Предыдущий | Оглавление | Следующий

 

Территория и базисные способы существования и деятельности как различных типов систем.. 3

Статическая модель социально-территориальной системы.. 7

1.5. Модельное представление о генезисе и функционировании социально-политических общностей как социально-территориальных систем

 

 

Территория и базисные способы существования и деятельности как различных типов систем

В массовом сознании, общественных науках сло­жилась традиция, согласно которой политическая жизнь во всех наиболее значимых ее компонентах прямо и непосредственно связывается с государством. Причины формирования этой традиции естественны и понятны. В жизни общества государство играет ог­ромную, иногда всеподавляющую роль, а политическая жизнь прямо и косвенно выстраивается вокруг борь­бы за контроль над государственными институтами, государством в целом или, как минимум, за влияние на них. Государство остается главным субъектом в такой специфической области политики, как международные отношения. Нет оснований полагать, что в обозримом будущем государство и политика окажутся «разведен­ными».

Тем не менее, рубеж XX—XXI веков стал време­нем широкого распространения таких форм и процес­сов политической жизни, которые объективно меняют роль и место государства в политике — не уменьшают, не увеличивают, а именно изменяют, причем таким образом, что политика постепенно становится гораздо богаче, многограннее и содержательнее, нежели толь­ко схватки за обладание государственной властью. Более того, власть уже сегодня оказывается недостаточно эффективной, действенной в решении все большего числа вопросов и потому становится менее привлека­тельной или даже вовсе непривлекательной для расту­щего числа социально-политических сил, что не только не снижает, но часто повышает их роль и влияние в обществе. Приведем несколько конкретных примеров.

Во многих странах получили широкое распростра­нение общественные движения локального, нацио­нального, а в ряде случаев интернационального ха­рактера, ставящие своей целью и задачей влияние не на государство или не только на государство и его политику.

Традиционные место и роль государства в поли­тике размываются, усложняются также другими яв­лениями и процессами. Во внутренней сфере к ним относятся все виды сепаратизма, регионализма, конфедерализма, или, иными словами, проявления от­четливо выраженной социально-исторической потреб­ности в действенных инструментах и механизмах регулирования общественных процессов на «среднем» по отношению к государству и обществу уровне. Эти явления сильнее всего дают себя знать там, где такие механизмы не созданы или пока не отлажены (подоб­ное мы наблюдаем в современной России). Но от такого рода проблем не свободны и страны с разви­тыми федеративными системами, такие, как США и ФРГ, хотя там содержание проблем, естественно, иное. В международной сфере государство тоже давно не является единственным субъектом отношений: на протяжении многих десятилетий здесь действуют региональные группировки и интеграции, междуна­родные правительственные и неправительственные организации, транснациональные и многонациональ­ные корпорации, интернациональные общественные движения.

Таким образом, оставаясь центральным звеном внутренней и международной политической жизни, проблема «государство и политика» все менее исчер­пывает собой политическую жизнь и все более оче­видно трансформируется в крайне важный, хотя и частный, случай как самой политики, так и любых ее исследований. Отсюда с неизбежностью следует вы­вод: общая теория политики, когда она будет создана, должна будет охватывать своими объяснительными способностями все сферы и направления политиче­ской жизни, а прикладные дисциплины уже сегодня должны быть в состоянии связывать между собой эти сферы и направления моделями, методами исследова­ний и практическими рекомендациями.

Политическая жизнь осуществляется внутри не­которой социальной системы или в отношениях меж­ду такими системами. Социальная же система вырас­тает и эволюционирует на трех базовых параметрах: на определенных жизненных функциях, посредством которых живет соответствующая человеческая общ­ность; территории, на которой эти функции осущест­вляются; организационных структурах, обеспечиваю­щих выполнение необходимых жизненных функций на данной территории и при данной совокупности насе­ления. В основе деятельности социума лежит необхо­димость воспроизводства его существования, жизни. Деятельность неизбежно привязана к определенному времени и пространству, а значит, и сама организа­ция социума для такой деятельности, и формы, струк­туры этой организации также связаны с данной тер­риторией и ее особенностями.

Вплоть до самого недавнего времени во всем мире сложные отношения между социумами, их жизненными функциями, территориями обитания и формами обще­ственной организации, в том числе организации по­литической, складывались и развивались стихийно. Результатом этих процессов стали политическая, де­мографическая, этноконфессиональная, индустриаль­ная карты современного мира.

ППА исследует все без исключения формы и проявления политической жизни, поэтому он не мо­жет ограничиваться только теми из них, которые прямо или косвенно связаны с государством, борь­бой за контроль над его институтами или влияние на них. Но ППА не может абстрагироваться и от таких факторов, как жизненные функции, на которых стро­ится здание политики; территория, на которой она осуществляется; политическая и общественная орга­низация социума, — а все это вместе взятое и состав­ляет содержание категории «социально-территори­альная система» (СТС).

Для целей политико-психологического анализа со­циально-территориальную систему можно определить как в целом стабильный по этноконфессиональным и другим (исторического масштаба времени) признакам социум, определенным образом организованный (сти­хийно или преднамеренно) для длительной самостоя­тельной жизнедеятельности, поддержания своего суще­ствования как целостного социального организма и/или развития на данной территории.

Выделим важнейшие качественные характери­стики этого определения. Одной из таких характе­ристик является исторический масштаб времени, что в современных условиях означает как минимум не­сколько десятилетий или продолжительность актив­ной жизни и деятельности хотя бы двух поколений людей. Другая характеристика относительно высо­кая — на протяжении данного времени, по его мас­штабам и критериям — стабильность национального, религиозного, культурного основания или стержня данного социума. Какая-либо эволюция националь­ного, конфессионального, социального состава на­селения неизбежна. Но базовые характеристики, позволяющие называть данную страну или регион, например, православным или мусульманским, рос­сийским или каким-то иным и т. д., должны оставаться неизменными или в целом неизменными. Самостоя­тельность существования данного социума предпо­лагает не хозяйственную или иную изолированность его от мира — такая изоляция может быть, но может и отсутствовать, — а его существование как единого целого на протяжении оговоренных выше сроков, пусть даже какую-то часть своей истории данный социум находился на положении чьей-то колонии, протектората, области и т. п.

Рассмотрим подробнее, как влияют на социум и, следовательно, на все его культурные, психологиче­ские, политические особенности те взаимосвязи, ко­торые объективно складываются между территорией, способами существования социума на ней и органи­зационными структурами этого социума. Наука насчи­тывает несколько типов таких взаимосвязей.

Европейская социально-историческая и политиче­ская традиция связывает общество и территорию, на которой это общество живет, в единый комплекс че­рез институт национального государства. Собственно говоря, государство является первым типом взаимо­связи социума и территории. Европейское государст­во, как правило, имело либо мононациональный и/или моноконфессиональный состав населения или такой, где безусловно доминировали определенная нацио­нальность и вероисповедание. Здесь имело место об­щество с оседлым образом жизни, постоянной терри­торией, государство с четко определенными внешними границами и внутренним административным делени­ем. Этот тип государственной организации распростра­нен ныне не только в Европе и стал в общественном сознании многих стран и народов своего рода этало­ном устройства «отношений» между обществом и тер­риторией. Но он — не единственный из потенциально возможных и фактически существующих типов таких взаимосвязей.

Наиболее близкая к данному типу государствен­ной организации ее разновидность — государство многонациональное — распространена преимущественно в Азии, где многонациональность населения иногда сочетается с его многоконфессиональностью. Но население в целом оседло, территории обитания постоянны для государства в целом и основных этно-конфессиональных групп, внешние границы и внут­реннее административное деление государства име­ют определенный характер.

Другой тип рассматриваемой взаимосвязи являет собой однородный этноконфессиональный социум, с переменной территорией — кочевые народы. Вслед­ствие кочевого образа жизни эти народы обычно со­вершают циклические перемещения в каком-то ареа­ле, и потому их организация и внутреннее деление связаны с самим социумом, но не с территорией, или связаны с ней лишь в минимальной степени, почему, видимо, у них и нет государственного устройства ев­ропейского или иного признаваемого ООН типа. Это обстоятельство не означает, конечно, будто у таких народов нет внутренней организации, построенной на других основаниях и принципах, или нет собственной, хотя и своеобразной, политической жизни.

Третий интересный тип взаимосвязи общества и территории — оседлый социум, не имеющий, однако, четко определенных внешних границ. Такие случаи нечасты, но они есть и наблюдаются, как правило, в малозаселенных регионах, где народ, проживая на удовлетворяющей его территории, не имеет необхо­димости или возможности расширять сферу своего обитания; а кроме того, он не соприкасается непосред­ственно с другими народами из-за огромности про­странств и малой плотности населения, вследствие чего не испытывает потребности в установлении каких-либо границ. К данному типу взаимосвязи общества и тер­ритории можно отнести, наконец, и случаи всевозмож­ных компактных общин (диаспор), раскиданных по разным странам и континентам, но тесно связанных с изначальной «материнской» страной.

В современных условиях четко прослеживаются несколько тенденций, которые ППА должен учитывать. Это, прежде всего, растущий регионализм внутри отдельно взятых государств, особенно наиболее круп­ных и со сложными внутренними проблемами. На почве национализма, сепаратизма, местничества или просто здравого смысла и стремления к самоуправлению в вопросах местной жизни повсюду происходит отно­сительное повышение роли и значения локальных систем управления: штатов, земель, провинций, облас­тей, городов и т. д. В результате местная политиче­ская жизнь в них получает стимул для своего разви­тия, а сама такая территориально-административная единица все более обретает качественные признаки самостоятельной социально-территориальной систе­мы (СТС).

Кроме того, постепенно выстраивается некий ком­плекс отношений, выходящих за пределы государства в международную сферу, но он не отрицает роль го­сударства, а основывается на этой роли. Таковы пре­жде всего «чистые» интеграционные объединения, — наиболее продвинутым из них является ЕС. К ним относятся и более размытые формы международного регионализма: таможенные и экономические союзы, зоны свободной торговли и свободной миграции тру­да, региональные системы коммуникаций, связи, энер­гетики и т. д. Они не диктуют свою волю государству и не подменяют его, но ни одно из вовлеченных в такие отношения государств уже не в состоянии нормально жить и функционировать без них.

Наконец, как внутри государств, так и в отношени­ях между ними все более зримо переплетаются три очерченных типа взаимосвязей между обществом и территорией. Многие страны стали снимать или ослаб­лять прежние жестко силовые ограничения на пере­мещения кочевых народов, предпочитая регулировать эти перемещения внутренним законодательством и международными соглашениями. Границы внутри фе­деративных государств и интеграционных группиро­вок постепенно приобретают все более административ­ный и все менее политико-символический смысл.

В целом правомерно говорить о двуедином про­цессе. С одной стороны, растущая взаимосвязанность мира отражается и выражается, в частности, еще и в том, что выстраивается иерархия социально-террито­риальных систем от местного до глобального уровня. С другой стороны, постепенно размывается сувере­нитет государства, но данный процесс развивается в направлении не уничтожения государства как соци­ально-исторического института, а постепенного и труд­ного отказа от его абсолютизации, обожествления, мифологизации в направлении рационального и праг­матичного включения его в иерархию институтов и механизмов, обеспечивающих регуляцию и саморегу­ляцию жизни и деятельности современного, все более сложного и многочисленного человечества. Указанные факторы существенны для построения организацион­но-политической матрицы той социально-территори­альной системы, которой будет заниматься конкрет­ный ППА.

Политика производна от социальной деятельности в целом; деятельность в конечном счете имеет своей целью обеспечение тех функций общества, от которых зависят его существование, жизнь, продолжение рода; а эти функции в свою очередь сводятся к нескольким базовым способам существования всего живого.

Эволюция человека и общества есть постепенное, накапливаемое за тысячелетия надстраивание все новых, более сложных уровней над менее сложными, изначальными. Выход в теории и методологии ППА на эти изначальные уровни не тождествен, разумеется, описанию и анализу процессов современной общест­венно-политической жизни. Тем не менее он позволя­ет лучше оттенить именно психологические компо­ненты таких процессов, а также долговременные общественно-психологические и организационно-по­литические последствия изначальных способов суще­ствования.

Природа наградила все живое тремя принципиаль­но разными возможностями поддерживать собственную жизнь. Каждую из них в чистом виде можно принять за базовый способ существования. Эти три способа существования — подбирание, производство, отъем.

Подобрать — значит сорвать плод, растение; вос­пользоваться падалью; поймать то, что физически легкодоступно; подобрать с земли или выкопать из нее. Каков бы ни был конкретный способ подбирания и характер подбираемого, главный деятельностный при­знак данного способа существования — потребление готового, когда действия субъекта ограничиваются лишь актом подбирания (который сам по себе вполне может требовать достаточно изощренного умения), приведением подобранного в годный к потреблению вид (что тоже не исключает умений, например, кули­нарных) и собственно актом потребления.

Истоки производства как способа существования жизни, видимо, надо искать в растительном мире. Растение не просто вбирает соки земли, солнечный свет, воду — оно именно производит из всего этого качественно новые субстанции, которыми живет само и кормит других (впрочем, последнее происходит не по «желанию» самого растения и тем более без его «согласия») Социальные аналоги растительного фото­синтеза — придумать, создать, сделать, усовершенст­вовать, организовать. Главным деятельностным при­знаком производства является создание в процессе и в результате индивидуальных или согласованных ме­жду собой коллективных действий необходимого для удовлетворения каких-то потребностей продукта из таких первоначальных, исходных материалов, которые не могут быть использованы в натуральном виде для удовлетворения данных потребностей. Иными слова­ми, производство есть изготовление чего-то годного к потреблению из того, что к такому потреблению не пригодно в силу естественных свойств исходного материала.

Отъем — это отбирание готового продукта у того, кто его подобрал или произвел, причем всегда вопре­ки воле и желанию того, у кого изымается сам про­дукт или какой-то его эквивалент; в противном случае имеет место акт сделки, дарения или наследования. Отнять у кого-то, чтобы тем самым обеспечить собст­венное существование, возможно только через наси­лие, кем бы и как бы оно ни осуществлялось.

Исторически наиболее ранние, а ныне воспри­нимаемые как наиболее вопиющие формы насилия — вырвать, отобрать, ограбить, отвоевать. Однако в ходе социально-исторического процесса в целом насилие развивалось и усложнялось, и современные, более сложные, цивилизованные и опосредованные его формы — изъять, конфисковать, взять податью или налогом, перераспределить, ограничить доход, нор­му прибыли, заработную плату и т. д. Главный деятельностный признак отъема — насилие, в результа­те которого подобрал или произвел один, а потребляет или распоряжается продуктом другой вопреки воле, желанию, интересам первого.

Естественно, различные живые формы использу­ют эти способы по-разному, при помощи далеко не одинаковых конкретных приемов, механизмов и т. п., но живая природа непременно сочетает в себе все три способа. Ориентация на один или доминирование одного из них в ходе длительной эволюции приводит к образованию все новых живых форм, сочетание которых друг с другом образует конкретную живую экологическую систему. По аналогии с живой приро­дой жизнь общества также сочетает непременно все три способа, от них зависит существование и челове­ка как рода, и социально-экологической системы в целом как среды его обитания (хотя отдельные социу­мы могут опираться на различные способы сущест­вования). Все формы жизнедеятельности любого об­щества могут быть в конечном счете сведены к трем базовым способам существования. «Изнутри» социу­ма и собственной логики они определяют и возмож­ные формы организации жизни социума, и пределы существования таких форм во времени (истории) и в пространстве.

Для целей ППА существенно, что каждый из спо­собов существования диктует свои требования к орга­низации взаимодействия людей, открывает перед со­циумом свои возможности, но и налагает на него свои ограничения.

Человек и социум при способе существования, основанном на подбирании, полностью отданы на милость природы, на откуп стихийным силам и про­цессам. Совокупная энергетика такого социума резко ограничена доступностью пропитания. Господствую­щие формы деятельности не требуют ни сложных средств общения, ни развития отношений внутри со­циума. Если район или ареал обитания в состоянии длительное время обеспечивать социуму достаточное количество пропитания, то такой социум, живущий исключительно подбиранием, обнаруживает весьма высокую стабильность, устойчивость и способен су­ществовать тысячелетиями. Однако он может практи­чески одномоментно и полностью вымереть, если ка­кой-то природный или иной катаклизм резко, внезапно лишит его пропитания. Примитивные формы общест­венного устройства, просуществовав десятки тысяч лет, дошли до нашего времени, практически не претерпев эволюции (как амеба). Что доказывает предельную узость социально-исторических горизонтов подбира­ния как способа существования? Прежде всего то, что опора на потребление готового неизбежно ограничи­вает потенциальную численность популяции, ставит очень близкий предел ее физическим возможностям, а тем самым возводит непреодолимые преграды на пути ее качественного развития, эволюции и прогрес­са. Даже в конце XX в. народы, со всех сторон окру­женные современностью и искренним, пусть и неуме­лым стремлением им помочь, замкнутые на жизнь подбиранием, обнаруживают тенденцию к прямому физическому вымиранию, но не к интеграции в более сложные формы общественного существования.

Производство диктует иные социальные и орга­низационные императивы, предполагая, с одной сто­роны, некую последовательность операций для полу­чения желаемого результата и значит, разделение труда, а с другой — необходимость координации уси­лий всех его участников. Труд коллектива невозможен без достаточно сложных форм общения, развитие же и усложнение процессов труда неизбежно стимули­рует развитие общения, языка, понятийного аппарата, рационалистического мышления и сознания. Процесс труда требует, с одной стороны, постоянного и доста­точно жесткого руководства, чтобы рационально вый­ти на задуманную цель, а с другой — заинтересо­ванного взаимодействия участников и возможности обсуждения между ними и руководителем многих производственных вопросов. Так закладываются осно­вы демократии (согласования по горизонтали) и авто­ритаризма (согласования по вертикали, администра­тивной иерархии), а также система сопряжения этих двух начал, равно необходимых в производственной деятельности.

Потенциально в производстве как способе сущест­вования заложены безграничные возможности развития индивида, социума и самого производства. Оно освобо­ждает человека от прямой и жесткой зависимости от кормового потенциала природы, дает в принципе воз­можность накопления в обществе излишков и резервов питания, энергии, свободного времени, интеллекта, соз­давая постепенно тот запас избыточности, на базе кото­рого только и становится возможным развитие.

Отъем как способ существования социума обяза­тельно нуждается в тех или других способах сущест­вования и живущих ими частях социума, которые мы уже охарактеризовали ранее и на которых он мог бы паразитировать Доставляя насильнику порой немалые материальные блага, сам по себе отъем не может служить основой социального созидания, которое тре­бует не только ресурсов, но и производящего начала, каковым насильник никогда не является. И тем не менее, именно отъем и насилие порождают, особенно на ранних этапах истории, своеобразные формы со­циальной организации.

С научной точки зрения, социальное насилие — стихийно сложившиеся инструмент и механизм, объективно выполняющие неизбежную в любой системе функцию перераспределения и тем самым позволяю­щие выстраивать собственно социальные структуры, особое место среди которых со временем заняло госу­дарство Исторически развивались и совершенствова­лись не только орудия труда, производственные и экономические отношения, формы общения, общест­венно-политической организации и т д., но и арсенал средств и форм насилия, его специфическая органи­зация и связанные с ним отношения.

В известный период истории человечества круп­нейшим и принципиально новым аппаратом насилия стало государство. Оно сконцентрировало в своих ру­ках колоссальные практические возможности насилия, создав для этого специальные институты: армию, по­лицию, налоговые службы. Государство ввело монопо­лию на насилие, освятив собственную деятельность как единственно допустимую и возможную, придавая этой деятельности статус права и закона и объявив частно­предпринимательское насилие преступностью. Но то­гда-то и выяснилась определенная конструктивная функция насилия: на принудительно собранные с на­селения средства государство обрело возможность делать то, без чего не может существовать ни одно организованное общество. Кроме того, объективно воз­никли и получили ускоренное развитие нефизические формы насилия, без которых немыслима современная цивилизация: налоговая и фискальная политика, раз­личные регулятивные функции государства.

В реальной жизни описанные три способа сущест­вования редко встречаются в чистых формах. Они не только всегда сочетаются друг с другом, но и в практи­ческой деятельности людей дают массу пограничных форм и состояний. Так, никакое производство невоз­можно без предварительного подбирания: добычи не­обходимых сырья, материалов, сбора каких-либо пло­дов, растений. Занятие сельским хозяйством включает элементы подбирания и производства, притом в неоди­наковой пропорции на разных исторических этапах становления этого вида деятельности. Развитое в ис­торическом смысле насилие требует специфических производств, удовлетворяющих потребности насилия, а не непосредственные потребности социума.

Соответственно, смешанными оказываются и ор­ганизационные структуры, ни одна из которых также не существует в чистом виде. Поскольку три базовых способа существования как-то сочетаются на данной территории, постольку и организационные структуры перекрещиваются, проникают друг в друга, одни из них начинают доминировать, подчиняя себе другие. Совокупность таких структур определяется условия­ми жизни, общей численностью социума и его «рас­пределением» между тремя описанными способами существования.

Обычно (особенно на начальных этапах истории) эта совокупность удерживается значительно дольше, чем средняя продолжительность активной жизни по­коления людей. С течением времени нарастает внут­ренняя органическая взаимосвязь трех способов су­ществования, усложняются их взаимопереплетения, возникают вторичные, третичные и т. д. производст­венные, организационно-политические формы, укре­пляется их взаимозависимость, симбиоз. Складывается социально-экологическая система, конкретная органи­зация которой определяет структуру социальной мо­тивации данного социума, которая обусловливает меру активности и инициативности в индивидуальном по­ведении, направленность поведения и, как следствие, результирующая его — направленность и темпы со­циально-исторической эволюции социума в целом.

По совокупному воздействию всех перечисленных признаков структура социальной мотивации данной социально-экологической системы может сдерживать, заглушать или, наоборот, в разной мере стимулиро­вать ее историческую эволюцию и качественное раз­витие социума.

Рассмотрим «чистые», идеальные варианты различ­ного воздействия структуры социальной мотивации на исторические судьбы социума. Определяющим факто­ром при этом оказывается соотношение в соответствую­щей социально-экологической системе производствен­ного и насильственного начал.

Производящий всегда по-особому беззащитен, что проистекает из рода его занятий, из самого способа существования. Он относительно малоподвижен, не способен при первой опасности сняться с места и скрыться, поскольку любое производство трудно пе­реносится с места на место. Он предельно зависим от притока исходных материалов: если их мало, они не в полном комплекте или не требуемого качества, то производство «заболевает» и даже может погибнуть, прекратиться, закрыться Производящий подчинен внутренним законам своего рода занятий, его техно­логиям, последовательности, циклам, и потому соци­ально значимый результат его трудов возможен только как функция времени и строго определенной последо­вательности действий. Ему всегда легко может быть нанесен ущерб, нарушен нормальный ход его произ­водства, которое относительно легко и просто можно подрубить под корень, и, чем сложнее производство и его продукт, тем проще это может быть сделано. На­против, создать производство, развить его, добиться необходимой культуры труда и продукта, а тем самым и социальной отдачи можно только ценой большого труда, целеустремленности, немалых ресурсов, про­фессиональной грамотности всех действий, а значит, и времени.

Любое из перечисленных звеньев насильник мо­жет нарушить или вовсе разрушить легко, быстро, без особых для себя усилий. Живущий подбиранием тоже страдает от насильника. Но уйдет насильник — и подбирающий, если останется жив, сможет вернуться к своему занятию практически немедленно: средства для существования ему доставляет сама природа. Производящий же вначале должен будет воссоздать свой рукотворный мир, прежде чем сможет снова получить от него отдачу Сделать это бывает непросто и не всегда возможно.

Если же бежать от насилия физически некуда, то возможны, как свидетельствует история, три других сценария, существенно различающихся и по внутрен­ней «механике», и по достигаемым в историческом масштабе времени результатам.

Один — когда совокупное насилие, независимо от того, исходит оно извне или изнутри, от власти и мощи государства или от разгула никем и ничем не сдержи­ваемой преступности, или от иных причин, оказыва­ется в обществе подавляющим, когда сопротивляться ему практически невозможно, бессмысленно и беспо­лезно. Производящая часть социума задавлена, демо­рализована, ее мотивация в корне подорвана. Она с трудом добывает минимальные средства к жизни, и из них львиную долю у нее вновь отнимают, в резуль­тате чего она не только не заинтересована расширять свое дело, но и практически не имеет для этого воз­можностей, и потому качество самого производства и продуктов труда продолжает оставаться на достаточ­но низком, если не на примитивном уровне.

Каждый способ существования — это еще и спе­цифические мораль, нравственность и этика. Этика насилия несовместима с этикой производства, если в обществе господствует насилие, то морально-нравст­венная атмосфера стимулирует новые поколения всту­пать в сферу насилия, тем самым еще более развора­чивая структуру социальной мотивации в сторону от производства: героизируются сила, удаль, аморализм, а не знания, труд, компетентность. Фактический ста­тус воина, разбойника, чиновника выше, чем статус любого человека труда.

Такое общество не имеет ни сил, ни стимулов к развитию. Оно не живет, а существует, прозябая фак­тически на физиологическом уровне удовлетворения потребностей. Однако при этом оно может отличаться завидной социальной стабильностью и устойчивостью: примитивизм общественных отношений и неразвитость внутреннего общения гарантируют от серьезных со­циальных потрясений или делают их достаточно ред­кими. Отдельные вспышки недовольства легко подав­ляются. Смена правителей и режимов под давлением межгруппового соперничества в элите и социуме в целом не влечет за собой кардинальных перемен в социально-экологической системе, структуре ее со­циальной мотивации, во всем общественном укладе. В итоге подобный образ существования, если он не нарушается угрозами и вторжениями извне, может поддерживаться веками и тысячелетиями. Однако будущее у такого социума есть только в физиологиче­ском, но не в социально-историческом смысле. Про­гресс общества тут невозможен.

Другой сценарий — когда насилию противопос­тавляется иное, встречное насилие. Неважно, внутрен­нее или внешнее, «справедливое» или нет, в воору­женных или административных формах. Важно иное: резко возрастает «насильственная нагрузка» на при­роду, человека, производящую часть общества, на социум в целом и все его организационные структу­ры. Ресурсов, как природных, так и создаваемых тру­дом, начинает не хватать уже не только для развития, но просто для поддержания жизни, сохранения ранее достигнутых ее стандартов. Это уже решающая пред­посылка к социально-исторической, а часто и демо­графической деградации. Если описанное положение сохраняется достаточно долго, то жизнеспособность социума подрывается, страна, народ, цивилизация начинают катиться под уклон, а иногда и вообще схо­дят с исторической арены. Если же в противоборстве двух насилий достаточно быстро побеждает одна из сторон, то происходит возвращение к предыдущему, первому сценарию.

Но возможен и третий вариант, когда в противо­борстве насилий сталкиваются не две, а три и более сторон. Он складывается в том случае, если по тем или иным причинам ни одна из сторон не проигрывает, но и не может одержать абсолютную победу, и борьба приобретает затяжной характер. В ней участвует зна­чительное количество сил, попеременно вступающих друг с другом в различные, с течением времени и по промежуточным итогам борьбы меняющиеся группи­ровки и союзы. Сочетаются противостояния внутрен­ние и внешние. Межгосударственные войны «пере­текают» в гражданские и наоборот. Идеологические, политические, социальные альянсы не только перемен­чивы, но и не совпадают с границами государств и их союзов.

Главный насильник, т. е. власть, для поддержания собственной длительной способности к беспроигрыш­ному, без тотального поражения участию в противобор­стве оказывается объективно вынужденным не только грабить, но и поддерживать материальное производст­во в собственном социуме. Весьма длительное много­стороннее противоборство насильников, ведущееся примерно на равных, дает исторический шанс, от­крывает уникальную социально-историческую возмож­ность для развития производящей части общества: на­сильник оказывается вынужденным перейти от «охоты» на производителя к его «окультуренному содержанию», «выращиванию», «разведению».

Теоретически насильник мог бы заняться социаль­но-экономическим «производством» и раньше (что в современном мире фактически осознали и делают многие режимы). Но мешала сама логика власти, то, что власть насилия всегда и везде тяготеет к тотали­таризму (иной вопрос, какой реальной меры тоталита­ризма она фактически достигает). Уже только по этой причине она не может терпеть рядом с собой никакой другой власти, даже латентной.

Однако труд, пусть даже самый неумелый и лени­вый, всегда приносит результаты двоякого рода: пре­жде всего материальные продукты труда, ради полу­чения которых он и осуществляется; производственный и социальный опыт производителя, из которого впо­следствии выкристаллизовываются его знание и по­нимание. Со временем у производителя все более концентрируются не только доходы от его деятельно­сти, т. е. материальное богатство, но и порождаемое этой деятельностью богатство духовное — производ­ственные навыки, знания, в результате чего в его сознании постепенно нарастает демифологизация тех представлений, при помощи которых насильник оправ­дывает свое господство.

Тоталитарная власть может быть в своем ареале только высшей, иначе ею станет кто-то другой. Она не может терпеть рядом с собой какие-либо локальные центры независимости, даже если последние не бро­сают ей прямого вызова. Само их существование для нее — уже вызов, мириться с которым тоталитарная власть насилия органически неспособна. Вот почему все деспотии неизменно периодически разоряли про­изводителей, либо уничтожая их физически, либо ли­шая их накопленного богатства, духовного авторите­та, возможности свободного труда, преследуя людей и сословия — носителей знаний и мысли.

Если на протяжении последних шестисот лет со­циально-экологическая система Европы, особенно западной ее части, складывалась под знаком нарас­тавшего доминирования производственного начала, породив в итоге промышленную цивилизацию, то на протяжении того же времени и столь же последова­тельно социально-экологическая система России фор­мировалась под знаком нараставшего доминирования, а потом и безусловного господства отъемно-перераспределительского начала, породив в результате перераспределительскую цивилизацию.

Этот факт не отменить простым импортом техно­логий — промышленных, организационных или соци­ально-экономических. Технологии важны, но интере­сы развития социума требуют способности найти и на протяжении длительного времени поддерживать ди­намически оптимальное соотношение между насили­ем и производством при доминирующей, но не гос­подствующей, не всеподавляющей роли производства. То, что однажды в истории смогло сложиться стихий­но и дать могучий импульс всему мировому развитию, несомненно, в принципе может быть воспроизведено сознательно. Но только при условии, что будут воспро­изводиться не внешние формы явления, а те глубинные его факторы, что вызывают к жизни объективный императив развития Факторы эти — качество соци­ально-экологической системы, объективно обуслов­ленный баланс в ней всех трех базовых способов су­ществования (подбирания, производства и отъема) и вытекающие отсюда доминирующие организационные формы жизни социума и структура его социальной мотивации.

За последние шесть веков, оставаясь в принципе в рамках одной соответствующей социально-экологи­ческой системы, как Европа, так и Россия неоднократ­но меняли конкретные общественные формы жизни. Переделывались границы государств, их внутреннее устройство, политические системы, изменения претер­певали практически все социально-экономические и иные параметры. Одна и та же социально-экологиче­ская система, таким образом, допускает множество конкретных состояний в своих общих пределах. Эти состояния прослеживаются на двух разных временных горизонтах и качественных уровнях социальных процессов.

На протяжении веков и в масштабе десятков по­колений определенная социально-экологическая сис­тема формирует в принципе национальный характер, культуру и цивилизацию. Национальный характер — это обусловленное данной социально-экологической системой конкретное и в целом достаточно устойчи­вое во времени, хотя и меняющееся, сочетание психо­логических и социально-психологических особенно­стей данного социума, вытекающих из конкретного сочетания и соотношения в его жизни всех трех базо­вых способов существования. Это конкретная этика и мораль социума; психологические характеристики социума в целом, его элиты, наиболее значимых слоев и групп; долговременные компоненты в структуре социальной мотивации; набор наиболее устойчивых социальных функций и ролей и т. д.

Культура и цивилизация разнятся между собой главным образом протяженностью во времени и пол­нотой воплощенных в них характеристик социума. На протяжении меньших (но все же значительных) отрез­ков времени, измеряемых продолжительностью жиз­ни нескольких или нескольких десятков поколений, могут меняться территория обитания социума и его общественные структуры. Тем самым социально-тер­риториальная система (СТС) предстает как конкретно-историческии «срез», как одно из потенциально возможных реальных воплощений системы социаль­но-экологической. Внутри конкретной СТС в целях политико-психологического анализа могут быть выде­лены статическая и динамическая модели общества, основанные на вычленении социально-экономической, организационно-политической, психолого-поведенче­ских матриц данного социума.

Статическая модель социально-территориальной системы

Политико-психологический анализ как приклад­ное исследование имеет две компоненты: политиче­скую и собственно психологическую. Выделение пер­вой не сталкивается с особыми теоретическими и методологическими трудностями. И на социологиче­ском, и на конкретно-политическом уровнях анализа объект и предмет исследования устанавливаются дос­таточно легко и ясно, поскольку отграничение поли­тики от других, неполитических сфер и форм деятель­ности прочерчено с высокой степенью четкости и в массовом сознании, и тем более в специальной лите­ратуре.

С выделением психологической компоненты слож­нее. Она заведомо присутствует везде, где хотя бы есть человек, тем более человек действующий. Ограничи­ваться анализом только поведения конкретной лично­сти в конкретной ситуации или процессе значило бы непомерно зауживать сферу психологического и силь­но ограничивать свои прогностические возможности: вне поля зрения и учета оставались бы тогда многочис­ленные общественно-психологические и историко-психологические факторы. Необходимость и желание вы­явить такие факторы немедленно ставят проблему отделения «психологического» от «непсихологическо­го»: как исследователь может быть уверен, что при объяснении данного сложного явления или процесса предпочтение должно быть отдано действию закономер­ностей именно психологического ряда, а не, допустим, экономического, политического или какого-то иного?

Ответ на этот вопрос предполагает определение, применительно к каждому конкретному ППА-иссле-дованию, круга реальных носителей психологических качеств (субъектов рассматриваемых процессов); кри­териев вычленения психологических факторов и закономерностей из всех прочих; конкретного знания анатомии реального анализируемого процесса. Ста­тическая модель СТС и призвана в принципе дать ответы на перечисленные вопросы.

Проблема того, кто является носителем психоло­гических, общественно-психологических, а также поли­тико-психологических свойств и качеств в анализируемых явлениях и процессах, имеет ключевое теоретическое и методологическое значение, но она в то же время не­проста в нескольких отношениях.

Прежде всего, в принципе неправомерно говорить о психологии любого рода безотносительно к субъек­ту. Психология — непременная предпосылка сознания, последнее же — один из важнейших родовых призна­ков субъекта. Поэтому психология как бы дважды неразрывна с субъектом: она просто невозможна без субъекта, и, кроме того, психология всегда есть пси­хология какого-то конкретного субъекта или некоторой их группы. Следовательно, при ППА любых явлений и процессов должен быть в первую очередь установ­лен реальный круг субъектов-участников не полити­ческой жизни вообще, а именно рассматриваемых процессов. Первое и второе, как будет показано да-. лее, вовсе не одно и то же.

Поэтому во всех случаях каждый раз необходимо устанавливать какие-то критерии, объективные па­раметры субъектности (способности быть субъектом), т. е. тот необходимый и достаточный набор признаков, который позволяет сделать вывод, что данный участ­ник процесса действительно обладает субъектообразующими признаками и может, применительно к дан­ному процессу, быть признан одним из его субъектов.

Отдельно взятую личность, индивида правомерно априори считать субъектом (по крайней мере, до тех пор, пока не доказано обратное), ибо любой человек в жизни, независимо от его социального положения, степени активности, даже психического здоровья все­гда имеет и осуществляет какой-то выбор, преследует какие-то свои цели, руководствуется некоторыми пред­ставлениями об окружающем его мире, и т. д. Иное дело — выяснение того, является ли он субъектом политики, при каких обстоятельствах может вступить в политическую жизнь своего общества или выйти из нее; на эти вопросы и призван отвечать ППА.

Проблемой остается и определение сложного социального субъекта (ССС). С точки зрения психологии и социальной психологии, род людской не является единым целым, хотя и не сводится только к механиче­ской сумме входящих в него индивидов. Кроме того, с социально-психологических позиций несомненно, что народ, нация, классы, т. е. крупные и крупнейшие со­циальные общности, не могут непосредственно участ­вовать в общественных, в том числе политических, от­ношениях. Иными словами, в таком случае не могло бы существовать самого явления общественных от­ношений, а значит, и политики как одной из их сфер и направлений. Следовательно, общественные отно­шения в принципе не могут быть редуцированы к межличностным, хотя и включают в себя эти послед­ние в тех случаях, когда такие межличностные отно­шения устанавливаются в связи с практическим осу­ществлением каких-то социальных отношений более высокого уровня.

Понятие социального субъекта хорошо известно отечественной и мировой обществоведческой литера­туре: это «юридическое лицо» в праве, «экономический субъект» в теориях экономики и рынка, «субъект меж­дународных отношений» в международном праве, тео­рии международных отношений и внешней политики, собственно «социальный субъект» в социологии, поли­тологии, теории управления. Все перечисленные нау­ки, однако, не дают определения такого субъекта, огра­ничиваясь интуитивным пониманием данной категории на уровне здравого смысла или, как, например, в пра­ве — некоторыми признаками сугубо формального по­рядка («юридическое лицо» есть должным образом зарегистрированная организация). Естественно, что все они не задаются вопросом о психологии такого субъек­та, он просто не входит в число их задач. Но для любого психологического исследования именно этот вопрос является краеугольным, что требует более строгого, менее интуитивного подхода к определению сложного социального субъекта (ССС).

Прежде всего ССС должен существовать физиче­ски как вполне реальное материальное образование, иметь достаточно четко определимые физические пре­делы, рамки, границы, формы. В психологическом и конкретно-социальном смыслах не могут быть призна­ны субъектами класс, нация, социальная группа: эти и некоторые другие понятия суть абстрактные аналити­ческие (иногда чисто статистические, как, например, «класс») категории, а не реальные человеческие организации. Ими можно оперировать в философско-социологических теориях и концепциях, но не на уровне конкретного политико-психологического анализа. Разу­меется, физические формы социального образования, характер и мера его внутренней самоорганизации могут варьироваться в очень широких пределах, но формы ССС должны быть материально осязаемы.

При этом он должен существовать как некое еди­ное, органически взаимосвязанное целое, как самостоя­тельное качество, а не просто сумма образующих его исходных качеств. Иными словами, ССС должен об­ладать внутренней организацией, системностью, це­лостностью как минимум в двух ипостасях. С одной стороны, должны существовать некий организацион­ный стержень, организационная матрица ССС, выпол­няющие как технологические, так и идеологические, управленческие, политические и т. п. функции. Такая структура может иметь весьма различные формы, масштабы, но она должна быть. С другой стороны, должно существовать и некоторое, хотя бы в самых общих чертах выраженное, «самосознание организа­ции»: признание всеми ее элементами хотя бы самого факта своей включенности в некую структуру, более широкую и качественно иную, нежели они сами.

Главный психологический признак субъекта — наличие у него внутренней мотивации, способности к целеполаганию и воли к действию, отличных от соот­ветствующих качеств входящих в ССС частей, элемен­тов, подсистем. У субъекта под его внутренними побу­ждениями и воздействиями, приходящими из внешнего по отношению к нему мира, должны возникать какие-то потребности, стремления, желания. Эти мотивы должны отливаться в его сознании в представления о целях и задачах его действий, о путях и средствах, ведущих к достижению желаемого. Сознавая свои цели, субъект должен обладать способностью соответствен­но спланировать и выстроить свое поведение и моби­лизовать свои волевые возможности для того, чтобы в практических действиях придерживаться избранной линии, не терять долговременные ориентиры и цели своего поведения. Требование же у ССС механизмов целеполагания и воли предполагает существование у него как некоего «управляющего центра», так и сис­тем, обеспечивающих его дееспособность.

Таким образом, ССС — это реально существующая форма организации коллективной жизни и/или деятельности некоторого числа людей, обладающая объектив­ным внутренним организационным единством (объек­тивной системностью), осознанием самой себя как целостного образования (системным самосознанием), способностью к высшему целеполаганию, отличному от простой суммы целей составляющих ее подсистем (сис­темным целеполаганием), и способностью к подчине­нию своей деятельности, а если необходимо, то и струк­туры, достижению общесистемных целей.

В действительности общественная жизнь не знает столь идеальных и завершенных форм, на практике речь может идти, как правило, лишь о том, сколь да­леко продвинулось (по сравнению с функционально и логически требуемым идеалом) развитие каждого из перечисленных признаков у данного конкретного об­щественного образования, «подозреваемого» на субъектность, а также о том, дает ли совокупная мера та­кого продвижения достаточные основания считать данную общественно-организационную форму — пар­тию, движение, союз, блок, ведомство, фирму и т. д., — обладающей качеством субъекта.

Определение субъектности в каждом случае прин­ципиально важно с теоретической, методологической и практической точек зрения. Если наличие субъект­ности установлено, то отсюда автоматически должен следовать вывод о том, что со стороны данного обра­зования имеет место некая осознаваемая и целенаправ­ленная деятельность (иное дело, насколько она реаль­но осознается субъектом, каковы его конкретные цели, в какой мере он способен контролировать собствен­ное поведение и т. д. — все это и должен тогда уста­навливать аналитик, занимающийся ППА).

Если же необходимых и достаточных признаков субъектности не установлено, то отсюда следует, что аналитик сталкивается со стихийными явлениями и процессами, с объективно складывающимися тенден­циями, со случайными событиями, связями, обстоя­тельствами. Во всем этом тоже может присутствовать значительная доля «психологического», но здесь уже будет психология иного уровня, отличного от того, который существовал бы в случае субъектности дан­ного образования. Естественно, указанный момент должен учитываться и в методах исследования соот­ветствующих психологических явлений и процессов, и в содержании рекомендаций о возможных воздей­ствиях на них.

Есть и практическая грань проблемы, причем в политике особенно важная. Аналитик, занимающийся ППА, постоянно сталкивается с задачей истолкования действительного смысла тех или иных сложных си­туаций, допускающих многозначное понимание их. Человек вступает в политику, конкретные политиче­ские действия и процессы и выходит из них, не меняя при этом своей субъектности. Личность остается субъ­ектом всегда и при любых обстоятельствах (по край­ней мере в психологическом понимании субъектности). Качества же ССС могут меняться на протяжении его существования, причем неоднократно, как в сторону повышения его субъектного потенциала, так и в сто­рону временной или окончательной утраты им качеств субъекта (утрата таких качеств отнюдь не тождественна прекращению физического или политического суще­ствования этого субъекта).

В рамках конкретного ППА-исследования значе­ние различных субъектов может колебаться в весьма широких пределах: от ничтожно малого до принципи­ально значимого. Оно к тому же может меняться и во времени, если соответствующее исследование охваты­вает достаточно длительный период. Все это требует от аналитика четкого определения крута изучаемых субъектов применительно ко всем выделяемым в ис­следовании стадиям, этапам, фазам соответствующе­го политического процесса, а само его деление на этапы и периоды должно в качестве одного из основных критериев такой классификации учитывать состав и наиболее характерные особенности субъектов-участ­ников, перемены в нем.

Очевидно, что общее между личностью и сложным социальным субъектом — только в наличии у того и другого свойств и качеств субъектности, т. е. способ­ности быть субъектом. Все остальное существенно разное, и прежде всего по трем принципиальной зна­чимости направлениям:

— личность и ССС просто несоизмеримы и несо­поставимы по практическим и материальным возможностям, ресурсному потенциалу, го­ризонтам деятельности во времени, в физиче­ском и социальном пространстве;

— они кардинально различаются по природе их сознания и психологии, механизмам формирования и функционирования того и другого и, естественно, по силе и продолжительности дей­ствия каждой из соответствующих психологии; — они принципиально различаются и по приро­де отношений, возникающих между субъекта­ми как одного и того же порядка, так и разно-порядковыми. Последнее обстоятельство имеет особое значение и должно специально рассмат­риваться в рамках ППА.

С позиций психологической науки отношения меж­ду отдельно взятыми людьми всегда являются межлич­ностными отношениями, и никакими другими они быть не могут. Соответственно в рамках любого психологи­ческого анализа данные собственно межличностные отношения и должны рассматриваться именно в та­ком своем качестве. Межличностными отношениями признаются и отношения в малой группе, т. е. в груп­пе, где в принципе возможно их установление между всеми ее членами и численность группы не чрезмер­на, не препятствует этому. Проблемы межличностных отношений в малой группе хорошо разработаны в общей, социальной и политической психологии. Од­нако в реальной политической жизни межличностные отношения и отношения в малых группах составляют лишь незначительную по объему и не всегда значи­мую часть политики.

В политической жизни решаются прежде всего проблемы отношений между крупными и очень круп­ными массами людей; но такие массы представлены в их взаимоотношениях не непосредственно, а через различные формы организации, т. е. через ССС. С по­зиций ППА правомерно утверждать, что все извест­ные нам общественные отношения — это отношения между собой различных ССС, чем они и отличаются от межличностных. А современная политика есть не что иное, как политические или политизированные отношения ССС, воплощенные в вербальных и невер­бальных поступках людей, действующих от имени и по уполномочию соответствующих ССС либо узурпи­рующих фактический контроль над ними и/или воз­можность представлять данные ССС на определенных направлениях общественных и/или политических от­ношений.

Принципиально важным моментом является здесь материализация, воплощение целей, интересов, пози­ций, действий и т. д. сложного социального субъекта в поступках конкретных физических лиц, живых людей. Если из ССС «вычесть» не конкретного человека (он легко может быть заменен другим), а всю сумму людей или хотя бы достаточно значимую их часть, то ССС не только потеряет способность действовать, но и вообще может прекратить свое существование. Дей­ствия людей в этом случае несут на себе отпечаток всех их личных особенностей и устремлений; они могут даже подчинить интересы ССС своим собственным, сугубо личным; но значимы они лишь постольку, по­скольку за ними (фактически или лишь в восприятии других людей, общественности в целом) стоят данный ССС, его авторитет и возможности.

Особый случай — взаимоотношения между чело­веком и ССС. В силу очевидной несоизмеримости уча­стников такие взаимоотношения, если они почему-либо сворачивают в сторону конфликта между субъектами, на протяжении достаточно длительного времени и при статистически значимом количестве подобных конфлик­тов ведут к формированию в обществе двойной мора­ли. Мораль традиционная, рожденная когда-то в глу­бине истории и несомненно на межличностном уровне взаимоотношений, мораль, воплощенная в Библии, ис­кусстве, нравственности, оказывается неприменимой в отношениях между человеком и ССС. С одной сторо­ны, ССС по многим причинам, рассмотрение которых выходит за пределы данного пособия, не в состоянии действовать по логике и императивам такой морали. С другой стороны, и сам человек, оказавшись в заведо­мо проигрышной ситуации, перед перспективой про­бивания стены головой, начинает искать способы воз­действия на ССС косвенными путями или в лучшем случае становится безразличным к судьбе данного ССС. В результате в отношениях между людьми продолжает сохраняться прежняя мораль (в христианстве основан­ная на десяти заповедях). В отношениях же между людьми и институтами все больше начинает постепен­но допускаться то, что категорически не принимается в межличностных отношениях. Наконец, наступает этап, когда под давлением второй морали начинает видоиз­меняться, становиться «либеральнее» и мораль меж­личностных отношений.

В России это имеет особое практическое и поли­тическое значение. На протяжении веков человек был бессилен перед властью и государством, никогда не обладавшими особо высокой нравственностью. Рубеж XX—XXI веков еще более подкрепил и усилил такое положение. Двойная мораль давно уже стала нормой сначала в советском, а ныне — в российском общест­ве. Люди, никогда в жизни не обманывавшие близких друзей и знакомых, коллег по работе, без колебаний выносят что-то с работы, совершают приписки, обма­нывают государство, безразличны к его собственно­сти и положению, а значительная часть общества либо молчаливо мирится с этим, продолжая считать таких людей порядочными, либо даже оправдывает и под­держивает их поведение.

Более того, моральная терпимость, нравственный релятивизм начинают все сильнее подчинять себе и межличностные отношения. Нравится нам это или нет, но такое положение существует реально; оно имеет социально значимый характер, вызвано объективны­ми, долговременными и устойчивыми причинами, дей­ствие которых пока только продолжает усиливаться и явно не изменится в обратную сторону в обозримом будущем (если такое изменение вообще возможно; по крайней мере сейчас рассчитывать на него было бы, на наш взгляд, нереалистично). ППА должен учиты­вать эти реалии российской жизни и культуры, как общей, так и политической.

Методологически отсюда следует, что ни в каком конкретном ППА-проекте отношения межличностные и общественные, отношения разнопорядковых субъек­тов не могут ставиться на одну доску. Необходимо стро­жайшее соблюдение принципа модальности, суть ко­торого в том, что однопорядковое сочетается только с однопорядковым. Методологически несостоятелен любой анализ, в котором в одной плоскости отношений оказываются личность и ССС (будь то партия, фирма, государственная организация или государство) .

В рамках ППА данное методологическое проти­воречие целесообразно решать выделением трех клас­сов статических матриц, каждая из которых служит по сути формализованной моделью соответствующе­го среза социально-территориальной системы в ее статике:

— организационно-политические матрицы, опи­сывающие социальный уровень отношений, участниками которых выступают только ССС, а также точки или зоны сопряжения этих от­ношений и их субъектов с населением. Такие матрицы на основании существующих законов и фактического положения дел могут отражать государственное устройство, политическую систему общества, политический процесс в целом или определенные его части (внутри- или внешнеполитическую часть, отношения в про­мышленности и т. д., а также отдельные под­системы всего перечисленного;

— территориальные, демографические и соци­ально-экономические матрицы, отражающие соответствующие параметры той социальной среды, в которой действуют данные ССС, т. е. параметры, агрегированные на статистиче­ском уровне, но классифицированные при­менительно к исследуемой территории (как распределяется население СТС и по катего­риям демографическим, экономическим, иным; по территории СТС в целом либо части такой территории);

— политико-поведенческие матрицы, описываю­щие реакцию людей на личностном уровне в достаточно типовых и общих ситуациях, усло­виях, тенденциях. Суть такой матрицы — вы­деление из общего массива типов поведения определенного стереотипа, шаблона индивиду­ального поведения; типологизация таких шаб­лонов; и самое общее, принципиальное указа­ние на их относительную распространенность в специфических социальных условиях.

Для нужд конкретного ППА-проекта, особенно если он имеет частный и ограниченный характер, не обя­зательно потребуются все перечисленные классы матриц одновременно; не исключено, что столь макросоциальные матрицы могут не понадобиться вооб­ще. Но если они необходимы, следует проверить их соответствие целям и задачам данного проекта. В то же время, когда некоторый пакет матриц (моделей) уже составлен, возможно его последующее использование для проведения очень широкого круга ППА-исследований с внесением каждый раз лишь минимальной необходимой корректировки.

В итоге, когда исследователь выяснит все перечис­ленное и изобразит это в виде некой схемы технологии соответствующего политического процесса, то такая схема и станет по сути искомой организационно-поли­тической матрицей. Без всяких дополнительных иссле­дований она уже показывает аналитику те или иные слабые места в его схеме: где политический процесс недостаточно четко определен в Конституции и законе; где возникает дублирование или, напротив, провал функций; где, как и чем разорвана логически и функ­ционально обоснованная идеальная цепочка необходи­мых действий; где недостаточно четко определены права, обязанности или полномочия структур и/или лиц, при­нимающих решение; где механизм принятия решений не подкреплен необходимыми механизмами контроля и исполнения и т. д. Во всех таких точках аналитик может безошибочно предсказывать возникновение бюрокра­тических накладок, ситуаций, связанных с межведом­ственной и бюрократической борьбой, личными столк­новениями. Если речь идет о процессах в «своей» СТС, аналитик уже только на этом основании может выдать рекомендации относительно возможных направлений совершенствования, в данном случае внешнеполитиче­ского процесса. Если же рассматривается СТС, напри­мер, политического оппонента, то такая схема может помочь определить, в какие именно точки следует на­правлять политические удары, в чем они (удары) могут заключаться и т. д.

У построенной подобным образом организацион­но-политической матрицы есть еще и то достоинство, что исследователь сразу же получает возможность оценить, какие компоненты и стадии изучаемого про­цесса у него наиболее обеспечены информацией, до­кументами либо возможностями их получения; где с этим обстоит не столь благополучно; где ему заведомо не удается ничего получить. Соответственно, он смо­жет более взвешенно и аргументирование, более при­цельно выстроить выводы и рекомендации по итогам своего ППА-исследования.

Если требуется проанализировать, как будет реа­гировать население на резкое ухудшение эконо­мической обстановки в стране, необходима прежде всего территориальная социально-экономическая матрица. Как распределяется население по возрас­ту, полу, национальности, доходам, социальному по­ложению, владению собственностью и т. д.; как все эти традиции распределены по конкретной террито­рии? То есть, на данном этапе исследователь имеет дело с соответствующей статистикой. Но, организо­ванная по территориальному принципу, такая ста­тистика может многое сказать по существу постав­ленного вопроса.

Предыдущий | Оглавление | Следующий

[an error occurred while processing this directive]