Предыдущий | Оглавление | Следующий

в) Труд и профессиональные союзы

Марксистская программа провозглашала то, что лежало в основе "трудовой" политики. Она извлекала логические выводы из теории, согласно которой труд является единственным источником стоимости; и это обстоятельство превращало пролетариат в главный инструмент и в главное действующее лицо, которое должно было извлечь выгоду из грядущей революции. Если она порой и казалась безразличной к тем требованиям, которые обычно фигурировали в "рабочих" платформах, то это потому что подобные требования предполагали признание капиталистической системы и имели смысл лишь до тех пор, пока такая система продолжала существовать. Следовательно, эти требования могли быть только вторичными; главной целью рабочих должно было всегда быть свержение капитализма, а не улучшение своего положения в рамках этого строя. Пункты, которые фигурировали среди минимальных требований рабочих, содержавшихся в "Коммунистическом Манифесте", а также в инспирированных им более поздних партийных документах, были важны не столько сами по себе, сколько как средство достижения революционной цели, что случилось с партиями, которые исключительно или чрезмерно концентрировали свою деятельность на этих минимальных требованиях, показывали свою деятельность на этих минимальных требованиях, показывали примеры "ревизионистов" в Германии и "экономистов" в России. Держа в голове эти примеры, большевики вряд ли были склонны забывать, что они являются партией революционной, а не "реформистской", и их трудовая политика должна рассматриваться именно в свете этого критерия. С другой стороны, они не могли не проявлять определенного интереса к тем практическим требованиям рабочих, которые могли быть в известной мере удов-

484

летворены даже при буржуазном правлении. В принятой в 1903 г. на II съезде Программе партии содержались требования 8-часового рабочего дня, еженедельного выходного дня и прочие знаковые пункты рабочей программы.

Тот же самый элемент неопределенности и компромисса присутствовал и в большевистском отношении к профсоюзам. I Интернационал умудрился искусно лавировать между теми из его членов – главным образом английской группировкой, – которые придавали тред-юнионизму большое значение, и теми, главным образом французами и немцами, кто был склонен вообще исключить его как не соответствующий революционной борьбе. Резолюция, принятая в 1866 г. конгрессом, проходившим в Женеве, признавала, что профсоюзы сохраняют свою необходимость и жизненность, "пока существует современный способ производства", однако предостерегала их против следования "узким" целям и призывала к борьбе "за освобождение угнетенных миллионов" [1]. Эта резолюция цитировалась в 1899 г. Лениным, протестовавшим против так называемого "кредо" экономистов, стремившихся свести деятельность рабочего класса к "экономической борьбе" тред-юнионизма [2]. В работах Ленина и других большевиков эта традиция выражалась в сохранившейся привычке использовать выражение "тред-юнионизм" – в английском варианте – в уничижительном смысле. В работе "Что делать?" Ленин писал, что экономисты "постоянно сбиваются с социал-демократизма на трэд-юнионизм", утверждал, что "политическая борьба социал-демократии гораздо шире и сложнее, чем экономическая борьба рабочих с хозяевами и правительством", и полагал, что социал-демократы, хотя они и должны работать в профсоюзах, не должны делать попыток построить социал-демократические профсоюзы [3]. На проходившем в 1906 г. в Стокгольме IV съезде партии принцип "беспартийности" профсоюзов поддерживали равным образом как большевики, так и меньшевики, и он был включен в принятую съездом резолюцию [4]. Прошедший в 1907 г. в Лондоне следующий съезд, хотя и подтвердил эту резолюцию, привлек внимание к необходимости "признания профессиональными союзами идейного руководства с.-д. партии" [5], а позднее в том же году Ленин объявил о своем переходе на точку зрения, что нейтральность профсоюзов "принципиально отстаивать нельзя" [6]. В следующем году к этому тезису присоединился Центральный Комитет партии, и отныне он занял свое место как признанный пункт партийного учения [7]. Тенденция рассматривать профсоюзное движение как нечто имевшее для партии вспомогательное значение и как инструмент партийной политики была внутренне присуща большевистской доктрине и усиливалась с каждым шагом, направленным на то, чтобы стимулировать более активное участие партии в деятельности профсоюзов [8].

Большевистская позиция в отношении рабочей политики и профсоюзов отражала российские условия. До 1905 г. не суще-

485

ствовало никакой программы по улучшению условий труда, которая имела бы хоть какие-нибудь шансы на успех, а профсоюзное движение находилось еще в эмбриональном состоянии. Время от времени случались серьезные забастовки, однако они представляли собой только беспорядочные и стихийные взрывы негодования против невыносимо тяжелых условий. В 1905 г. непокорные рабочие организовывались не в профсоюзы, а в Советы – органы, которые с самого начала имели политический и революционный характер. Первые в России профсоюзные конференции были проведены в 1905 и 1906 гг., однако в последовавший за этим период репрессий профсоюзы пострадали едва ли меньше, чем левые политические партии. Февральская революция 1917 г. принесла профсоюзам возрождение и большой приток новых членов. Роль профсоюзов в период между Февральской и Октябрьской революциями уже была описана [9]. Прошедший в августе 1917 г. VI съезд партии упоминал в своей резолюции "Об экономическом положении" в числе "рабочих организаций" профсоюзы, фабрично-заводские комитеты и Советы рабочих депутатов, не делая попыток провести различие между их характером и функциями [10]. Однако в сознании наиболее радикально настроенных и активных рабочих профсоюзы затмевались силой Советов [11]; а в том, что касается отношений между профсоюзами и фабрично-заводскими комитетами, большевики вплоть до Октябрьской революции имели все основания поддерживать эти комитеты, которые имели революционный облик и содержали большевистское большинство, против профсоюзов, которые стояли за упорядоченную организацию труда и находились под преимущественным влиянием меньшевиков.

Поворотный пункт в большевистской позиции наступил вскоре после победы Советской власти. Российские профсоюзы, появившиеся на свет слишком поздно и уже в сложившихся условиях крупномасштабной промышленной организации, имели тенденцию расти не на базе отдельных профессий или ремесел, а на базе отраслей промышленности в целом. Большинство российских профсоюзов было по этой самой причине не только более всеобъемлющим и не только имело более широкий и обобщенный состав членов, чем их западные аналоги, но и было более склонно к тому, чтобы рассматривать себя скорее как представителей всех рабочих в целом, чем той или иной конкретной профессиональной группы [12]. Эта традиция, развитию которой способствовала та квазиреволюционная обстановка, в которой российским профсоюзам приходилось действовать, как нельзя лучше подходила для того, чтобы удовлетворить новые конструктивные потребности Советской власти. Прежде всего революционное правительство поспешило провести в законодательном порядке те меры трудового законодательства, которые уже давно были привычны в западных демократических странах, не уделяя особенно большого внимания тому, насколько

486

они могут быть практически осуществимы в сложившихся в то время в России условиях. Через четыре дня после революции был выпущен декрет, провозгласивший принцип 8-часового рабочего дня и 48-часовой рабочей недели, ставивший ограничения на работу женщин и подростков и запрещавший использование труда детей в возрасте младше 14 лет [13]. В декретах от 11/24 декабря 1917 г. и 22 декабря 1917 г./4 января 1918 г. содержались положения о страховании на случай безработицы и болезни [14]. Проводить в жизнь эту политику "протекционистского" рабочего законодательства было невозможно без сотрудничества какого-то центрального органа, который представлял бы рабочих. Эту брешь заполнили профсоюзы, и их позиции соответствующим образом упрочились. За отсутствием другого аппарата на них было возложено управление социальным страхованием, которое было предусмотрено декретом от декабря 1917 г. [15] Во-вторых, Советское правительство теперь испытывало острую нужду в том, чтобы обеспечить противовес возраставшей анархии фабрично-заводских комитетов и рабочего контроля, и нашло этот противовес в лице организации, которая претендовала на то, чтобы представлять общие – в отличие от групповых – интересы рабочего класса. И здесь тоже профсоюзы с триумфом получили то, что им причиталось. Подчинение фабрично-заводских комитетов упорядоченной профсоюзной организации превратилось в цель советской, так же как и профсоюзной, политики.

Новый альянс между правительством и профсоюзами был публично скреплен на проходившем в Петрограде в январе 1918 г. – в момент роспуска Учредительного собрания – Всероссийском съезде профессиональных союзов. Успех Октябрьской революции оказал воздействие на политический облик союзов: из общего количества в 416 делегатов с правом голоса 273 были большевиками и 66 – меньшевиками [16]. Будущие взаимоотношения между правительством и профсоюзами сразу же превратились в кардинальную проблему съезда и предмет наиболее упорных дискуссий. Они затруднялись позицией, занятой Лозовским, который, хотя и возглавлял альянс между правительством и профсоюзами, заключенный с целью преодолеть анархию рабочего контроля, со своей обычной энергией высказывался и писал о необходимости сохранить полную автономию профсоюзов по отношению к органам политической власти и вышел – или был исключен – из большевистской партии, Рязанов, другой ведущий большевик, состоявший в Центральном Совете профсоюзов, остался в партии, но, как было известно, придерживался убеждений, которые были не так уж далеки от позиций Лозовского. Зиновьев, присутствовавший на съезде как главный делегат от большевистской партии, подверг критике "независимость" профсоюзов: этот лозунг, который раньше означал независимость от буржуазии, теперь, при рабочем правительстве, не может означать ничего иного, кроме права "поддержки са-

487

ботажников". Профсоюзы уже стали частью Советской власти, послав своих делегатов во ВЦИК. С другой стороны, Зиновьев выступал против каких бы то ни было намерений запретить стачки: ведь проблема национализированных отраслей промышленности тогда еще едва-едва зарождалась – правительство даже готово было вносить вклад в забастовочные фонды. Главные ораторы от меньшевиков Майский и Мартов утверждали, что поскольку революция была революцией буржуазно-демократической и никакой иной быть не могла, то профсоюзы должны выполнять свои обычные функции, сохраняя полную независимость от государства. Лозовский, отстаивавший свои позиции с момента Октябрьской революции, благоразумно занял промежуточную линию. Он резко отмежевался от взглядов Зиновьева, категорически осуждая идею, будто профсоюзы должны сразу же превратиться в "органы государственной власти", чьи решения "проводятся принудительным путем". Однако он согласился с выводом – подспудно присутствовавшим и в доводах меньшевиков, – что как только социализм будет достигнут, то исчезнут и возражения против интеграции профсоюзов в рамки государственной машины. Главная резолюция съезда, хотя и приветствовала революцию как "социалистическую революцию", отражала известную степень компромисса с более осторожной позицией Лозовского в отношении временного расписания.

"В развитом виде профессиональные союзы в процессе происходящей социалистической революции должны стать органами социалистической власти.

...В результате наметившегося процесса, профессиональные союзы неизбежно превратятся в органы социалистического государства, участие в которых для всех лиц, занятых в данном производстве, будет государственной обязанностью" [17].

В действительности I Всероссийский съезд профессиональных союзов заложил принцип подчинения профсоюзов государству, который с тех пор в течение трех лет никем не подвергался сомнению (за исключением меньшевиков). Однако основной вопрос рабочей политики в социалистической экономике был лишь едва затронут. В резолюции заявлялось, что профсоюзы "должны взять на себя главную работу по организации производства и воссозданию подорванных производительных сил страны"; и именно в этом духе там в числе наиболее неотложных "задач дня" назывались такие задачи профсоюзов, как "самое энергичное участие во всех центрах, регулирующих производство, организация рабочего контроля, регистрация и распределение рабочей силы, организация обмена между городом и деревней, деятельнейшее участие в демобилизации промышленности, борьба с саботажем, проведение всеобщей трудовой повинности и т.п." [18]. Снова яблоком раздора оказались фабрично-заводские комитеты. Один анархистский делегат описал их как "ячейки будущего общественно-социалистиче-

488

ского строя", другой для контраста называл профсоюзы "живыми трупами". Однако съезд без особых осложнений принял резолюцию, в которой провозглашалось, что "фабрично-заводские комитеты должны стать органами соответствующих профессиональных союзов на местах" [19]. Включение фабрично-заводских комитетов в централизованную профсоюзную систему означало, что конкретные интересы небольших групп рабочих должны уступить место общим интересам всего пролетариата в целом; а вряд ли можно отрицать, что эти общие интересы состояли зимой 1917/18 г. – так же как и многие годы после – прежде всего в "организации производства" и "воссоздании подорванных производительных сил страны". Многое из этого аргумента было опущено. Однако в своих пределах он еще сохранял силу. Одним из следствий признания профсоюзами этой роли явился поразительно тесный альянс между Центральным Советом профсоюзов и ВСНХ. Оба натерпелись от фабрично-заводских комитетов, оба одинаково верили в централизацию, и оба отстаивали дело промышленного производства против претензий других секторов экономики. Если в капиталистических странах предприниматели и профсоюзы обнаруживают порой общие интересы в борьбе против потребителя или против того, кто представляет сельское хозяйство, в Советской России эти общие интересы отразились во взаимоотношениях между этими двумя важными органами. К марту 1918 г. слияние между советскими и профсоюзными органами в функциях продвинулось достаточно далеко. Основная часть служащих народного комиссариата труда – сокращенно Наркомтруда, – а также областных и местных его представителей, так называемых "трудовых комиссаров", назначалась теперь профсоюзами, и, согласно сведениям, содержавшимся в напечатанной в официальном журнале Нарком-труда статье Шмидта, "весь вопрос, как целесообразнее провести слияние, которое должно произойти главным образом между Всероссийским Советом Профессиональных союзов и Народным Комиссариатом Труда" [20].

Съезд, на котором было большевистское большинство, избрал новый состав Всероссийского Центрального Совета профессиональных союзов с Зиновьевым в качестве председателя и Шмидтом в качестве секретаря вместо сбившегося с пути, но не раскаявшегося Лозовского. Зиновьев, однако, был слишком загружен другими функциями, и в марте 1918 г., когда штаб-квартира Совета вместе с правительством переместилась в Москву, его на этом посту сменил Томский, рабочий-большевик, который в течение десяти лет оставался доминирующей фигурой в советском профсоюзном движении и много сделал для повышения его престижа. Начиная с января и в течение последующего времени профсоюзы получили официальное признание как представители и исполнители трудовой политики, в определении которой они могли участвовать с правом совещательного голоса. Было с готовностью принято к сведению, что главной не-

489

посредственной целью этой политики – а следовательно, и политики профсоюзов – должны стать организация и расширение производства. Гораздо медленнее осознавался тот факт, что условием увеличения производства – или сохранения того положения, при котором оно продолжало стремительно падать, – была организация труда и усиление трудовой дисциплины и что как раз именно это, следовательно, и окажется главной задачей профсоюзов на последующие годы.

Процесс усвоения этого не свойственного им принципа шел весьма кружным путем. Еще в мае 1917 г. Ленин говорил на Всероссийском крестьянском съезде о возможной необходимости введения "трудовой повинности" с целью обеспечения рабочей силы для широкомасштабных сельскохозяйственных единиц [21]. В сентябре 1917 г. он, используя более общие выражения, написал, что "жизнь", выйдя уже за рамки капитализма, поставила "всеобщую трудовую повинность" на повестку дня [22]. Накануне революции он с удовлетворением отметил в одном из впечатляющих отрывков работы "Удержат ли большевики государственную власть?", что "хлебная монополия и хлебные карточки созданы не нами, а воюющими капиталистическими государствами": именно капиталистическое государство создало также и "всеобщую трудовую повинность в рамках капитализма, – это военная каторжная тюрьма для рабочих". Это были уже готовые меры, которые рабочим оставалось лишь перенять и распространить на капиталистов – "и на богатых вообще", – добавил Ленин. Французская революция гильотинировала своих врагов, пролетарская революция заставит их работать на себя. "Кто не работает, тот не ест", – процитировал Ленин, добавив, что это представляет собой "основное, первейшее и главнейшее правило, которое могут ввести в жизнь и введут Советы рабочих депутатов, когда они станут властью" [23]. Подразумевавшаяся там надежда, что если по отношению к капиталистам будет применяться принуждение, то относительно рабочих этой меры не потребуется, ненадолго пережила победу революции. Однако отказаться от нее публично было отнюдь не легко. Когда декретом, принятым в январе 1918 г., были учреждены биржи труда, для предпринимателей стало обязательным нанимать рабочую силу исключительно через эти биржи, что же касается рабочих, то на них возлагалась единственная обязанность регистрироваться на бирже в случае, если они окажутся безработными [24]. Шмидт говорил на состоявшемся в январе 1918 г. съезде профсоюзов о тех, кто виновен в "саботаже" и "противодействии той политике, которую ведет рабочий класс в лице своих представителей власти", и высказал мысль, что "мы не обойдемся без того, чтобы силой принудить их выполнять ту работу, которую они должны выполнять" [25]. В одной из статей, написанных в том же месяце, Ленин снова привел выражение "кто не работает, тот не ест" как "практическую заповедь социализма" и незаметно включил "рабочих, отлынивающих от работы", в

490

категорию правонарушителей, которых "посадят в тюрьму" [26]. Однако эта статья была отложена в сторону и не напечатана, и проблема осталась еще на два месяца в подвешенном состоянии.

Брест-литовский кризис и желание найти пути остановить стремительный спад в промышленном производстве сделали вопрос о трудовой дисциплине и трудовых стимулах неотвратимым. VII съезд партии, который принял в начале марта 1918 г. решение о подписании договора, потребовал "самых энергичных, беспощадных, решительных и драконовских мер для повышения самодисциплины рабочих и крестьян" [27], а официально ратифицировавший его неделю спустя IV Всероссийский съезд Советов также выступил за "повышение деятельности и самодисциплины трудящихся" [28]. Эта проблема была поднята в докладе, сделанном на заседании ВСНХ Милютиным, говорившим о "трудовой повинности, трудовой повинности в расширенном смысле слова, не такой трудовой повинности, которая проводилась на Западе [29], не той повинности, представление о которой имется у масс, которая говорит, что надо поставить всех на работу, а трудовой повинности как системы дисциплины труда и как системы организации труда в целях производства". Такая схема, добавил он, может быть "основана только на независимости и железной самодисциплине масс рабочего класса" [30]. Однако в конце концов взял на себя ответственность за проведение этой меры именно Центральный Совет профсоюзов, который выпустил 3 апреля 1918 г. Положение, регулировавшее весь этот вопрос в целом: это было первым подробным заявлением нового строя по вопросу о трудовой дисциплине и трудовых стимулах, а также о тех функциях, которые возлагались в этой связи на профессиональные союзы. В условиях "хозяйственного развала", который угрожает "умиранием" пролетариату, профсоюзы видят свою обязанность в том, чтобы "напрячь все усилия к поднятию производительности труда и последовательному проявлению на фабриках и заводах необходимых основ трудовой дисциплины". Каждый профсоюз должен организовать комиссию [*[31]] "для определения норм производительности каждого цеха и каждой категории рабочих". С явной неохотой признавалось там использование сдельной оплаты, направленной "к поднятию производительности труда"; кроме того, указывалось, что "премирование повышенной производительности сверх определенной нормы выработки до определенного предела может явиться полезной мерой к поднятию производительности, не истощающей работника". Наконец, в случае, если "отдельные группы рабочих" откажутся подчиниться профсоюзной дисциплине, они могут в качестве крайней меры быть исключены из профсоюза "со всеми вытекающими из того последствиями" [32].

491

Эти правила вскоре вызвали критические нарекания. Левая оппозиция в своих тезисах – которые были зачитаны на собрании, состоявшемся 4 апреля 1918 г., и опубликованы две недели спустя в "Коммунисте" [33] – с негодованием упоминала о "рабочей политике, направленной на водворение среди рабочих дисциплины под флагом "самодисциплины", введение трудовой повинности для рабочих, ...сдельной платы, удлинения рабочего дня и т.п.", утверждая, что "введение трудовой дисциплины, в связи с восстановлением руководительства капиталистов в производстве... грозит закрепощением рабочего класса, возбудит недовольство, как отсталых слоев, так и авангарда пролетариата" [34]. Меньшевистский журнал заявил в адрес большевиков, что "под флагом восстановления производительных сил страны делаются попытки уничтожения восьмичасового рабочего дня, введения сдельной заработной платы и системы Тейлора" [35] – тейлоризм был некогда широко известной американской системой повышения эффективности труда, которую Ленин когда-то описывал как "порабощение человека машиной" [36]. Ленин на заседании ВЦИК принял этот вызов. Только "деклассированная мелкобуржуазная интеллигенция не понимает того, что для социализма главная трудность состоит в обеспечении дисциплины труда", а "наша диктатура пролетариата есть обеспечение порядка, дисциплины, производительности труда..." [37]. В первом варианте брошюры "Очередные задачи Советской власти", которая была задумана как аргументированный ответ левой оппозиции, он писал о "задаче обеспечить строжайшее проведение дисциплины и самодисциплины трудящихся" и добавил:

"Мы были бы смешными утопистами, если бы воображали себе, что подобная задача осуществима на другой день после падения власти буржуазии, т.е. в первой стадии перехода от капитализма к социализму, или – без принуждения" [38].

В опубликованном тексте брошюры осторожность вынудила его высказаться на этот счет несколько менее откровенно:

"...Условием экономического подъема является и повышение дисциплины трудящихся, уменья работать, спорости [*][39], интенсивности труда, лучшей его организации...

Наиболее сознательный авангард российского пролетариата уже поставил себе задачу повышения трудовой дисциплины... Эту работу надо поддержать и двинуть ее вперед изо всех сил. На очередь надо поставить, практически применить и испытать сдельную плату, применение многого что есть научного и прогрессивного в системе Тейлора, соразмерение заработка с общими итогами выработки продукта или эксплуатационных результатов железнодорожного и водного транспорта и т.д., и т.п." [40].

492

Следует отметить, что наиболее сильные чувства вызывали в то время не проекты введения принудительной трудовой повинности, а внедрение сдельной оплаты труда и других дискриминационных вознаграждений в качестве стимулов к достижению более высокой производительности труда. Дело здесь касалось не столько вопроса о трудовой дисциплине, сколько проблемы равенства. Именно разделение труда при капитализме превратило, по словам "Коммунистического Манифеста", рабочего в "придаток машины". Признанной целью социалистов было покончить с различиями между промышленным и сельскохозяйственным трудом, между умственным и физическим трудом; это рассматривалось как прелюдия к установлению общества равноправия [41]. Следовательно, социалистическая политика должна обеспечивать равную оплату всем. Энгельс хвалил Парижскую коммуну за то, что она "платила всем должностным лицам, как высшим, так и низшим, лишь такую плату, какую получали другие рабочие"; и он утверждал, что поскольку при социализме образование и профессиональное обучение будут оплачиваться за счет общества, то более квалифицированный рабочий не может выдвигать перед государством требований о более высоком вознаграждении, чем менее квалифицированный рабочий [42]. Похоже, однако, что эти аргументы несколько размыли границу между непосредственными возможностями и конечной целью. Когда Маркс в "Критике Готской программы" проводил различие между низшей и высшей фазами "коммунистического общества", он ясно дал понять, что на низшей стадии распределение все еще будет осуществляться не в соответствии с потребностями, а согласно выполненной работе. До тех пор пока производство не расцветет достаточно обильно, чтобы позволить полную реализацию коммунизма с его принципом "каждому по потребностям", единственной возможной формой равенства – хотя, в сущности, это и являлось принципом неравенства, поскольку индивидуальные способности всегда неравны, – было равное вознаграждение за равный труд [43]. Тем не менее Ленин в написанной накануне революции работе "Государство и революция" рассматривал как "ближайшую цель" так организовать народное хозяйство, чтобы "техники, надсмотрщики, бухгалтеры, как и все должностные лица, получали жалованье не выше заработной платы рабочего" [44]; а в своей менее теоретической и более практической брошюре того же периода "Удержат ли большевики государственную власть?" – он явно предусматривал временное исключение из политики равной оплаты только в пользу "специалистов" [45].

В результате этого учения среди большевистских лидеров, а еще больше среди рядовых большевиков сформировались чрезвычайно сильные настроения против дискриминации между различными формами труда или различными категориями рабочих; и, хотя они не предполагали официальных требований обеспечить на нынешней стадии революции какое бы то ни было

493

уравнивание оплаты, эти настроения, вне всякого сомнения, подразумевали в качестве идеала именно равенство. Один из первых декретов ограничивал жалованье народного комиссара 500 рублями в месяц с дополнительными 100 рублями на каждого неработающего иждивенца – это были цифры, сравнимые с зарплатой квалифицированного заводского рабочего [46]; в течение многих лет существовало партийное правило, в соответствии с которым члены партии, получавшие жалованье сверх некоего время от времени фиксировавшегося минимума, должны были передавать излишек в партийную казну [47]. С партийной точки зрения, меньшевики, чьими последователями были представители наиболее высококвалифицированных рабочих, являлись естественными защитниками дифференциации в оплате, большевики же стояли за уравнивание. Первый народный комиссар труда Шляпников заявлял, что "общим положением", признанным Наркомтрудом и Центральным Советом профсоюзов, является то, что "между работниками наемного труда не может быть привилегированных" и что, проводя политику фиксированной оплаты и условий найма, мы "изгоняем всякую разницу между пролетариатом воротничков и блузников" [48]. Однако никаких специальных обязательств, которые гарантировали бы уравнивание в оплате, принято не было; не предпринималось также и никаких серьезных попыток обеспечить это равенство на практике. Декрет от 19 января/1 февраля 1918 г., который устанавливал шкалу заработной платы для петроградской металлургической промышленности, предписывал в качестве критериев для установления размеров зарплаты на удивление прагматическую систему: в эти критерии включался некий минимум, необходимый для поддержания существования, уровень профессионального мастерства, требуемый для выполнения данного вида работы, наличие особо опасных или тяжелых условий труда, а также относительная важность данной отрасли промышленности в народном хозяйстве. Фиксированные на этой основе уровни заработной платы варьировались от максимального к минимальному в отношении 3:2, к тому же в исключительных случаях декретом допускалось и использование сдельной оплаты. Кроме того, предусматривались вычеты из зарплаты в случае невыполнения нормы производительности и перевод на более низкую ступень оплаты в тех случаях, когда обнаруживалась неспособность справиться с данным видом работы [49]. Несколько дней спустя был опубликован декрет об оплате работников почт и телеграфа, устанавливавший шкалу для квалифицированных рабочих в пределах от 215 до 600 рблей в месяц, а "директору" – жалованье в размере 800 рублей в месяц [50]. В этих размерах оплаты не было ничего необычного, кроме того, что они фиксировались официальным декретом. Какие бы аргументы ни выдвигали отдельные партийные теоретики, новый строй никогда практику дифференцированной оплаты всерьез сомнениям не подвергал. Что в дей-

494

ствительности вызывало теперь критику, так это предложение сознательно и намеренно использовать такую дифференциацию в качестве стимула для увеличения производительности.

В этом – как и в других аспектах хозяйственной политики – прошедший в мае 1918 г. I Всероссийский съезд Советов представил спектр наиболее неотложных проблем и противоречий первого периода революции. Томский, принимавший участие в работе съезда в качестве делегата от Центрального Совета профессиональных союзов, заявил, что "все задачи профессиональных союзов в настоящее время тесно переплетены с задачами восстановления разрушенного войной производства", и пришел к заключению, что "Высший совет народного хозяйства и профессиональные союзы – это настолько родственные организации, они так тесно переплелись между собой, что независимая тактика этих двух организаций является невозможной" [51]. Осинский, первый председатель ВСНХ, а ныне член левой оппозиции, повел атаки на "систему сдельной оплаты" и "тейлоризм" [52]. Лозовский осудил тейлоризм как "теорию построения всего на отборных рабочих, укрепления рабочей аристократии". Еще один делегат, будучи далек от мысли, что это может рассматриваться как недостаток, утверждал, что, "если мы возьмем самого лучшего большевика и дадим ему сдельную работу, он даст нам громадную выработку, превышающую норму" [53]. Выводы съезда были весьма уклончивы. Он принял резолюцию "Положение об управлении национализированными предприятиями", где говорилось, что треть членов администрации должна назначаться профсоюзами, одобрялась резолюция Центрального Совета профессиональных союзов "О поднятии производительности труда", признавался принцип, что "за определенную гарантированную заработную платы должна быть гарантирована определенная твердая норма производительности", и выражалось весьма осторожное согласие с принципом сдельной оплаты и "премированием повышенной сверх нормы производительности". Профсоюзы взяли также на себя ответственность за выработку "правил внутреннего распорядка" и возлагали на фабрично-заводские комитеты задачу "строжайшим образом следить за неукоснительным проведением таковых в жизнь" [54]. Шел процесс формирования не столько некой установленной политики, сколько определенного спектра настроений и мнений. Однако летом 1918 г. этот постепенный процесс был внезапно прерван, и гражданская война, а потом и установленный в результате этой войны военный коммунизм быстро придали этим медленно развивавшимся тенденциям конкретную форму и содержание.

Предыдущий | Оглавление | Следующий