Предыдущий | Оглавление | Следующий

 

Политические модели политического поведения. 2

Инстинкты как форма политического поведения. 3

Навыки как форма политического поведения. 3

Разумные действия как форма политического поведения. 4

2.3. Этно-национальный характер в политическом процессе. 7

Психологический анализ генезиса русского национального характера. 7

 

Политическим идеалом авторитарного сознания являются независимость и профессионализм. Неза­висимость — в пределах существующих законов, уза­конивающих бесправие. Профессионализм — не обя­зательно на работе, в рабочее время надо пить чай и дружить с начальством. Все это ведет к половин­чатости, расщепленности авторитарного сознания, беспомощному стоицизму. Интеллигентский уход от политики в проблемы духовной жизни делает интел­лигенцию еще более зависимой, а власти — еще менее компетентными. Уклонение обеих сторон от участия в общественном диалоге, шедшее с двух концов раз­рушение всех формальных и неформальных каналов обратной связи, дорого обошлись нашему обществу. Интеллигенция состоит из людей, обязанных видеть, думать, предупреждать, и они, наряду с властью, несут ответственность за состояние нашего общества. К со­жалению, интеллигенция оказалась подвластна суевериям тоталитаризма и не сумела избавиться от них с переменой режима. Более того, многие из нас даже не почувствовали этой перемены. Некоторые не чувствуют ее и сегодня.

Между тем иллюзии рассыпались быстрее, чем могли ожидать самые свободные от них люди. Одно­временно с крушением слабеющей веры в бессмер­тие вождей, проверке реальностью подверглись и вера в безграничность ресурсов власти, и вера в ее спра­ведливость и могущество, и вера в бесконечное, воис­тину чудесное терпение народа. Война в Афганиста­не, исчерпание дешевого сырья, серия катастроф, коррупция, всеобщие признаки экологического кри­зиса вернули нас на землю со скоростью пикирующе­го самолета. Ответом были изменения внутри КПСС и бурный рост общественных движений экологическо­го, национального, политического порядка.

В течение нескольких лет произошли серьезные изменения политического сознания. Политика явилась из небытия и сразу стала делом, интересным для всех. Ограничения на подписку в 1988 году взволновали людей больше, чем дефицит продуктов. Расписаться под коллективным письмом в газету или в орган вла­сти из неслыханного и очень рискованного дела стало заурядным событием. Митинги собирали сотни тысяч людей. Политика заполняет газеты и телепрограммы, отодвинув на десятое место спорт и все то, что раньше было на первом. Политизируется все: экономика, ис­кусство, экология, право. Многолетняя политическая засуха сменилась бурным весенним половодьем.

На смену авторитарному обществу и авторитар­ному типу сознания приходит нечто принципиально новое. В поставторитарном обществе возникает феномен, отсутствующий в авторитарной и тоталитар­ной системах,— общественный диалог. Это такое взаимодействие разных индивидов, групп и институ­тов в поле общественного сознания, в котором каж­дый партнер относится к другому как к субъекту, признавая его ценность, право на существование и независимость. Тоталитарная власть, превращающая все вокруг себя в единого субъекта, изъясняется мо­нологами. Диалог здесь просто не с кем вести, он невозможен и ненужен, все равно что игра в шахматы с самим собой. Авторитарная власть тоже не допуска­ет диалога, строя стену между собой и обществом. Дела общества не интересуют власть, дел власти чурается общество.

Поставторитарное общество ведет прямой и не­прерывный диалог с властью. В диалоге преодолевает­ся и слияние партнеров, и их отчуждение. Диалог ведут те, кто знает, что партнер — другой, но не чужой. Его позиция важна и заслуживает внимания.

Поставторитаризм, однако, не означает демокра­тии. Общественный диалог может быть организован по-разному. Одна власть — назовем ее преддемократической — позволяет обществу и разным социальным группам влиять на принимаемые решения.

Демократическое общество само выбирает носи­телей власти и через них — тот или иной вариант решения. Итак, слияние, отчуждение, влияние, выбор — такова эволюция отношений к власти.

Системообразующим звеном политической куль­туры субъекта политики является его самосознание, обеспечивающее познание себя и отношение к себе как к субъекту политической деятельности и взаимо­отношений, личности и индивидуальности. Форми­рующийся комплекс «Я-политик» представляет собой знание о себе («Я-образ» и «Я-концепция») и самоот­ношение. Знание о себе, или содержательная часть комплекса «Я-политик», является совокупностью об­разов, представлений, понятий о своих личностных чертах, способностях, мотивах и других психических образованиях, а самоотношение представляет собой относительно устойчивое чувство, пронизывающее самовосприятие и «Я-образа» и характеризующее степень развитости потребностей в творческой по­литической деятельности. Комплекс «Я-политик» об­ладает такими свойствами, как: чрезвычайная устой­чивость; постоянное нахождение в сфере сознания; абсолютное доминирование; активное подкрепление как целостности.

Политический менталитет политика представ­лен в структуре его политической культуры как со­держательный компонент, характеризующий те общие и существенные признаки, которые определяют его самостоятельное стремление к активному само­развитию и наращиванию креативного (творческого) потенциала, инициативное обогащение во взаимосвя­зях с другими социальными субъектами и на этой основе культивирование своего стиля политической деятельности как профессионала избранного дела. Иначе говоря, менталитет — это выраженность осоз­нания, осмысления, готовности и подготовленности человека реализоваться как субъект политики. Такая его интегративная особенность политика проявляет­ся в его политической позиции, деятельности, пове­дении и в других реальных взаимосвязях и отноше­ниях. Она может быть достигнута им, если будет ясно пониматься сущность политики и собственной роли в ее проведении на основе целостного использова­ния наиболее приемлемых продуктивных модели, алгоритма и технологии достижения политических целей.

Современное состояние российского общества поставило каждого человека — политика любого уров­ня, госчиновника, бизнесмена, иного профессионала или обывателя — в условия обязательного переосмысления своего места и роли в реальной жизнедеятельности. Объективно возникает потребность в овладении соци­ально ориентированным мышлением для того, чтобы всесторонне анализировать, планировать, осуществлять, оценивать и совершенствовать свою роль, в том числе политическую миссию в социальной практике.

Опираясь на концепцию субъекта в политике, разработанную на основе идей А.В. Брушлинского, Л.С. Выготского, С. Московичи, С.Л. Рубинштейна, П.К. Фейерабенда и других исследователей, в струк­туре менталитета политика представлена целостная концепция «Я-политик». В ней компонент осознания субъектности непосредственно связан со сформиро-ванностью самого политика. Эта концепция детерми­нирует особенности восприятия, понимания, принятия и реализации самобытными моделью, алгоритмом и технологией политической задачи.

Таким образом, менталитет субъекта политики обу­словливает самореализацию человека в ней в едином лице не как автократа (для подчиненных) и исполните­ля (для вышестоящих автократов), а как активного творца своего дела. Освоенные культурно-исторические, соци­ально-психологические, личностно-профессиональные, половозрастные и другие качества определяют само­бытность менталитета конкретного субъекта политики. С другой стороны, общая цель, регламентации и осо­бенности «измерений» политической сферы придают менталитету конкретного субъекта политики общие основания, в соответствии с которыми проявляется индивидуальная ментальность. Все это проявляется в стиле политической активности, прежде всего в поли­тическом поведении субъектов политики.

Психологическая характеристика политического поведения отражает проявление сознания и ментали­тета политика в его поведении.

Политические модели политического поведения

Политологи уделяют больше внимания содержа­тельной стороне поведенческих феноменов, т. е. тому, что происходит в политике, между тем как психологи видят свою задачу в том, чтобы понять, как это проис­ходит.

В отличие от других наук о политике, политическая психология изучает прежде всего людей, исполняющих различные политические роли. Сам термин «политиче­ское поведение» трактуется совершенно по-разному, в зависимости от взглядов на предмет исследования. Интерес к этому феномену пришел из психологии би­хевиоризма, специализирующейся на изучении «наблю­даемого поведения», то есть только тех проявлений политики, которые можно регистрировать со стороны, исключая политические взгляды, убеждения и прочие субъективные компоненты действий человека в поле политики. Политические бихевиористы (Д. Истон) пред­ложили ситуационный подход.

Ситуационные факторы включают: физическую среду; органическую среду; социальную среду. Эти факторы не связаны с тем, что думают по этому поводу сами участники политического процесса, и носят объ­ективный характер. Их можно контролировать и на­блюдать извне. Задача исследователя состоит в том, что­бы выявить корреляцию между поступками человека и факторами среды. Так, одним из важных направлений исследования демократии является установление за­висимости между объективным фактором — уровнем социально-экономического развития — и утверждением демократического режима. Например, известный американский исследователь С. Липсет предложил гипотезу о прямой зависимости этих двух параметров.

Другой разновидностью той же трактовки поведе­ния является теория политического обмена (П. Блау), согласно которой разные участники политического процесса вступают в него, соревнуясь друг с другом, как это происходит и в экономике: кто больше вносит средств, времени, сил, тот может рассчитывать на получение от политики большего вознаграждения [111]. Само политическое поведение рассматривается в ка­честве результата рациональных решений о том, что индивиду более выгодно. Эта модель применяется и для прогноза результатов выборов, и для анализа при­нятия решения лидерами. Она рассматривает челове­ка как исключительно «рыночное существо», оставляя без внимания его эмоциональные порывы и стихий­ные поступки.

Для теоретиков конфликта (Г. Экстайн) характер­но представление о политическом поведении как об­реченном на конфликт, либо внутриполитический, либо внешнеполитический [141]. Конфликт и согласие рас­сматриваются как два нормальных состояния челове­ческого существования. Но в политике, в отличие от выяснения отношений с помощью драки, конфликт облекается в некоторые условные формы, предпола­гающие признаваемые обществом способы разреше­ния конфликтной ситуации (договор об общественном согласии, договор о ненападении, операции по под­держанию мира и т. п.)

Теоретики плюрализма также видят политику неоднородной. Они считают желательным наличие не одного, а множества центров властных отношений. Поведение участников политического процесса под­чиняется законам конкуренции. Но политические соперники в нормальном обществе не уничтожают друг друга, так как между ними заключено своего рода «джентльменское соглашение», основанное на тер­пимости элит друг к другу и их взаимной сменяе­мости.

При этом наличие не одного, а многих центров при­нятия политических решений не означает автоматичес­кого согласования интересов и не приводит к более эффективному регулированию политической жизни. Так, например, в современной российской политике уже нет единого центра принятия внешнеполитиче­ских решений.

Более того, каждое ведомство (президентская ад­министрация, парламент, МИД, министерство оборо­ны) ведет свою собственную внешнюю политику, что приводит к рассогласованию национальных интере­сов. С одной стороны, наличие различных центров власти свидетельствует о создании системы сдержи­ваний и противовесов, характерной для демократиче­ского государственного устройства. С другой сторо­ны, на нынешней стадии этого процесса плюрализм элит не дает положительного эффекта, прежде всего из-за отсутствия общих для всех участников правил игры.

В целом в политической науке под термином поли­тическое поведение понимают как действия отдельных участников, так и массовые выступления, как активность организованных субъектов власти (правительство, ма­фия), так и стихийные действия толпы, как акции в под­держку системы, так и направленные против нее. Более того, голосование «против» или неявка на выборы так­же трактуются как формы политического поведения. Так, например, тот факт, что на выборы 1993 года в России не пришли 47% избирателей, — важная характеристика поведения избирателей.

Поиск причин, объясняющих содержание поли­тического поведения, дополняется исследованиями психологической природы тех поступков, которые со­вершают граждане. Современные трактовки политиче­ского поведения базируются на самых разных методо­логических основаниях, но все они так или иначе вводят в схему «стимул—реакция» промежуточные факторы, некое «среднее звено», которым может быть установ­ка, мотив, убеждение или ценность, принадлежащая либо отдельному индивиду, либо группе. Это означает, что никакую форму политического поведения нельзя напрямую объяснить только как результат воздействия политических стимулов. За исключением может быть самых простых проявлений политической активности, предпринятых ради выживания, все остальные акции опосредованы самой политической деятельностью, ее отражением в мышлении и чувствах людей.

В отечественной психологии сложилась продуктив­ная традиция анализа различных форм деятельности, связанная с именами Л.С. Выготского, А.Н. Леонтье-ва, А.Р. Лурии и ряда других психологов и получив­шая название деятельностного подхода [74]. Эта методологическая установка успешно работает в целом ряде отраслей психологической науки и вполне может быть применена и для исследования политиче­ской деятельности.

Одним из постулатов теории деятельности явля­ется отказ от изучения изолированного индивида. Психологи школы Выготского—Леонтьева задолго до появления теории систем выдвинули тезис о необхо­димости изучения индивида в системе его отношений с учетом обратной связи, идущей от него к системе. Современные психологи ввели еще одно требование: изучать поведение человека в процессе эволюции порождающей его системы. Применительно к поли­тической психологии это означает такой способ ана­лиза, который прослеживает человеческий фактор в течение всей эволюции политической системы.

Не случайно и то, что отечественные психологи, не отказываясь от категории «поведения», предпочитают говорить о «деятельности». В данном случае «поведе­ние» трактуется как внешнее выражение деятельности, без учета ее субъективного компонента. Для политико-психологического анализа это означает, что деятельность индивидуального политического субъекта встраивает­ся в систему политической культуры нации или груп­пы, которые и придают ей общий смысл и значение.

Сказанное не означает отказа от использования термина «поведение», который полезен для описания соответствующих форм политической деятельности. Но при этом, в отличие от бихевиористских подходов, человек рассматривается, во-первых, и как объект, и как субъект политических отношений. Во-вторых, дея­тельность в политике не сводится только к ее внеш­ним проявлениям.

Независимо от того, каким термином пользуются психологи, они различают три формы проявления че­ловеческой активности: инстинкты, навыки и разум­ные действия. Эта психологическая классификация форм деятельности полезна и в описании политики.

Инстинкты как форма политического поведения

Инстинкты — врожденные модели поведения, детерминированные биологически и задающие направ­ление энергии поведения Хотя между психологами нет единства в вопросе о том, каковы границы действия инстинктов у человека, но общепризнано сегодня положение о том, что значительное число форм поведе­ния имеет инстинктивный характер. Одни психологи насчитывают таких инстинктов десятки, другие дово­дят их число до нескольких тысяч. Набор инстинктов включает как все автоматизмы в поведении человека (от дыхания до ходьбы), так и более сложные врож­денные потребности (самосохранение, продолжение рода, любознательность и множество других).

В политике мы находим проявление всех челове­ческих инстинктов от агрессивности до жадности и от солидарности до самосохранения. Собственно, инстинктивная основа поведения в политике объяс­няет прежде всего направление энергии тех или иных поступков, которые далеко не всегда осознаются самим человеком.

Жестокость, насилие, агрессия — это тоже ин­стинктивные формы поведения. Агрессия — естест­венная реакция человека на фрустрацию, которая ему природно необходима. Фрустрация как психическое состояние выражается через переживание трудности, неудачи, возникающей при наличии реальных или мнимых непреодолимых препятствий на пути к цели.

Одни авторы полагают, что эти формы поведе­ния — врожденные, другие видят в них результат научения, третьи исходят из представления об агрессии как реакции на фрустрацию. Однако помимо агрес­сии фрустрация вызывает и другие, также инстинк­тивные реакции: апатию, регрессию, подчинение и избегание. В политике все эти поведенческие прояв­ления трактуются как реакция на события или обстоя­тельства, в которых действуют субъекты поведения.

Солидарность — одна из инстинктных форм по­ведения человека в социальной среде в условиях соперничества и сотрудничества друг с другом. В ос­нове проявлений солидарности в политике лежит идентификация людей с определенной партией, груп­пой, нацией, позволяющая объединить усилия членов этих групп по достижению своих целей и интересов. Одним из классических проявлений солидарности являются различные акции протеста, предпринимае­мые в поддержку единомышленников. Так, работни­ки отрасли объявляют готовность к забастовке, чтобы поддержать то предприятие, которое находится в конфликте с администрацией. Отказ Центризбирко­ма в регистрации движения «ЯБЛоко» в октябре 1995 года вызвал, пожалуй, одно из первых проявлений солидарности среди российских политических пар­тий, которые отказались участвовать в выборах, если «ЯБЛоко» не будет зарегистрировано. Аналогичное явление наблюдалось среди политических фракций в Госдуме в 1999 году, когда многие из них солидарно покинули пленарное заседание в связи с неприемле­мым вариантом избрания Председателя Государствен­ной Думы Федерального Собрания РФ. Новые сторо­ны политической солидарности в обществе были продемонстрированы в 2000 году в ответ на меры Президента РФ по реформированию высшего орга­на законодательной власти и назначению семи своих представителей в регионы Российской Федерации. Здесь латентное противостояние многих губернато­ров явилось основной предпосылкой их солидариза­ции с политическим блоком Б. Березовского.

Не описывая многочисленные формы проявления инстинктов в политике, заметим, что в целом инстинк­ты охватывают все бессознательные, иррациональные, чувственные формы политического поведения как отдельного индивида, так и организованных групп, стихийные выступления масс.

Навыки как форма политического поведения

В отличие от врожденных инстинктов, большая часть демонстрации человеческого поведения явля­ется результатом прижизненного научения. Навы­ков требуют поведение государственного деятеля и обычного избирателя, партийного функционера и сторонника движения. Говоря о политических навы­ках, мы имеем в виду определенные приемы и спо­собы, которые требуются для выполнения своих ролей и функций любым участником политического про­цесса, привычки и стереотипы, образующиеся у граждан в определенной политической культуре.

Политические стереотипы — социальные уста­новки, которые являются следствием повторения оп­ределенных политических действий и упрощают при­нятие решений.

Политические умения как признак компетентно­сти предполагают, что гражданин знает, что он дол­жен делать в своей политической роли и как добиться желаемого им результата. В российской политической жизни последних лет достаточно широко распространена точка зрения, что рядовые граждане, воспитан­ные в условиях авторитаризма, не имеют навыков демократического участия. Отсюда и неэффективность проводимых реформ. Насколько это верно с точки зрения политической психологии?

Конечно, старые навыки, позволявшие адаптиро­ваться к прежней политической системе, действитель­но не всегда помогают действовать в новых условиях. Здесь мы сталкиваемся с некоторыми парадоксами. Так, раньше у населения был выработан стойкий по­литический навык участия в выборах. Число голосую­щих в советские времена превышало 90% дееспособ­ного населения, независимо от того, насколько сам факт голосования влиял на принятие государственных ре­шений. С началом демократизации мы наблюдаем последовательное снижение числа участвующих в голосовании. Так, если в выборах в Верховный Совет СССР в 1989 приняло участие 90% граждан, в выборах в республиканские и местные органы власти 1990 го­да — около 80%, то в парламентских выборах 1993 года в РФ участвовало уже только 53% избирателей. В вы­борных компаниях 1999 и 2000 годов активность изби­рателей не превышала 50%.

Но одновременно с утратой одних навыков наши граждане приобрели другие. Хотя электоральное по­ведение становится менее массовым (можно, видимо, говорить об утрате этого навыка у большого числа граждан), но появляется и определенная компетент­ность в отношении самого голосования. В отличие от выборов 1993 года исследования предвыборных ожи­даний в 1999 году показали, что граждане стали мень­ше ориентироваться на личные симпатии и больше — на то, какие политические позиции выражают поли­тики. Появились и такие новые политические навыки, которые были приобретены в забастовках, голодовках, несанкционированных захватах зданий, пикетах и многих других формах, о которых мы ранее знали лишь понаслышке.

Компетентность в политическом поведении ста­новится тем более необходимой, чем более сложными являются сами формы поведения. Лидер должен быть более компетентным, чем рядовой исполнитель той или иной политической роли. Давняя дискуссия в полито­логии ведется по вопросу о сменяемости лидеров как условии соблюдения принципов демократии. При этом, скажем, уход вместе с президентом всей его администрации и приход новых, менее опытных политиков, приносит снижение уровня компетентности в управ­лении государственным организмом. Но практика по­казывает, что и бессменное руководство таит свои опас­ности, среди которых главная — это застой общества. Анализируя вопрос выработки политических на­выков, следует отметить, что все политические сис­темы заинтересованы в том, чтобы население обла­дало определенным их набором, для чего создаются специальные институты, отвечающие за политическое просвещение и тренировку в исполнении ряда поли­тических ролей. Так, политические лидеры рекрути­руются из тех граждан, которые получили определен­ный из общественной или собственно политической деятельности в молодежных и иных организациях. В ряде стран существует специальная система обучения уже избранных парламентариев. В других системах их отбирают из числа тех, кто получил предварительно знания и навыки, необходимые для законотворческой деятельности. Не случайно среди парламентариев много юристов, людей со степенями в области поли­тических наук.

Разумные действия как форма политического поведения

Они представляют собой форму политического поведения, которая характеризуется эффективностью (соотнесением цели и результатов), степенью осознан­ности политических действий и соответствием высшим ценностям, поставленным во главу проводимой поли­тики. Но, как бы ни оценивать эту форму политиче­ского поведения, главной характеристикой, отличаю­щей ее от двух предыдущих, является выраженное целеполагание.

Чтобы обеспечить политике целенаправленный характер, объединяющий разных ее участников, при­меняются различные средства. В первую очередь эту задачу решают всевозможные программы, идеологиче­ские схемы, доктрины, концепции конкретных полити­ческих акций, кампаний. Особое значение для полити­ческого поведения отдельного человека и партий играют идеологии как концентрированное и систематизирован­ное выражение целей и ценностей в политике.

Понятно, что поведение никогда полностью не ...„ совпадает с обозначенными в доктринах целями и  ценностями: последние служат для человека лишь своего рода путеводителем. Исследования массового политического поведения показывают, что только не­значительное число людей в разных странах и поли­тических системах руководствуются в своем поведе­нии идеологическими соображениями. Американский политический психолог Ф. Конверс полагает, что чис­ло таких граждан в разных странах колеблется от 10 до 25%.

В нашей стране долгое время идеологические формулы организованно внедрялись в сознание насе­ления. В постсоциалистический период эти схемы активно разрушаются новой властью, которая пони­мает, что старые стереотипы служат препятствием для реформирования политической системы. Но никто из реформаторов не построил на месте разрушенного новой схемы. В мемуарах тех, кто начинал перестройку (М. Горбачев, Б. Ельцин, А. Яковлев), не содержится фактов, подтверждающих, что реформы были начаты по какому-то плану, что под ними была теоретическая схема, не говоря уже об идеологии реформ.

Знакомство с программными документами новых политических партий и движений показывает, что и в них пока не содержится четкого представления о том, что и в какой последовательности реформаторы соби­раются делать, какова иерархия их целей и приори­теты ценностей. Исследование индивидуального по­литического сознания как политиков, так и рядовых граждан показывает, что в настоящее время у них не сложилось определенных последовательных взглядов, концепций, планов.

Выделение указанных трех форм политического поведения: инстинктов, навыков и разумных дейст­вий — предпринимается с аналитическими целями. В реальности поведение включает все три формы. Раз­делить осознанные и бессознательные элементы в по­ведении не всегда представляется возможным. Од­нако помимо дилеммы «сознание—бессознательное» в структуре политического поведения содержится и ряд конкретных психологических элементов, учет ко­торых делает его анализ более точным и детальным.

Политическая культура может быть представлена как система проявления сознания, сформированных ценностных ориентации, установок и стиля политиче­ской деятельности. Она выражает синтез политическо­го сознания, менталитета и практического действия.

Современная политическая психология представ­лена большим числом теоретических моделей полити­ческой культуры. Однако все это пестрое разнообра­зие подходов, исследовательских стратегий и методов вписывается в две ведущие тенденции. Первая из них основана на представлении о человеке как объекте политического воздействия, о человеке как простом винтике политической машины. Отсюда и упрощен­ный, технократический подход к налаживанию рабо­ты этой «политической машины», который характерен и для исследовательско-практической философии этой группы политических психологов. Методологическим фундаментом этой группы концепций являются в боль­шей степени позитивистские теории, пришедшие как из психологии, так и из политологии.

Вторая группа исследователей исходит из другой теоретической установки. Для них человек является не только объектом политического воздействия, но и це­лью развития политической системы и ее активным, субъектом. В рамках этой тенденции работают иные методологические ключи. В частности, для теоретиков этого направления характерно обращение к антипо­зитивистским моделям личности. Они выбирают такие теоретические парадигмы, для которых не свойствен­ны манипуляторские тенденции.

Политические психологи, исследующие культуру поведения человека, будь это лидер или обычный гра­жданин, индивидуальный участник либо массовый субъект политики, исходят из того, что для понимания самого феномена политического поведения необходи­мо видеть его как причинно обусловленный и направ­ленный на достижение определенных целей. В поли­тической психологии существуют различные схемы объяснения культуры политического поведения. Од­ной из наиболее популярных является пятизвенная «карта для изучения личности в политике», пред­ложенная М.Б Смитом и несколько усовершенствован­ная Ф. Гринстайном.

Макросоциальная и политическая система воз­действует на культуру политического поведения. Од­новременно аспекты непосредственного социального и политического окружения, с детства и до сегодняш­него момента формирующие личность, определяют те элементы личностной структуры (оценивающие объ­ект, посредничающие в отношениях с другими людь­ми, обусловливающие эго-защиту, установки), которые непосредственно направлены на культуру поведения.

Есть и иные психологические схемы, объясняющие причинную зависимость факторов, воздействующих на культуру поведения, подчеркивающие, в частности, наличие не только условий, контекста поведения, но и цель, на которую оно направлено. Независимо от тео­ретических разногласий, разные авторы, тем не менее, считают необходимым учитывать в поведении следую­щие моменты:

— внешнюю среду, посылающую стимулы субъ­екту поведения;

— потребности индивида или группы, участвую­щей в деятельности;

— мотивы, которыми руководствуется субъект, установки, ценности, ориентации, убеждения и цели субъекта;

— личностные роли, стиль принятия решений, стиль межличностных отношений, когнитивный стиль;

— действия и поступки, обратную связь между по­ведением и условиями, его сформировавшими.

Если не вдаваться в подробности этой схемы, а проанализировать хотя бы важнейшие из ее элемен­тов (прежде всего внешнюю среду, потребности и мо­тивы), то становится очевидным, что поведение на­чинается с тех стимулов, которые посылает субъекту политического поведения внешняя среда. И сама по­литическая система, и отдельные ее институты предъяв­ляют требования к культуре поведения граждан. Так, в одних условиях от них ожидается высокая активность, в других, даже если это требование декларируется, реальные ситуации, складывающиеся в политическом пространстве, отнюдь не поощряют граждан к высту­плениям даже на стороне системы. Как можно расце­нить, например, циркулирующие в коридорах власти слухи об отмене выборов незадолго до них? Это нега­тивный стимул (блокатор) для и без того не слишком настроенных на участие людей. Стимулами, или бло-каторами, для политического поведения могут служить и общий политический контекст, и конкретные собы­тия (например, запуск первого космического корабля, непрекращающаяся война в Чечне, цепь террористи­ческих актов в стране, углубляющееся реальное обни­щание населения и т. п.).

Следует также учитывать и роль группового кли­мата, воздействие ближайшего окружения на принятие человеком решения о том или ином политическом действии. Так, решение баллотироваться в депутаты Думы разные кандидаты принимали под воздействи­ем разных стимулов: для одних было необходимо по­лучить депутатскую неприкосновенность, чтобы ук­рыться от преследования со стороны закона, для других было важно перебраться из провинции в Москву, для третьих решающую роль сыграли экономические сти­мулы. Возможно, определенное число политиков стре­мились принести пользу обществу и ими двигали по­буждения типа «если не я, то кто».

Так же, как и политиков, обычных граждан сти­мулируют к политическому поведению разнообразные средовые воздействия, среди которых есть и общие для всех, и сугубо личные. Но все эти внешние для чело­века воздействия не работают автоматически. Они дают эффект только будучи пропущенными через внутрен­ний мир личности.

Среди внутриличностных факторов, определяющих культуру поведения в политике, первыми выступают потребности. Трудно себе представить, чтобы поли­тика порождала у человека какие-то специфические потребности, если не считать навязчивого стремления стать депутатом, министром или президентом, которое, подобно заразному заболеванию, распространилось среди отечественных политиков. В политике действу­ют обычные человеческие потребности, среди которых можно встретить и любопытство, и стремление к сво­боде, и необходимость удовлетворить голод, и иные материальные нужды.

Чтобы понять, как происходит воздействие по­требностей на политическое поведение, приведем некоторые данные из исследования образов власти у российских граждан. Как показал анализ требований граждан к власти, за ними имеются вполне конкрет­ные психологические причины. Рассмотрим те потреб­ности, которые стоят за приведенными высказыва­ниями респондентов и определяют их недовольство нынешней властью. Воспользуемся психологической классификацией потребностей, предложенной извест­ным американским психологом А. Маслоу. Все потреб­ности он предложил разделить на пять ступеней, расположенных иерархически: физиологические по­требности, потребность в безопасности, потребность в любви, потребность в самореализации, потребность в самоактуализации [159].

Классификация потребностей, предложенная А. Маслоу, помогает классифицировать многообразные человеческие нужды по мере их возвышения. Ученый предположил, что потребности более высокого уровня можно удовлетворить лишь тогда, когда более низкие ступени уже пройдены. Это не означает, что поиском социального статуса можно заниматься только на сытый желудок. У Маслоу речь идет об ограничении, которое накладывают нереализованные низшие по­требности на восхождение человека к самоактуализа­ции [159].

Анализ мотивации политического поведения осно­ван на фундаментальных закономерностях, изученных психологической наукой. Так, общепризнанной является классификация мотивов, предложенная Д. Маклелландом и Дж. Аткинсоном, где выделены три ключевых мотива: мотив власти, мотив достижения и мотив аффилиации (стремления быть с другими) [143, 154]. Иногда мотив власти дополняется мотивацией контро­ля, который выступает четвертым в этой схеме.

Анализ выделенных подходов к мотивации поли­тического поведения указывает на следующее. Целе­сообразно проанализировать все выделенные мотивы.

В психологической концепции Д. Маклелланда речь идет не только о политической власти, но и о власти в семье, в отношениях на производстве, в иных сферах жизни. Власть — это некая ценность, к обла­данию которой стремятся в той или иной степени все люди [154]. Но есть люди, у которых эта потребность доминирует над другими, и тогда желание достичь власти становится для них высшей ценностью.

Есть данные, что гипертрофированное стремление к власти связано с обстоятельствами формирования личности, порождающими у нее низкую самооценку, страх пассивности, слабости, опасение оказаться под чьим-то каблуком. В другом случае потребность во власти может стать результатом развития агрессив­ных и деструктивных черт личности. Поэтому власть может быть желанна по многим причинам, причем у одного и того же человека в различное время эти причины могут быть разными. Условно можно выде­лить три типа причин, по которым власть может быть желанна: чтобы доминировать над другими и/или ограничивать действия других; чтобы другие люди над ним не доминировали и/или не вмешивались в его дела; чтобы осуществлять политические достижения.

Мотив контроля над людьми и ситуацией явля­ется модификацией мотива власти. Политические пси­хологи придают этому мотиву особое значение, так как полагают, что поведение в политике напрямую связа­но с развитием этого психологического показателя. Известно, что по мере достижения социальной зрело­сти человек научается контролировать свое собствен­ное поведение, это дает ему чувство уверенности в своих силах, расширяет границы возможного участия в разных сферах жизни, в том числе и в политике. Так, американский политический психолог С. Реншон обна­ружил зависимость между высокими значениями субъективного контроля и степенью активности по­литического поведения. Он высказал гипотезу о том, что существует зависимость между личным контролем и верой в правительство, позитивным отношением личности к политической системе. Эмпирическое изу­чение американских студентов, предпринятое этим ученым, показало, что есть корреляция между низким уровнем субъективного контроля и недоверием к пра­вительству, отчуждением от политики, между тем как лица с высоким уровнем субъективного контроля име­ют среднюю и высокую степень доверия к власти.

Мотив достижения проявляется в политическом поведении, в заботе о совершенстве, мастерстве, в стремлении добиться поставленных целей с максималь­ным эффектом. Этот мотив может сделать человека карьеристом, но он же может быть обнаружен у бес­корыстного политика, поведение которого определя­ется его стремлением к общественному благу.

По мнению Д. Макллеланда и Дж. Аткинсона, которые привлекли внимание психологов к этому мотиву, он имеет отношение к мастерству, манипу­лированию, организации физического и социально­го пространства, преодолению препятствий, установ­лению высоких стандартов работы, соревнованию, победе над кем-либо [143, 154]. Как видно, это доволь­но широкая трактовка понятия «достижение», и в таком виде она может больше соответствовать моти­вации политического лидера.

Люди, стремящиеся к достижениям, нередко ищут власти, чтобы достичь своей цели. Они более спокойно относятся к изменениям в окружающем мире. У людей с высокой потребностью во власти проявляется тенден­ция к сильной ориентации на задачу, причем неуспех в начале лишь делает эту задачу для них еще более привлекательной. Интересен вывод о том, что мотиви­рованные на достижение политики рассматривают других людей или группы в своем окружении в качест­ве фактора помощи или, наоборот, помехи для их дос­тижений. При этом они предпочитают быть независи­мыми и избегать таких межличностных отношений, которые могли бы привести их к зависимости.

Дж. Аткинсон и Н. Физер предположили, что по­ведение человека направлено на избегание провала столь же, сколь и на достижение цели. Они выделили два мотива, связанных с потребностью в достижении: мотив достижения успеха и мотив избегания провала, причем оба они рассматриваются в контексте вероят­ности успеха [143, 148]. У. Стоун отмечает в этой свя­зи: «Степень эмоционального подъема после достиг­нутого успеха или степень унижения после провала зависят от субъективных ожиданий человека отно­сительно его возможности добиться определенного поста в учреждении» [132].

Таким образом, выделяется два типа мотивацион-ных схем:

— мотивация избежать провала выше мотивации достичь успеха. Такая мотивационная схема описывает поведение человека, покидающего поле боя со словами: «Я проиграл, потому что не хотел и не пытался выиграть»;

— мотивация достичь успеха выше мотивации избежать провала. Это типичная мотивацион­ная схема поведения реальных политических лидеров.

Он подразумевает дружественные, теплые отно­шения с другими. Личность с доминантой на мотиве аффилиации предпочтет поведение, которое даст эмо­циональный комфорт, скорее, чем контроль над дру­гими, власть или успех.

Потребность в аффилиации — это потребность в принадлежности к группе и получении одобрения, которая проявляется в заботе политика о хороших отношениях с другими.

Для политика развитая мотивация аффилиации сделает значимыми одобрение со стороны партнера во время переговоров, дружественный климат и нали­чие команды единомышленников. Для рядовых граж­дан мотивация аффилиации во многом определяет принадлежность к политическим организациям, кото­рые не только отстаивают те или иные интересы, но и дают ощущение единства, защищенности.

Таким образом, анализ политической культуры субъектов политики указывает на то, что она опреде­ляет характер их политической активности. Она пред­ставляет собой синтез сформированного сознания, выработанного менталитета и обусловленного ими политического поведения. Следовательно, для ее фор­мирования важно системно овладевать всеми отмечен­ными компонентами.

2.3. Этно-национальный характер в политическом процессе

Политический процесс — явление многогранное. Одни исследователи отожествляют его с политикой в целом (Р. Доуз). Другие ученые коррелируют его содер­жание с характером функционирования политической системы (Т. Парсонс), динамикой соперничества групп за статусы и ресурсы власти (Р. Дарендорф), поведен­ческими параметрами реализации субъектами своих интересов и целей (Ч. Мэрриам). Различные интерпре­тации политического процесса отражают его источни­ки, состояние, элементы. Однако, при всех концепту­альных модификациях, считается общепризнанным, что политический процесс отображает реальное взаимодей­ствие субъектов политической жизни, сложившееся не в соответствии с намерениями лидеров или програм­мами партий, а в результате воздействия разнообраз­ных внутренних и внешних факторов.

Реализуя свои специфические роли и функции, политические субъекты привносят с собой постоянно изменяющиеся стереотипы, новации, предрассудки, цели, интересы, стимулы, мотивы и т. д. модификации состояний и элементов политического процесса исклю­чают какую-либо жесткую заданность, предопределенность в развитии событий, явлений, ситуаций.

Политическая психология призвана раскрыть за­кономерности, механизмы и факторы включения лич­ности и группы в политический процесс. Здесь в цен­тре внимания оказываются политические установки, политическая активность, политические ориентация и позиция. Человек как социальный субъект инди­видуален в выборе типа восприятия политической реальности. Но справедливо и другое. На него влияют проявления социальной реакции на окружающую по­литическую среду, ибо политическое поведение не только индивидуальный, но и коллективный процесс.

Психологическое восприятие индивидом социаль­но-политических процессов обусловлено многими де­терминантами, важнейшей из которых является нацио­нальный фактор (характер), выступающий основой психологического склада нации, определяющий осо­бенности среды, психологии конкретного человека и группы, способствующий формированию у них опре­деленного типа с доминирующими политическими предпочтениями, методами и способами достижения своих интересов. Заметно влияние национального характера на их политическую культуру, политические позиции, способы ориентации и действий в политиче­ском пространстве.

Поэтому анализ национального фактора (характе­ра), который играет важнейшую роль в формирова­нии политической позиции, выборе типа политического участия индивидов и групп, для политической психо­логии является актуальным.

Психологический анализ генезиса русского национального характера

Большое влияние на формирование русского на­ционального характера оказывают социальная среда, образ взаимоотношений и система труда. В частности, издревле из общины шли импульсы в различные со­циальные группы и слои, обеспечивая преобладание общинных ценностей в них, «вживание» их в русский национальный характер. Среди ценностей, выработан­ных общиной, следует отметить такие, как справедли­вость, власть «мира», домовитость, владение народной мудростью, богатырская сила и др. Велика была цен­ность и самой общины, которая позволяла русскому народу сохраниться в качестве самостоятельного этноса при многочисленных вторжениях извне. Ради общины русский человек готов страдать, терпеть и жертвовать практически всем.

Как отмечал И.А. Сикорский, «терпение, стоиче­ская покорность судьбе», из которой вытекает «потреб­ность мученичества» должны быть «признаны за са­мые выдающиеся особенности русской души» [132, с. 56—57]. Ю.Ф. Самарин констатировал, что общин­ный быт славян был основан на «свободном и созна­тельном ...отречении от своего полновластия». Добро­вольно передавая свою судьбу во власть общины, человек как бы обрекал себя на терпимость и покор­ность. Однако исторические факты свидетельствуют и о многочисленных выраженных «славянской воль­ницы»: от казачества, кутежей, разгулов, безалабер­ности, «фантастического прожигания жизни» до бун­тов и революции. Исторический опыт свидетельствует о том, что чем дольше терпение, смирение, кротость, безропотность, послушание, подчинение, тем жестче сопротивление, беспощаднее противоборство.

Результат всего общинного, административного и судебного устройства выливается в то, что русский человек оказывается не в состоянии понять, что он может не принадлежать чему-нибудь, может быть сам по себе. Необходимость подчиняться давлению общины, смирен­но воспринимать и принимать вынесенное «всем ми­ром» решение при достижении «предела прочности» оборачивалось разгулом, непокорностью, возникнове­нием желания отомстить «всем за все и сразу».

В условиях общины всегда были люди, пытавшие­ся реализовать себя иными путями, по иным прави­лам, чем те, что диктовались общиной. Перед ними возникала дилемма: либо восстать против общинных устоев, открыто отстаивать свое право на индивиду­альный выбор, либо затаить свое недовольство, внеш­не смириться. Но латентный характер фрустраций не менее опасен, чем открытое выражение недовольст­ва. Глухое раздражение, накапливаясь, рано или поздно переходит в озлобление, которое прорывается при благоприятной обстановке, приобретает крайние фор­мы активности и протеста.

Воля, в значительной степени противостоящая европейскому идеалу свободы как суверенитету отдель­ной личности является важнейшей ценностной кате­горией русской культуры, характерной чертой русско­го национального типа. Смысловая амбивалентность  русского слова «воля», с одной стороны, отражает активное, непреклонноволящее, индивидуалистическое начало, склонное преодолеть, сокрушить все препят­ствия, все преграды. В русском языке слова «воля» и «свобода» часто выступают как синонимы, хотя в строго фиксированном, научном, да и правовом смыслах та­ковыми не являются. «В понятии нашего народа сво­бода есть воля, а воля — озорничество», — констати­ровал В.Г. Белинский [17, с. 53]. Комплекс вольности, свободолюбия, свойственный русскому национально­му типу наряду со смирением, покорностью, часто переходил в своеволие, анархию, стихию вседозволен­ности и разрушения, борьбу против любых ограниче­ний воли, в том числе и легитимных, против любых разновидностей неволи (вспомним русские народные сказки, главным содержанием которых часто было вызволение из темницы, неволи). Н.О. Лосский одну из причин утверждения в России абсолютной монар­хии, граничащей с деспотизмом, видел в том, что «труд­но управлять народом с анархическими наклонностя­ми» без такого государства [75, с. 47—48].

С другой стороны, слово «воля» у русского чело­века неотделимо от чувства совместимости, братства, единения и немыслимо вне какого-то осознанного, совместного и большого дела, в рамках которого чело­век может ощутить свою социальную значимость, осознать свое предназначение. «Рабство и господ­ство, — писал Н.Ф. Федоров, — есть несомненное зло; но и свобода (взятая сама по себе, без дальнейшего определения и осуществления своего назначения) не есть благо; она — просто ничто. Какой же смысл мо­жет быть в истории, если она... есть лишь прогресс в сознании свободы, а не объединение для того всеоб­щего дела, что обнимает своей задачей и целью всю вселенную и в частях и в целом» [119, с. 548].

«Могучую силу воли» Н.О. Лосский относил к числу «первичных основных свойств» русского народа, объ­ясняя ею страстность многих представителей этого народа. Страсть есть сочетание сильного чувства и напряжения воли, направляемых на объект, который может восприниматься, приниматься или отвергать­ся. Чем выше ценность объекта (предмета), тем более сильные чувства (любви, обожания, восхищения или, напротив, неприязни, ненависти) и социальную актив­ность вызывает она у людей с сильной волей. Русские люди со страстностью отдаются избранному делу.

Максимализм, экстремизм и фанатическая нетерпи­мость, по мнению Н.О. Лосского, суть порождения этой страстности [75, с. 32—33].

Русское революционное движение изобилует при­мерами сверхчеловеческого напряжения, несгибаемой силы воли, страстности, крайнего фанатизма многих революционеров разных поколений. Страстность, фанатизм, нетерпимость проявляются не только в политической жизни, но и в межличностном общении. Коллективизм, общность, совместность, братство, «хо­ровой принцип» (в терминологии славянофилов) ле­жат в основе русского мировоззрения и жизни.

Запад, как это выявил К.С. Леонтьев, заложил основы «чрезмерному самоуважению лица», «беспре­дельных прав лица», что «сделало из всякого простого поденщика и сапожника существо, исковерканное нервным чувством собственного достоинства» [75, с. 82]. В противоположность западному, русское миро­воззрение, по оценке С.Л. Франка, «содержит ярко выраженную философию "Мы", а не "Я", которая составляет "основание жизни духа и его сущность". При этом коллективность— "Мы" мыслится не как внешнее единство большинства "Я", только потом приходящее к синтезу, а как первичное, изначальное данное, "неразложимое" единство, из которого только и вырастает "Я" и посредством которого оно стано­вится возможно» [119, с. 90—91].

Братство, соборность («Мы») противостоит евро­пейскому принципу формально-юридического равен­ства отдельных индивидов. Иногда соборность смеши­вают с коллективизмом, что не корректно. Соборность, как высокий тип братства людей, предполагает соче­тание солидарности действий (собор — коллективный разум земли) и духовного единения, в основе которого лежит религия. В этом союзе приоритет принадлежит духовному единению. Вместе с тем, соборность исклю­чала «Я», предусматривала только «Мы», что предот­вращало несогласие, оппозицию.

Соборное мировоззрение по существу предпола­гало, а точнее, могло легко обернуться тиранией. Опасность этого резко увеличивается при игнориро­вании права, низком уровне правовой дисциплины и правосознания. Еще более благодатной почвой для авторитаризма и тоталитаризма служит так называемый «родовой, природный коллективизм» в терминологии Н.А. Бердяева. Русский человек, по его образному выражению, «утопает в безответственном коллективиз­ме», он чувствует себя «погруженным» в него, при­вык жить «в тепле коллектива». Порабощение, погло­щение личности коллективом, растворение в нем индивидуальности, наряду с безответственностью, в какой-то мере инертностью, пассивностью, также способствовало правовому нигилизму, порождало не­дооценку, а то и игнорирование закона, что само по себе «есть знак ослабления личного самосознания», «недостаток личного достоинства» [19, с. 40—41].

Безусловно, русский традиционный коллективизм имеет и привлекательные стороны. Он мобилизационен, подчиняет индивидуальные интересы общему делу, что иногда необходимо. Коллективизм русских нашел свое выражение в том, что русские более социабельны, более склонны и способны к общению, чем люди за­падной цивилизации. У них сильно развита потребность принимать все близко к сердцу, делиться с друзьями и знакомыми своими мыслями, переживаниями. Русские более склонны к взаимовыручке, взаимоподдержке. Их мышлению не свойственна отяжеленность, замкнутость, закупоренность.

По справедливому замечанию С. Франка, русские люди, руководствующиеся принципом соборности, от­даются политике «со страстностью, западной душе едва ли понятной, демонстрируя в то же время политиче­скую несостоятельность, утопическое и хаотически-анархическое настроение». Политика есть действие больших социальных групп. В политической практике это противоречие проявляется в ожесточенности, прин­ципе «все или ничего», «своих» и «врагов». Опасность поляризации этих двух тенденций резко возрастает тогда, когда религиозная основа, на которой только и возможна истинная соборность как высокий тип духов­ного, а не политического коллективизма, ослабевает или выветривается из сознания.

Таким образом, общинные нравственные прин­ципы требовали послушания, уважения, почитания, непререкаемого авторитета старших, что в опреде­ленной мере явилось противовесом недовольству, раздражению «взбунтовавшихся» членов общины. Но излишняя зависимость индивида от общества, суже­ние путей самореализации человека в общине, усе­ченное право выбора (в пределах, разрешенных об­щиной) приводили к тому, что в ней и, соответственно, в стране накапливалась социальная энергия, ищущая простора, выхода. Не направленная в созидательное русло, она всегда приобретает форму всеразрушающей стихии.

Русская душа, по выражению Н.А. Бердяева, «сго­рает в пламенном искании абсолютной, божественной правды». Правдоискательство, идеалы жития по совес­ти, справедливости, стремление ко всему абсолютному, совершенному характерные черты русского нацио­нального типа, российской духовной традиции. П. Фло­ренский очень ярко выразил эту особенность русских. Он писал: «Я не знаю, есть ли Истина, или нет ее. Но я всем нутром ощущаю, что не могу без нее... если она есть, то она — все для меня: и разум, и добро, и сила, и жизнь, и счастье» [119, с. 67—68]. С.Л. Франк тонко подметил, что у русских кроме слова «истина» есть еще понятие, с трудом переводимое на другие язы­ки — «правда». Поиск «истины — правды» является главной темой размышлений, дискуссий русских.

У человека западноевропейской культуры истин­но лишь то, что подвластно его уму и воле, может быть поставлено ему на службу. Для русского человека «истина — правда» — есть само бытие, само сущее, это душа, которая не зависит от ума и воли постигаю­щего истину (вспомним известное христианское из­речение — «душа — это то, что болит у человека, ко­гда все тело здорово»).

Русскому духу присуще стремление к целостности, всеохватности, ему свойственно сведение всего много­образия реальности к последней, высшей первооснове. Все относительное, «земное», «бренное» само по себе не имеет у русских ценностей и приобретает таковую лишь благодаря своему отношению к абсолютному, лишь как выражение и форма проявления этого абсо­лютного. Русскому человеку, констатировал И.А. Иль­ин, необходимо что-то «искренне и сильно любить, во что-то искренне и сильно верить», ибо его ум и воля «приводятся в движение любовью (или, соответствен­но, ненавистью) и верою» [57, с. 20]. Стремление рус­ских ко всему возвышенному, идеальному, совершен­ному, абсолютному, необходимо им не само по себе, а для того, чтобы служить идеалу, подчинить ему всю свою жизнь, а если это необходимо, то и пожертвовать ею во имя воплощения идеала в реальность. Не случайно русских, в отличие от европейцев, больше и чаще му­чает вопрос о смысле жизни. Русский человек остро чувствует, что, если он просто живет, как все — ест, пьет, женится, трудится, отдыхает, растит детей — он не живет, а просто существует. Страдая от подобной, как ему кажется, бессмыслицы жизни, русский чело­век всем существом своим ощущает, что нужно не просто жить, а жить для чего-то. Последнее, по словам С.Л. Франка, означает для него смысл «жить для соуча­стия в каком-то великом общем деле, которое совер­шенствует мир и ведет его к конечному спасению» [119, с. 156].

Устремленность русского национального типа к высшему, абсолютному, способность ради идеала идти на жертвы может быть основой как конструктивной, созидательной, так и деструктивной, разрушительной деятельности. Эти черты национального характера играли и играют мобилизующую роль в экстремаль­ных ситуациях прорыва. Русские обнаруживали уди­вительную стойкость, выносливость, сплоченность, упорство в достижении поставленной цели, сосредо­точении всех сил и средств в периоды наивысшего напряжения, вызванного внешними или внутренними причинами.

Но в будничной, не героической жизни русские демонстрируют нередко дряблость, аморфность, пассив­ность. Исключительная ориентированность на высшее, абсолютное может привести к недооценке, а то и пре­небрежению настоящим. Неумение и нелюбовь жить в настоящем, «суетливое беспокойство о вечном», не­истребимая мечта о «запредельном», ином царстве порождали либо неуемную страсть к переделке, преобра­зованию настоящего, подготовке, подтягиванию реаль­ности до абсолютного совершенства, либо служили ос­новой бездеятельности, пассивности, апатии, социальной мечтательности.

Со стремлением русских к совершенному соци­альному мироустройству связана еще одна черта рус­ского национального характера, а именно способность абсолютизировать, обожествлять что-либо или кого-либо, сотворять себе кумира, слепо верить в успех любых, самых авантюристических начинаний. Широ­ко развитая способность русских к идолопоклонству, их склонность быстро «образовывать себе догмат и всецело ему отдаваться» питается как спецификой нашего менталитета, так и особенностями родового быта, где все отношения между неродственниками строились в форме родства, по принципу старшинст­ва и меньшинства.

Свою лепту в формирование способности русских создать себе идолов, кумиров и неистово им покло­няться и также неистово свергать с пьедестала не оправдавшего надежды политика, внесла и община, где преобладал личностный принцип, узаконивающий притязания индивида на богатство, почести, призна­ние и т. д. В России власть всегда носила очень лич­ный характер, а пребывание у ее кормила связана с большими почестями и привилегиями. Отсутствие действенного государственно-правового инструмен­тария создало возможность беспредельной власти первого лица. С другой стороны, и сами лидеры были возведены народом в ранг политических богов. В силу целого ряда исторических, политических, психоло­гических и других причин россияне оказались не только полностью зависимыми от политического, культурного, нравственного, интеллектуального уров­ня политической элиты, но весьма подвержены влиянию разного рода словесных обещаний, фан­тастических проектов, грандиозных планов. Попу­лизм — весьма характерное явление для политиче­ской жизни России.

Склонность русских к идолопоклонству, созданию кумиров из политических лидеров пролонгировалась на всю политическую сферу, принципы которой стали критерием оценки науки, искусства, религии, куль­туры в период большевистского правления. Идол политики привел к искажению человеческого суще­ствования, политизации общества. На этой основе возникла вера во всесилие политических основ жиз­ни, в идола революции, страстное желание установить те или иные политические формы власти, что вело к абсолютизациям, крайностям, максимализму, спрям­лению многомерного мира. Идол политики порождал ложные представления, что «достаточно уничтожить существующую форму правления, устранить от вла­сти людей, ее олицетворяющих, чтобы зло исчезло и заменилось добром». Подобные представления вели к поляризации общества, ибо добро и зло отождест­влялось с левым и правым, с освободительно-ре­волюционными, прогрессивными и консервативно-реакционными направлениями. На основе такого размежевания идеи одних исследователей трактова­лись в лучшем случае как ложные, «бесполезные» для народа, а других — возводились в ранг непререкаемых истин, отождествлялись с всеобщими интересами и идеалами. Несогласие с последними воспринималось как покушение на счастье народа, предательство, измена и т. д.

Исторический опыт доказал ложность принципа отождествления идеалов с политическими идеями, принципами в силу относительности последних. Оди­наково изобличать можно как социализм, коммунизм, коллективизм, так и всевластие частной собственности, крайний индивидуализм. «Не сотвори себе кумира», — гласит библейская мудрость. Вера — непременное ус­ловие успеха любого дела. Но слепая вера, обоже­ствление чего-либо или кого-либо неизбежно ведут к разочарованию, к односторонности, одномерности, прямолинейности.

В целом, самобытный тип мышления русских, эмоционально-чувственное отношение к миру, недиф­ференцированное восприятие действительности, не­приятие плюралистической картины мира, привержен­ность к коммунитаристским, патриархально-общинным ценностям обусловили и одновременно усилили тяго­тение русских к идеократическим формам государст­венности, сакрализированному отношению к власти как источнику истины, слитность права и морали, абсо­лютный авторитет власти.

Западное общество с его сложной системой ие­рархической зависимости, четкого определения вза­имных прав и обязанностей утвердилось в результате иноземного завоевания власти, явившейся с оружием в руках, что вынуждало общество юридически оформ­лять отношения с внешней силой, создавать государ­ство «из себя».

Предыдущий | Оглавление | Следующий

[an error occurred while processing this directive]