно
безразличными.
Уже один факт существования нравственно безразличных юридических
норм говорит против теории этического минимума. Раз теория не может объяснить
всех фактов, идет вразрез с массой фактов, следовательно, она не выражает собой
истины.
Но против теории этического минимума можно привести еще и
другие аргументы.
Жизнь дает примеры юридических норм, не только безразличных
с точки зрения нравственности, но и прямо противных нравственности,
безнравственных. Укажем для примера на регламентацию проституции и домов
терпимости. Мы берем юридические нормы современного права и сравниваем с ними
нравственные воззрения современных людей. Не подлежит сомнению, что эти
воззрения относятся, безусловно, отрицательно и к факту продажи своего тела
женщиной, и к факту покупки его, т.е. превращения личности в средство для
удовлетворения животной страсти. Могут быть разные мнения относительно
«свободной любви», но тут все мнения сходятся: проституция – дело
безнравственное.
Что же, неужели мы скажем, что государство, разрешая дома
терпимости и регламентируя проституцию, реализует этим минимум половой
нравственности? Ясное дело, что сложные мотивы, заставляющие государство так
поступать, лежат в другой плоскости, ничего общего с нравственностью не
имеющей.
Конечно, с развитием культуры будут уменьшаться случаи
коллизии норм юридических и нравственных, но совершенно устранить возможность
такой коллизии нельзя, так как она коренится в природе права, с одной стороны,
и в природе нравственности – с другой (§ 210 и след.)
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.532
Точно так же, если более высокому развитию культуры и
удастся смягчить или даже уничтожить многие случаи, когда право помогает
совершать безнравственные поступки, то все-таки останутся и должны остаться
многие случаи, когда право будет служить средством для совершения
безнравственных действий. Возьмем пример хотя бы домового права: человек запирается
у себя, чтобы никто не мешал ему напиваться или развратничать. И здесь право
должно быть ненарушимо именно потому, что оно есть начало самостоятельное, а не
подчиненное всецело нравственности.
В своей превосходной работе «О началах этики» Б. Н. Чичерин,
разбирая указанную выше книгу Вл. Соловьева, ставит вопрос: в каком смысле мы
должны понимать термин «минимум нравственности»? Есть ли это то, что наиболее
важно для общежития, или то, что наименее важно? Но как бы ни ответить на этот
вопрос, выводы получатся неутешительные для теории. В самом деле, если минимум
нравственности есть то, что наиболее важно для людей, то ведь сам Соловьев
признает высшей нравственной обязанностью человека благочестие. Но именно
эта точка зрения порождала истребление еретиков и костры инквизиции. А если
понимать минимум во втором смысле, то на каком основании наименее важное будет
принудительно, а то, что более важно, остается «в лучшем случае только невинным
пустословием»?
Сам Соловьев, с его тонким пониманием существа
нравственности, совершенно правильно говорит, что «все нравственные вопросы
окончательно решаются совестью». А если так, то очевидно, что для принуждения
здесь нет места, ибо совесть по самому существу своему свободна, иначе это не
совесть. Если же в этой области вы допустите принуждение, то нравственные
вопросы решаются уже не совестью, а государственной властью, и вы отдаете
совесть в ее распоряжение, а это есть посягательство на самые священные права
человека, на самые основания нравственности. Принудительная нравственность есть
безнравственность.
Только что сказанное логически приводит к вопросу об основах
нравственности. Где ее глубочайший источник и почему в области нравственности
недопустимо принуждение?
И самонаблюдение, и факты жизни, и учения величайших
представителей мысли говорят, что нравственные веления исходят от внутреннего
авторитетного для человека голоса. Что бы нам ни говорили окружающие, как бы ни
относились к данному вопросу всевозможные внешние авторитеты – и церковь, и
наука, и государство, и так называемое общественное мнение, мы никогда не
согласимся признать тот или иной поступок нравственным или безнравственным,
если только этот внутренний авторитетный голос будет говорить нам противоположное.
Этот голос есть совесть как проявление духовной
сущности человека, его ноуменального я, сознающего свою связь с общим мировым
этическим порядком. Таким образом, совесть есть отражение в нашем духе
абсолютных разумнотических начал. Эти начала заложены в
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.533
нашем духе в виде дремлющих потенций, которые
постепенно развиваются на протяжении всей бесконечной эволюции духа. Условиями
для такого развития являются данные окружающей жизни во всем разнообразии их
исторической обстановки. Вот почему мы видим бесконечное разнообразие
нравственных воззрений и в отдельных личностях, и в исторических эпохах, и в
различных социальных группах.
И здесь перед нами возникают вопросы «ввиду такого
разнообразия нравственных воззрений не есть ли и сама нравственность всецело
продукт местных и временных условий? Существуют ли абсолютные принципы
нравственности?"
Как известно, эволюционисты отрицают эти принципы и
утверждают, что нравственность есть всецело результат исторического развития.
И, по-видимому, факты подтверждают эту теорию, они свидетельствуют, что
нравственные принципы были диаметрально противоположны в разные времена: всякий
чужой есть враг, – все люди братья; убивать старых родственников хорошее дело,
– оказывать невнимание к старым родителям безнравственно; девушка, не имевшая
половых сношений со многими мужчинами, не найдет себе мужа, – девушка, «падшая»
один раз, рискует остаться навсегда незамужней; и т.д., и т.д.
Наиболее последовательные из представителей этого
направления утверждают, что первоначально природой даны человеку лишь эгоизм и
чувства удовольствия и страдания; из этих данных путем вековой эволюции
образовалась нравственность. Другие эволюционисты допускают изначальное
существование в человеческой природе и зачатков альтруистических чувств. А если
спросить, каким образом из чисто животных инстинктов могли в конце концов
возникнуть высшие этические понятия, эволюционисты отвечают: «путем вековой
эволюции, постепенности, приспособления, борьбы за существование и
наследственности».
Но ведь совершенно очевидно, что если в самом начале не
будет известной потенции, зародыша, дремлющей идеи, другими словами – если не
будет производящей причины, то сколько бы миллионов веков мы ни нагромождали
друг на друга, мы никогда не получим искомого результата. Постепенность,
приспособление, борьба за существование (если бы даже принять целиком
соответствующую теорию) – все это лишь известные способы действия, которые сами
по себе ничего не могут произвести. Ex nihilo nihil. Остроумно замечает Чичерин («Собственность и
государство»), что ссылкой на постепенность можно доказать, что человек в
состоянии поднимать горы; стоит только приучать его понемножку, прибавляя
песчинку к песчинке: при изменчивости организма и наследственной передаче
приобретенных привычек через несколько тысяч поколений человек будет уже нести
Монблан.
Между прочим, такое предложение гораздо правдоподобнее и
менее противоречит логике, чем утверждение, что из животных инстинктов путем
приспособления и наследственности в конце концов возникла нравственность. Дело
в том, что в примере Чичерина мы имеем дело
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.534
с физической силой, которая постепенно развивается. Стало быть,
у нас есть в самом начале то, что подлежит дальнейшему развитию. Но каким чудом
появляется из чистого эгоизма принципиально противоположное, совершенно новое
начало, это остается неразрешимой загадкой.
В частности, что касается наследственности, на которую так
любят ссылаться в последнее время, то надо иметь в виду, что вопрос этот
принадлежит к весьма спорным и неразработанным, это во-первых. А во-вторых, что
еще важнее, – если и можно говорить о наследственности, то только о
«наследственности тела», но никоим образом не духа. Духовную наследственность
можно признать, лишь будучи чистым материалистом, т.е. предполагая, что вся
наша духовная жизнь представляет собой только функцию тех или иных мозговых и
нервных клеток.
Но ведь чистый материализм уже сдан в архив науки; его в
настоящее время могут признавать лишь полные невежды в философии. А если мы
припомним то, что говорилось раньше о духовной субстанции человека, этой бессмертной,
единичной сущности, то мы поймем всю колоссальную нелепость утверждения,
что эта монада получила свою духовную жизнь, свои идеи от другой такой же
монады: ведь тогда эта другая монада была бы творцом ее.
Ясное дело, что свой духовный мир она вырабатывает
самостоятельно, постепенно, путем бесконечной эволюции, развивая изначала
заложенное в нем духовное содержание. Каким образом все это происходит, здесь
не место объяснять, потому что иначе пришлось бы развить всю систему
соответствующего философского мировоззрения.
Во всяком случае, несомненно одно: в глубине своего духа человек
носит искру Божию. Она может быть покрыта грудой пепла, на разрытие которого, а
дальше – на раздутие этой искры в пламя, потребуется масса времени и
необходимых условий. Но это пламя возможно только потому, что существует искра.
Развивается нечто, а не ничто, самая идея эволюции заключает в
себе понятие субстрата развития: только благодаря этому субстрату
возможны единство и непрерывность развития.
Впрочем, если мы даже обратимся к главным представителям
биологического трансформализма (Дарвин, Уоллес, Вейсман), то увидим, что они
путем приспособления вовсе не объясняют первоначального возникновения той
или иной черты, а только ее развитие; таким образом, они оставляют открытым
вопрос: существуют ли первоначальные творческие силы позади действия естественного
отбора и т.п. А новейшие работы по теории эволюции все больше и больше
выясняют, что приспособление есть пассивная функция жизни, а наряду с ней
существует и активная: кроме стремления к самосохранению, обусловленного
воздействием окружающей среды, есть стремление к самоутверждению, обусловленное
чисто внутренними побуждениями, самой сущностью того, что испытывает на себе
воздействия среды.
Если признать, что нравственность есть только результат
исторического развития, то мы не будем иметь никакого объективного, прин-
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.535
ципиального критерия для оценки явлений в области
нравственности· все результаты как таковые имеют одинаковую ценность Поэтому,
если, например, мы станем утверждать, что наши нравственные воззрения выше
воззрений древнего грека, то в доказательство мы, оставаясь на почве
эволюционизма, можем привести лишь одно, а именно, что наши воззрения -– плод
позднейшей культуры. Но этот аргумент, очевидно, слаб: далеко не все то, что
появляется позднее, представляет собой и лучшее.
Можно идти дальше в этом направлении. Если нравственность
есть только результат, то она всецело определяется условиями данной социальной
среды. Она так же относительна и изменчива, как и эта среда. А если так, то мы
получаем этику индивидуальную, этику сословную, профессиональную, классовую и
т.п., но не может быть этики общечеловеческой. Но тогда, если, например,
образовалась какая-нибудь «этика» адвокатская или врачебная, а какой-нибудь
адвокат или врач не согласен с ней, то на каком основании его товарищи могут
навязывать ему свои нравственные воззрения? Если их этика – результат, то и
этика не согласного с ними врача или адвоката – такой же результат, а стало быть,
имеет одинаковую ценность. Или, быть может, ценность этических принципов
зависит от количества лиц, признающих эти принципы?
И вот представители этического релятивизма отвечают на этот
вопрос утвердительно. А такой ответ приводит логически к следующему выводу:
нравственность есть грубая сила (нравственно то, что большинство считает
нравственным).
Один из ярких представителей этого направления профессор А.
Менгер («Новое учение о нравственности») заявляет, что никаких вечных и
неизменных норм нравственности нет; нравственность есть результат соотношения
реальных сил данной социальной среды, а совесть есть не что иное, как
стремление поступать в согласии с господствующим соотношением реальных сил.
Точно такие же мысли высказывает и другой известный социалист – Каутский
(«Этика и исторический материализм»), по мнению которого дарвинизм окончательно
разрушил веру в то, что человек состоит «из двух половин – божественной и
животной». Нравственные нормы, по утверждению этого писателя, – это требования,
которые общество предъявляет к своим членам сообразно постоянно меняющимся
условиям жизни.
Итак, кто сильнее, тот и предписывает остальным нравственные
воззрения. Нет не только права как самостоятельного начала, но нет и
нравственности: оба являются прислужниками силы (большинства).
Несмотря на очевидную нелепость, эта теория находит
защитников до последних дней. В I
выпуске «Общей теории права» (1911 г.) профессора Г. Шершеневича читаем:
«Нравственность представляет не требование человека к самому себе, а требования
общества к человеку. Это не человек определяет, как он должен относиться к
другим, а общество определяет, как один человек должен относиться к другому
человеку. Это не человек оценивает поведение, как хорошее или дурное,
История философии права. Под ред.
Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.536
а общество». «Нормы нравственности – это требования,
обращенные к человеку извне. Нравственный закон не в нас, а вне нас... История
и этнография разрушают иллюзию (!) абсолютной нравственности и устанавливают
изменчивость нравственных норм, относительность нравственных понятий».
«Обстоятельством, которое придает нравственный характер поведению, является
общественная полезность действий» (!) И дальше автор договаривается до конца,
как же узнать, какое действие общественно полезно? «Объективным основанием
нравственной оценки действий является соответствие их с благополучием
значительного большинства членов общества» (стр. 176).
Итак, если большинство пруссаков находит полезным для своего
благополучия произвести экспроприацию польских земель в Познани, лишив
собственников их имения, то такой акт профессор Шершеневич должен признать
вполне нравственным.
Приведенные только что теории должны быть признаны очень
полезными для решения интересующего нас вопроса: они представляют собой весьма
наглядное reductio ad absurdum
положений, отрицающих абсолютные основы нравственности и утверждающих, что
нравственность есть только результат истории, данной среды и т.д.
Существование абсолютных начал нравственности выводится из
существования разумного Первоисточника всей мировой жизни и подтверждается тем
фактом, что чем больше общежитие проникается этими началами, тем жизнь
становится во всех отношениях лучше (например, распространение начал всеобщего
братства, взаимной любви, отсутствия насилия).
Профессор кн. Е. Трубецкой в превосходной главе своей
«Энциклопедии права» (1907 г.), носящей название «Нравственность и эволюция»,
говорит, что выводить изменчивость добра из того, что меняются человеческие
понятия о добре, так же нелепо, как отрицать неизменность законов природы на
том основании, что на различных ступенях своего развития человек представлял
себе их неодинаково. Свойство всех вообще вечных законов, вечных истин таково,
что они существуют совершенно независимо от того, сознаются или не сознаются
они человеком: законы геометрии имеют вечное, незыблемое значение, хотя они и
не сознаются дикарем. Примиряется положение о существовании абсолютных начал
нравственности, с одной стороны, с изменчивостью нравственных понятий и
требований – с другой, тем, что 1) изменяются наши субъективные представления,
наше понимание этих начал и 2) изменяются отдельные конкретные требования
нравственности в зависимости от разнообразия местных и временных условий (стр.
35–50).
Выше было указано (§ 198), что решение нравственных вопросов
всецело зависит от совести отдельной личности. Но из этого вовсе не следует,
что нравственность есть начало чисто субъективное.
В порядке нравственности мы имеем четыре момента: 1) абсолютные
начала нравственности, вечные и неизменные; 2) совесть как отражение этих начал
в духе человека; 3) личные субъективные воззрения на нравственность и 4)
положительную нравственность как реализацию
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.537
так или иначе понятых абсолютных начал в данной конкретной
социальной среде.
На первых ступенях истории культуры личность еще не
выделяется из окружающей ее социальной среды; духовный мир ее крайне беден, и
поэтому она слепо подчиняется существующей положительной нравственности
(тезис). С развитием культуры личность сознает себя, открывает в своем духе
богатое содержание, критически относится к существующему объективному
нравственному порядку, окружающему ее. Нередко эта критика принимает такой
острый, резкий характер, что личность во имя своей автономии начинает отрицать
какую бы то ни было разумность окружающего ее объективного порядка; она
утверждает, что все вопросы нравственности решаются единственно и исключительно
ее совестью, вне которой нет и не может быть никакого авторитета. В новое время
такой нравственный анархизм особенно ярко выразился у Штирнера и Ницше
(Антитезис). Наконец, на высшей ступени личность свободно и сознательно подчиняется
открытым ей разумным принципам объективной нравственности. Здесь синтез
двух предшествующих ступеней: с одной стороны, признается существование
объективных нравственных начал, а с другой – утверждается автономия совести, только
пройдя через которую, эти объективные начала становятся обязательными для
личности.
Из этого следует, что никакими внешними принудительными
мерами нельзя заставить человека признавать ту или иную нравственную норму: он
может подчиняться ей чисто внешним образом, но ясное дело, что он так поступает
вопреки своей совести, а стало быть, поведение его определяет не эта норма, а
соображения посторонние. Совесть по самому существу своему свободна, она
принципиально не поддается принуждению. А так как свобода совести есть свобода
внутренняя, так как все вопросы нравственности окончательно решаются совестью,
то очевидно, что нравственность регулирует внутреннюю свободу человека.
Чрезвычайно назидательно будет привести здесь воззрения
наиболее выдающегося представителя современной философии – Вундта, ученого,
обладающего, между прочим, самой солидной естественно-научной подготовкой
(окончил медицинский факультет, был профессором физиологии, известен
капитальными работами: «Медицинская физика» и «Учебник физиологии»).
Природа, говорит Вундт, есть самораскрытие духа; духовное
начало в своем развитии переходит ко все более и более высоким формам, а посему
и нравственность осуществляется в форме развития. Так как истинная сущность
человеческой природы есть дух, то отсюда вытекает, что всякое действие, которое
способствует раскрытию духовных благ и одухотворению природы, должно быть
признано нравственным. Это и есть критерий для оценки нравственного достоинства
людей и народов: важна не сумма счастья, которой они пользовались, а важно то,
что они внесли в духовное развитие человечества. Таким образом, человечество
как одно великое духовное целое есть последняя цель нравственного развития Государство
и оправдывается тем, что аужит этой
История философии права. Под ред.
Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.538
цели. Но человечество есть хоть и последняя цель,
но цель далеко не абсолютная: те нравственные начала, которые мы открываем в
своем духе и во всем человечестве, представляют собой составную часть высшего
мирового этического порядка, обусловленного единой разумной Первоосновой,
Богом». Таким образом, у Вундта этическая проблема в конце концов переходит в
религиозную ("Система философии», «Этика»).
Здесь уместно будет вспомнить, что позитивист О. Конт в
результате своей духовной работы неизбежно должен был прийти к религиозной
проблеме, которую он хотел разрешить путем обожествления человечества. Если бы
он пошел дальше по правильной дороге, он бы увидел, что его «Бог» слишком
мелок, что останавливаться на человечестве нельзя. И нигде эта связь
нравственного начала, открываемого человеком в своем духе, со всем разумным миропорядком
не выражена более глубоко, проникновенно и возвышенно-красиво, чем в знаменитом
окончании «Критики практического разума», начинающемся следующими словами: «Две
вещи наполняют душу все новым и возрастающим изумлением и благоговением, чем
чаще и продолжительнее занимается ими размышление: звездное небо надо мной и
нравственный закон во мне».
Да, только поставивши нравственный закон в связь с
Абсолютной Первоосновой мира, мы можем понять безусловный характер его, можем
понять тот его характер, который дал основание Канту назвать нравственные
законы категорическими императивами.
После всего сказанного каким убожеством мысли веет от всех
попыток заменить мировой разумно-нравственный порядок и вытекающие из него
постулаты этики той пародией на этику, которая называется классовой, сословной,
профессиональной, групповой этикой!
Итак, из всего изложенного о существе нравственности
следует, что эта область, как относящаяся к внутренней свободе человека,
где царит его совесть, не может быть предметом принуждения. Вести людей к более
высоким ступеням нравственного развития можно только путем свободы: человек сам
должен свободно и сознательно подчиняться требованиям нравственности.
Между тем, как мы видели из соответствующего изложения,
право регулирует свободу внешнюю, и уже это одно показывает все различие
обоих порядков. Право не мыслимо без общежития, между тем как нравственные
императивы действуют и для изолированного человека. А общежитие возникает и
развивается на основе чисто практических потребностей, обусловленных той
оболочкой, в которую должна воплотиться духовная субстанция человека, чтобы
действовать на земле. И вот огромная масса отношений, возникающих на почве совместных
стремлений людей к удовлетворению своих всевозможных потребностей, порождает
соответствующие юридические нормы. Эти нормы, регулируя внешнюю свободу членов
общежития, распределяя сферы власти, очевидно, имеют характер самостоятельный,
независимый от нравственности, а посему никоим образом их нельзя назвать частью
нравствен-
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.539
ности «Из того, что нравственный закон для своего
осуществления в мире нуждается в общественной среде, вовсе не следует, что то,
что нужно для поддержания этой среды, составляет требование нравственного
закона. Эта среда не им создается и имеет свои, независимые от него требования
и законы» (Чичерин)
Каково же взаимное отношение права и нравственности?
Наглядно можно так представить все типы теорий по
интересующему нас вопросу: 1-й тип – право и нравственность – это два круга
совпадающие, 2-й тип –два круга, стоящие рядом; 3-й тип – два круга
концентрических и, наконец, 4-й тип – два пересекающихся круга: часть пространства,
общая для обоих кругов. Этот последний тип теорий должен быть признан правильным.
Предыдущее изложение дало достаточный материал для установления
следующего положения, хотя право в целом и служит добру, хотя и право, и
нравственность проистекают из одного и того же источника и ведут к одной и той
же цели, но оба порядка друг от друга независимы, каждый из них ведет к общей
цели различными путями, при помощи различных средств.
Мы определили юридические нормы как подвид норм этических. И
вот для избежания недоразумения необходимо подчеркнуть, что понятие «этическое»
гораздо шире понятия «нравственное» (в тесном смысле слова). В первом случае мы
имеем в виду все вообще поведение, все поступки людей, могущие подлежать оценке
с точки зрения добра, понимаемого в самом широком смысле. Между тем как во
втором случае речь идет только о внутренней свободе человека, о царстве его
совести и обусловленных ею поступках. С этой точки зрения понятие справедливости
есть понятие этическое (в широком смысле слова), но оно не входит в сферу
нравственности в тесном смысле слова: там ему соответствует понятие совести, между
тем как справедливость относится к области права. Если богач, видя крайне
бедственное положение честного труженика и будучи в состоянии ему помочь, не
делает этого, никто не назовет его поступка несправедливым именно потому, что
здесь оценка делается с точки зрения права, а не нравственности. Этого не могло
бы быть, если бы право и нравственность совпадали, если бы право было только
частью нравственности; совесть говорит человеку; «люби ближнего и
помогай ему», а справедливость говорит: «отдай каждому свое, то, что ему
причитается».
Психологическая теория права совершенно верно подметила
специфическую разницу переживаний правовых и нравственных, указывая, что в
первых имеется элемент безусловной связанности: я требую, чтобы
мне дали мое, то, что мне причитается. В только что приведенном примере
бедняк-труженик никоим образом не может в своей психике найти такого переживания,
и ясно почему, он не может сказать, что то, что должен был бы по совести дать
ему богач, есть его, принадлежит ему. Таким образом, не право
обусловлено нашими психическими переживаниями, а наоборот, наши специфические
правовые переживания обусловлены природой права.
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.540
Итак, повторим еще раз право регулирует внешнюю свободу
человека, распределяет сферы власти, имеет в виду внешние результаты, всецело
проникнуто принципом: «каждому свое», нравственность регулирует внутреннюю
свободу, внутренний распорядок человеческой души, касается самых интимных
чувств, всецело проникнута принципом: «братья, любите и помогайте друг другу»
Это коренное различие обеих родственных областей, установленное окончательно
такими колоссами мысли, как Кант и Гегель, развитое и обоснованное у нас таким
первоклассным юристом-философом, как Чичерин, приходится все еще энергично
подчеркивать и напоминать, так как даже в самое последнее время один крупный
юрист по поводу этого традиционного положения заявил, что оно «явно и
поразительно произвольно и объясняется лишь бедственным состоянием наук о праве
и нравственности».
Из указанных характерных черт права и нравственности
выводится как их сходство, так и различие.
Между прочим, указывают на то, что для нравственности
недостаточно одних добрых чувств и настроений, а необходимо, чтобы эти чувства
выразились бы в тех или иных поступках; с другой стороны, и право не
довольствуется одними внешними действиями, а желает знать и оценить внутреннее
настроение деятеля (уголовное право). Но такое сравнение только подтверждает
защищаемую нами теорию. В самом деле, если нравственность и интересуется теми
или иными поступками человека, то лишь постольку, поскольку в этих поступках проявилось
его внутреннее настроение; это настроение есть для нравственности самое ценное,
так что поступок – вынужденный или совершенный по соображениям посторонним
нравственности – теряет нравственный характер, не только не имеет в глазах
нравственности никакой ценности, но часто квалифицируется как безнравственный.
С другой стороны, если право и интересуется (далеко не
всегда) внутренним настроением лица, совершившего известный поступок, то лишь
постольку, поскольку это настроение определило собой данный поступок, данное
внешнее действие. Это действие и есть для права самое важное. Вот почему, если
бы какой-нибудь испорченный человек, обладающий самыми антисоциальными
наклонностями, задумал какое-нибудь чудовищное убийство, но внешние действия
его ограничились бы только тем, что в уголовном праве называется приготовлением
(например, покупка оружия, осмотр местности, расспросы прислуги и соседей), то
с точки зрения уголовного права здесь нет повода для вмешательства государства
Нравственность отнесется сурово к такому человеку, а право скажет: внешние
действия этого человека сами по себе не представляют никакой социальной
опасности, а посему они находятся вне моей компетенции
Из того, что право интересуется лишь внешним поведением
людей, что для него главную ценность представляют те или иные внешние
результаты этого поведения, следует, что эти результаты могут быть вынуждены
мерами внешнего, физического принуждения. Другой вопрос, можно ли получить все
желательные с точки зрения права
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.541
результаты только путем принуждения? Ответ, конечно, дается
отрицательный. Но в данном случае для нас важна принципиальная допустимость
принуждения в области исполнения правовых обязанностей, между тем как в области
исполнения нравственных обязанностей принуждение принципиально недопустимо.
Дальнейший вывод из того положения, что для права важны лишь
внешние результаты: сплошь и рядом тот или иной результат может быть выполнен
не лицом обязанным, а другим лицом, действующим от имени обязанного или даже от
своего имени помимо ведома обязанного. Опять-таки и здесь нравственность
представляет полную противоположность праву: если бы третье лицо, видя
бессердечие, например, брата, равнодушно относящегося к бедственному положению
своей сестры, оказало бы ей помощь, то этим поступком нравственный долг брата
не был бы погашен. Что же касается представительства, то это явление
свойственно исключительно праву: если бы я поручил своему адвокату передать
нуждающемуся человеку известную сумму денег, взяв их, например, в банке под
залог моего дома, то здесь адвокат явится моим представителем лишь в первой
половине поручения, т.е. в операции с залогом и получением денег; что же
касается второй половины, то роль его тождественна с ролью простого посыльного.
Следующий вывод: по общему правилу для права совершенно
безразличны внутренние побуждения, обусловившие известный желательный
результат. Человек может исполнить свою обязанность, проклиная в душе и
соответственную норму, и того, в пользу которого он исполнил обязанность. Более
того, могут быть случаи исполнения юридических обязанностей по ошибке (Иван
должен Петру и Николаю по 100р.; по ошибке, приняв одного за другого, он платит
Николаю 100 р., решив совсем не платить Петру), и тем не менее с точки зрения
права все обстоит благополучно: известный внешний результат произошел.
Из указанной выше (§ 210) природы права сравнительно с
природой нравственности вытекают еще новые отличия этих двух областей.
Право отличается точностью и ограниченностью своих
требований; эти требования имеют в виду общие категории действий, носящих типические
черты. Наоборот, нравственность индивидуализирует каждый конкретный случай, она
не указывает точно ни тех действий, в которых должна выразиться известная
нравственная обязанность, ни тех пределов, до которых должно простираться
исполнение этой обязанности. Для достижения идеала с точки зрения права указаны
точно определенные рамки, между тем как нравственный идеал имеет бесконечный
характер: «будьте совершенны, как Отец ваш небесный».
Отмеченное различие между правом и нравственностью вытекает
из различия основных принципов этих областей и из свойственных праву внешних
гарантий в виде принуждения. В самом деле: принцип права – «каждому свое» –
допускает самое точное определение «своего» в каждом конкретном случае, между
тем как принцип нравственности: «братья, любите и помогайте друг другу» – не
терпит никаких границ, никаких точных и постоянных шаблонов. Кроме того, раз
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.542
последствием неисполнения юридических обязанностей может
быть физическое принуждение, применение силы, то, очевидно, необходимо самым
точным образом определить эти обязанности, чтобы гарантировать граждан от всех
последствий неосмотрительного или произвольного применения такого опасного
средства, как сила.
Наконец, сфера действия нравственности гораздо шире сферы
действия права: нравственность регулирует и отношения человека к животным, и
отношения его к себе, и даже, как это ни странным кажется, – к вещам, между тем
как вмешательство права в названные отношения характерно лишь для низких
ступеней культуры, когда право еще не дифференцировалось из общей этической
основы. Если человек предается пьянству или разврату, все больше и больше
опускается и постепенно превращается в худшее из животного, он заслуживает
самого сурового порицания с точки зрения нравственности, но праву здесь
принципиально нечего делать. Более того, оно даже гарантирует такому человеку
свободу от посягательства со стороны окружающих, быть может, желающих
насильственно удержать его от зла. И это потому, что свобода быть
нравственным заключает в себе свободу быть безнравственным. Пока этой
свободой не нарушается свобода других, пока человек исполняет все свои
юридические обязанности, право должно совершенно равнодушно смотреть на чисто
личную жизнь безнравственного человека.
Вообще нравственный закон безусловно запрещает человеку
подобное поведение; он запрещает ему и всякие безжалостные поступки в отношении
не только людей, но и животных; наконец, он запрещает ему во многих случаях
даже пользоваться своим правом, если этим он может причинить только один вред
людям. Но надо крепко помнить, что все эти запрещения обращаются только к
совести человека, а посему праву с его принудительным аппаратом здесь делать
нечего.
Но само собой разумеется, что из всего сказанного отнюдь
нельзя выводить полной противоположности, антагонизма обеих областей. Такая
противоположность могла бы быть лишь тогда, если бы право было силой или
интересом, или проявлением экономики. Но так как право есть
проявление высшего этического порядка, охватывающего собой и религию, и нравственность,
то очевидно, что речь может идти только о самостоятельности, но не о противоположности
обеих областей. А следовательно, право и нравственность могут оказывать и на самом
деле оказывают друг другу взаимную поддержку.
Общежитие, построенное исключительно на юридических
нормах, не может существовать, не говоря уже о том, что от такого общежития
веяло бы страшным холодом, в нем царили бы сухость и жесткость; надо помнить,
что право есть начало формальное. А значит, в таком гипотетическом
общежитии мы имели бы одну форму без того содержания, которое и дает смысл и
ценность жизни.
Таким образом, безусловно, необходимо взаимодействие права и
нравственности. Ввиду родственности обеих областей и ввиду того, что некоторая
часть норм юридических и нравственных имеет общее содер-
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.543
жание, оказывается невозможным провести между ними резкую и
точную границу раз навсегда Тем не менее из некоторой подвижности границы вовсе
не следует, что ее можно передвигать чересчур далеко. Руководящими началами
могут быть следующие: 1) право не должно предписывать действий, безусловно
запрещаемых нравственностью; 2) право может запрещать некоторые безнравственные
поступки, но лишь тогда, если ими нарушаются чужие права, и 3) право должно
весьма и весьма остерегаться предписывать совершение нравственных
поступков.
С другой стороны, «все право свое своими внешними
предписаниями подкрепляется некоторой нравственной атмосферой, в которой оно
действует и из которой оно почерпает свою жизненную силу» (Новгородцев). Сплошь
и рядом начала нравственности смягчают неизбежную строгость и неумолимость
начал права. И такое смягчение часто бывает необходимо, благотворно влияя на
жизнь. Недаром светлой памяти создатель Судебных Уставов 1864 года начертал на
них золотые слова: «Правда и милость да царствуют в судах». Наконец, нравственность
может быть фактором, влияющим на прогресс права в смысле его гуманизации. Если
в данном общежитии господствуют более высокие нравственные воззрения, а
некоторые юридические нормы резко противоречат этим воззрениям, представляя
собой наследие более низкой ступени культуры, то такие нормы обречены на
смерть, наступление которой – вопрос времени, и даже непродолжительного.
Но, в свою очередь, и право может быть таким прогрессивным
фактором по отношению к нравственности. Если оно находится на высшей ступени
культуры сравнительно с некоторыми из действующих в данном общежитии
нравственных норм, оно влияет на постепенное их вымирание. Было бы сильным
преувеличением признать вместе с Гумпловичем приоритет права в этом отношении,
но во всяком случае несомненно, что право может иметь и имеет большое
воспитательное значение. Оно сдерживает и даже при благоприятных условиях
сводит к минимуму многие проявления низшей стороны природы человека. Благодаря
своим суровым императивам, подкрепленным внешними принудительными гарантиями,
оно во многих случаях более пригодно для обуздания животных инстинктов, чем
нормы религии и нравственности.
Во всяком случае, хотя на человеческое поведение влияют
самые разнохарактерные мотивы, часто друг друга взаимно подкрепляя, хотя одно право
бессильно вести человечество к заветному Царству Божию без помощи религии и
нравственности, но вследствие этого оно не теряет своей большой ценности в
общей гармонии этических сил.
Помимо того, что право есть «порядок мира», помимо его
воспитательного действия в смысле уменьшения в человеке черт грубости, дикости
и распущенности, здесь особенно необходимо отметить одну великую функцию права,
проявляющуюся на высших ступенях его развития. Разумеем охрану свободы
личности. Право создает вокруг личности определенную сферу, где эта личность
является центром, где все и каждый обязаны уважать ее волю, не могут посягать
на ее свободу, подчиняются ее власти. А это в результате дает энергичного,
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб., Санкт-Петербургский
университет МВД России, 1998. С.544
крепкого духом человека, готового бороться и за свое право,
и за право вообще, а вместе с тем уважающего чужое право. Пусть в пределах
своего права человек совершает ряд безнравственных поступков: это будут невыгоды,
которые с избытком выкупаются ценными сторонами такого порядка. Трудно
представить себе все неисчислимые бедствия, которые произойдут для страны, если
в плоть и кровь граждан не вошло уважение к праву и сознание своих прав, если,
наоборот, развита «рабская психика». На такой испорченной почве мало поможет
религиозная проповедь. Точно так же развращающе действует и система
безграничной опеки над гражданами, хотя бы и во имя нравственных начал: право
теряет свое самостоятельное значение. В результате получаются вялость,
отсутствие энергии, привычка во всем полагаться на заботливую власть и
ослабление чувства личного достоинства, а в конце концов – та же рабская
психика.
А история знает немало назидательных примеров, когда
население, среди которого культивировалась такая психика, где не было развито
чувство законности, проявляло в моменты резких переворотов такие дикие чувства,
такую разнузданность, что многие просвещенные умы справедливо сомневались в
возможности предоставить таким людям все блага гражданской и политической
свободы. Эти уроки истории должны быть постоянно перед глазами всех юристов и
носителей власти: власть должна железной рукой охранять правопорядок, но при
этом помнить, что «право должно быть сильным, но для того, чтобы быть сильным, оно
должно быть правом».
[1] Печатается по изданию Михайловский И. В. Очерки философии права. Т. I Томск., 1914. С. 31. 36, 143–219