Предыдущий | Оглавление | Следующий

В этот период у многих политиков из крута 3. Яндарбиева, а также у полевых командиров стала заметна религиозная основа мотивации и оправдания их действий, в том числе таких, как

147 Исламские ориентиры Северного Кавказа

захват заложников с последующим их выкупом. Например, в начале 1999 г. в Урус-Мартане по подозрению в похищении людей сами чеченские власти арестовали несколько юношей из числа салафитов. Задержанные утверждали, что получили фетвунаэту акцию со стороны некоего духовного авторитета. Известно, что подобные разрешения исходили от саудовского миссионера, так называемого эмира мусульман Чечни Абдурахмана.

На первый взгляд светские проповедники исламского государства, получившие советское образование, имеющие за плечами школу административной и комсомольской работы, – лицемеры, «прикрывающиеся исламом», по выражению некоторых российских газет, ради достижения политических или просто корыстных целей. С другой стороны, нельзя не учитывать влияние на них ислама, а также то обстоятельство, что исламское возрождение, «доисламизация» Чечни, как и всего Северного Кавказа, вернула в религию представителей самых разных слоев населения, в том числе и выходцев из советской номенклатуры. Как известно, неофиты во все века были самыми ревностными охранителями и пропагандистами религии.

По понятным причинам опросы среди чеченских полевых командиров и политиков не проводились. Но практически все журналисты, имевшие возможность приватно беседовать с этими людьми, утверждают, что они убежденные мусульмане, даже если это самоощущение возникло у них совсем недавно.

Однако «мусульманин» и «салафит» в известном смысле понятия не тождественные. Не каждый мусульманин готов признать себя салафитом, не каждый готов призывать к созданию исламского государства. Насколько искренни в своих призывах люди типа Ш. Басаева? И вновь однозначный ответ здесь вряд ли возможен. Трудно доверять словам циничного Ш. Басаева, но не следует забывать о его неофитстве, а также о том, что с чисто практической точки зрения это могло показаться ему и его сторонникам выходом из внутричеченского кризиса и возможностью усилить влияние Чечни на всем Северном Кавказе.

В конце концов, так ли уж важна чистота религиозных помыслов чеченских исламистов? Куда серьезнее то, что они на самом деле вводили шариатское законодательство, на самом деле пытались построить исламское государство, превращая в реальность историческую утопию.

148 Глава пятая. Что хотят и что могут именуемые ваххабитами?

Хотелось бы подчеркнуть следующее важное обстоятельство: если в ходе войны обращение к исламу ассоциировалось с джихадом, имело деструктивную направленность, то после окончания военных действий в 1996 г. и вплоть до их возобновления в августе 1999 г. оно было мобилизационно-созидательным. Такой характер ему пытались придать 3. Яндарбиев, Ш. Басаев и их союзники. Именно к этому короткому периоду и относится попытка реализовать салафитский проект на национальном уровне.

Но его осуществление натолкнулось прежде всего даже не на объявленную Москвой войну ваххабизму, а на отказ чеченцев поддержать исламское государство. Вопрос о том, какой должна быть Чечня, расколол общество. Этот водораздел оказался не менее глубоким, чем сама проблема чеченской независимости. Если борьба за нее в той или иной степени все-таки сплачивала людей, поскольку общество было недовольно политикой Москвы, то решение проблемы внутреннего обустройства Чечни (если она остается субъектом Федерации) неизбежно станет камнем преткновения в процессе стабилизации в республике.

Отношение к шариату как к официальному законодательству остается противоречивым. Для салафитов это единственно возможный рычаг создания исламского государства, для их противников – вынужденный паллиатив. Для ориентированных же на светское государство шариат как форма законодательства вообще неприемлем.

Взгляды салафитов и их крайних оппонентов представляются достаточно определенными. В комментариях нуждается «промежуточная» позиция, которую занимают многие известные чеченские политики включая А. Масхадова и его окружение. Эта позиция отражает, во-первых, общую сложность ситуации в республике, а во-вторых, «серпантин» духовной и психологической эволюции воспитанного при советской системе мусульманина, волею судеб достигшего властных вершин.

Постсоветская история России знает немало людей, в том числе профессиональных военных, испытавших глубокий нравственный перелом, ушедших в религию, ставших наставниками верующих и добившихся среди них авторитета[1]. С такими людьми автору доводилось встречаться. Другое дело, когда мусульманин вынужден подходить к исламу одновременно и как его приверженец, и как прагматик, понимающий опасную непредсказуе-

149 Исламские ориентиры Северного Кавказа

мость использования религии в политических целях. В плане отношения к исламу А. Масхадова можно считать преемником Д. Дудаева, который после прихода к власти мыслил независимую Чечню только как светскую республику. Подход последнего к исламу носил инструментальный характер, причем это касалось и противостояния с Россией, и внутричеченской междоусобицы. Оценивая подход Д. Дудаева к исламу, известный кавказский политик Ю. Сосламбеков писал: «Не являясь богослуживым человеком... Дудаев умело использовал религиозные чувства чеченцев, противоречия между ними для укрепления своего положения, противопоставив их друг другу»[2].

Обвинения в адрес А. Масхадова в «потворстве» исламским радикалам несостоятельны, поскольку слабость в военном отношении, да и вся логика событий вынуждала его идти путем компромисса. Тем более что как политик А. Масхадов действительно старался и старается, где возможно, достичь согласия и с Центром, и с полевыми командирами.

Непримиримым противником ваххабизма является занимавший пост муфтия Чечни с 1995 по 2000 гг. А. Кадыров. Его деятельность во многом способствовала срыву планов построения исламского государства. О том, насколько серьезно воспринимали его в салафитских кругах, свидетельствует серия организованных на него покушений, приведших к человеческим жертвам [3]. Одним из предпринятых А. Кадыровым и А. Масхадовым шагов против введения шариата стала их встреча с арабскими и малайзийскими богословами и факихами, от которых они надеялись получить аргументы в пользу отсрочки введения шариата. По-своему трагическая фигура прагматика и религиозного авторитета А. Кадырова стала своеобразном символом внутренней противоречивости исламской идеологии и практики в Чечне. Стимулируемая действиями России (вспомним слова Д. Дудаева «Россия втолкнула нас в ислам»), осуществляемая через газават исламизация оказалась в тупике после попыток салафитов навязать населению шариатское законодательство.

Конечно, противостояние А. Масхадова и А. Кадырова (которые не были союзниками, зато имели общих врагов) против салафитов можно рассматривать лишь в контексте борьбы за власть, отодвигая на второй план тот факт, что эта борьба развернулась вокруг в известном смысле религиозной проблемы провозгла-

150 Глава пятая Что хотят и что могут именуемые ваххабитами?

шения Чечни исламским государством. Но свести возникшую в Чечне во второй половине 90-х годов ситуацию к заурядной интриге невозможно, хотя интриганства с обеих сторон было немало. Патриарх европейского исламоведения М. Родинсон однажды заметил: «Одни в глубине души хотят власти, чтобы потом вводить ислам, другие избирают ислам для завоевания власти»[4]. К этому можно добавить и третий вариант – тех, кто в силу тех или иных причин вынужден использовать ислам для достижения своих целей.

Чеченских салафитов вполне можно соотнести и с теми, кто стремится взять власть, чтобы затем использовать ислам при государственном строительстве, и с теми, кто видит в нем средство для достижения собственных целей. Здесь нет принципиального различия.

Что же касается А. Масхадова и в немалой степени А. Кадырова, то их обращение к исламу как к политическому инструменту, безусловно, вынужденное, продиктовано двумя очевидными обстоятельствами. Во-первых, стремлением не дать монополизировать религию противникам, которые стремились отлучить президента и муфтия от ислама. Отстраненный А. Масхадовым после столкновений в Гудермесе бывший командующий «шариатской гвардией» А-М. Меджидов говорил: «Я не считаю Масхадова легитимным главой исламского государства, потому что в исламском государстве легитимность может быть только по шариату, а Масхадов пришел к власти вовсе не по законам шариата»[5].

Во-вторых, в 1996–1998 гг. они в самом деле могли надеяться, что в их руках ислам сможет стать фактором стабилизации и наведения в Чечне хотя бы самого предварительного порядка. Демонстрировавшиеся по каналам российского телевидения публичные порки и казни были предназначены скорее всего для внутреннего пользования.

Наконец, в-третьих, А. Масхадов поддержал введение шариата, поскольку за этим стояла надежда «подключиться к системе отношений в рамках мусульманского мира, что предполагает распространение на нее принципов исламской солидарности»[6].

В результате А. Масхадов поддержал принятие в 1997 г. парламентом Чечни закона «О внесении изменений в Конституцию Чеченской Республики Ичкерия», в п. 4 которого ислам провозглашался государственной религией республики.

151 Исламские ориентиры Северного Кавказа

Для провозглашения ислама государственной религией, начала введения шариатского законодательства требовалось материальное обеспечение, т.е. создание соответствующих институтов, а также внедрение ислама в уже существовавшие государственные структуры. Еще до объявления ислама государственной религией формировались шариатские суды, в чеченской армии появились исламские воинские формирования. Так, в рамках Национальной гвардии была образована состоявшая из 200 человек «исламская гвардия», попасть в которую можно было только по письменно удостоверенной муллой рекомендации. Были сформированы и два полка «исламской безопасности»[7].

Знания ислама стали требовать от лиц, назначавшихся на административные должности. В работе комиссий по отбору кандидатов принимали участие духовные авторитеты, задававшие на собеседованиях вопросы, касавшиеся религиозного рвения. Эти комиссии чем-то напоминали существовавшие в советскую эпоху комиссии старых большевиков при райкомах КПСС.

После провозглашения ислама государственной религией, что в известной степени явилось кульминацией национального сала-фитского проекта в Чечне, в обществе и элите наступило разочарование в оказавшихся беспочвенными надеждах на разрешение с помощью религии главных проблем. Все сильнее зазвучали обвинения против тех, кто, «призывая к истинному исламу», на самом деле преследуют «одну единственную цель – быть "отцами нации" и стать обладателями должностей не ради исламской идеи, а ради житейских благ и земного величия»[8].

Оппоненты государственной исламизации возражали, что «мусульманский мир – это не только Саудовская Аравия и Пакистан, которых определенные силы в Чечне пытаются представить образцами»[9], и ни один из критиков «дошариатской» Конституции Чечни из числа ваххабитов, по словам спикера парламента Р. Алихаджиева, «не привел ни одного примера несоответствия Основного закона нормам ислама»[10].

С другой стороны, еще громче раздавались призывы предпринять все усилия по реальному установлению шариатского законодательства. В этой связи нередко отмечалась ущербность любого светского законодательства по сравнению с шариатским. В одной из чеченских газет салафитской ориентации было напечатано письмо, автор которого заклинал: «Не надо брать пример с

152 Глава пятая. Что хотят и что могут именуемые ваххабитами?

Турции, где процветает разврат, внедряемый "жидами" для разложения ислама». К. Ататюрк– «...один из кафиров, который до основания разрушил ислам в своей стране. Это было угодно Аллаху в назидание всем мусульманам»[11]. Еще до введения в Чечне шариата был образован Верховный шариатский суд, который сразу поставил себя над чеченским парламентом. В декабре 1998 г. он принял решение об образовании нового религиозно-государственного органа – шуры, создание которой должно было ослабить позиции А. Масхадова.

Ситуация в Чечне накалялась. Резко обострились противоречия между А. Масхадовым, утверждавшим, что он продолжает контролировать ситуацию, и внушительным блоком его противников, состоявшим из самых боеспособных полевых командиров и наиболее авторитетных вождей исламской оппозиции. Пытаясь перехватить инициативу и расколоть потенциально самый сильный военно-религиозно-политический блок, А. Масхадов в феврале 1999 г. установил в Чечне «полное шариатское правление», заявив о создании Президентской шуры (совета), имевшей консультативный статус. В Президентскую шуру без их ведома были включены едва ли ни все оппоненты А. Масхадова, кроме членов местного непримиримо настроенного «Джамаата». Однако разрешить с помощью этой комбинации конфликт так и не удалось, тем более что Ш. Басаев заявил, что само наличие шуры означает завершение президентских полномочий А. Масхадова.

Сами сторонники шариатского проекта отчетливо не представляли, каким образом гипотетическое исламское государство будет функционировать в условиях непрекращающегося конфликта с Москвой, раскола общества. Главным препятствием на пути утверждения шариатского правления были не федеральные войска (командование которых не слишком различало традиционалистов и ваххабитов), а значительная, скорее всего большая часть чеченцев, не веривших во всесилие шариата, а заодно и в способность его проводников наладить какое-то подобие нормальной жизни. Из результатов опроса, организованного Аналитическим управлением президента Чечни, около 50% населения республики выражали поддержку А. Масхадову, только 6% – Ш. Басаеву и 5,4% – М. Удугову[12]. Даже с учетом того, что эти цифры не слишком точны, а организаторы опроса входят в президентские

153 Исламские ориентиры Северного Кавказа

структуры, они репрезентативны хотя бы в том смысле, что обществе нет и не могло быть единодушия относительно введения шариатского правления.

В мае 1999 г. было совершено четвертое по счету покушение на А. Кадырова, который немедленно заявил, что приступает к формированию «армии защитников тариката», которая должна насчитывать до 4 тыс. бойцов. Собственно, такого рода армия уже существовала, поскольку А. Кадыров был окружен своими вооруженными сторонниками, счет которых шел на тысячи. Можно предположить, что если бы в августе 1999 г. не началось басаевское вторжение в Дагестан, то «армия защитников тариката» обратилась бы серьезную военно-политическую силу, способную самостоятельно противостоять ваххабитам.

Вторжение группировки Ш. Басаева в августе 1999 г. в Дагестан, ставшее началом «второй чеченской войны», объясняют несколькими причинами. Например, мастерски подстроенной Кремлем провокацией, в результате которой чеченская группировка была разгромлена, а осенняя эскалация побед федеральных войск способствовала победе пропутинского блока «Единство» на декабрьских выборах в Госдуму и открыла в марте 2000 г. дорогу к президентскому креслу В. Путину, Существует версия, настаивающая на сговоре Кремля с Ш. Басаевым, сознательно (но не бескорыстно) обрекшим себя на поражение ради успеха В. Путина. Еще одна версия состоит в том, что Ш. Басаев, не добившись успехов внутри Чечни, где ему не удалось ни достигнуть консолидации общества, ни убрать с политической арены своих конкурентов (прежде всего А. Масхадова), ни получить иностранную финансовую помощь для начала экономического восстановления Чечни, решил поправить свой авторитет вне ее пределов с помощью новой успешной военной операции, а заодно и подтвердить свои претензии на то, что его политическая и духовная аура распространяется и на другие республики.

В качестве причины басаевской акции называют также стремление чеченской элиты, точнее, ее «ваххабитской» части, поднять идею исламского государства на более высокий, региональный уровень, т.е. попытаться создать его на основе Чечни и Дагестана с возможным подключением в будущем Ингушетии. В практическом плане эта идея в случае ее реализация обеспечивала чеченцам доступ к берегам Каспийского моря, контроль над иду-

154 Глава пятая. Что хотят и что могут именуемые ваххабитами?

щим с территории Азербайджана нефтепроводом и перекройкой границ в восточной части Северного Кавказа.

Все перечисленные причины и версии могли иметь место. Нас, естественно, интересует последняя – попытка создания исламского государства уже в масштабах всей восточной части Северного Кавказа, иными словами, о салафитском проекте на субрегиональном уровне. Появление такого проекта было неизбежно. Это по сути было одним из условий формирования аналогичного проекта на национальном (чеченском) уровне. Без внешней пролонгации национальный проект оказывался бессмысленным, поскольку гипотетическое исламское государство Чечни оказывалось во враждебном окружении – правящие элиты соседних республик видели в нем реальную угрозу своим власти и авторитету. Национальный салафитский проект мог существовать только в связи, или даже в контексте соответствующего субрегионального проекта. Дагестан с точки зрения его реализации был наиболее перспективен.

О реализации салафитского проекта на национальном уровне в самом Дагестане не могло быть и речи. Здесь не произошло революционного взрыва, подобного чеченскому, не было кардинальной смены элит. Против распространения идеи исламского государства сообща выступило все институциональное духовенство. В Чечне предпосылкой к распространению идеи исламского государства стала священная война. В Дагестане ее не было, хотя местные радикалы и пытались приобщиться к чеченскому джихаду, взывая к широкой консолидации на религиозной основе против внешнего врага. И это не говоря уже о том, что любые политические потрясения привели бы к неизбежному обострению межэтнических отношений и поставили республику на грань гражданской войны. В Дагестане сработало чувство политического самосохранения, которое публицисты часто именуют «мудростью народа».

Тем не менее салафиты, не ставя своей целью создание исламского государства[13], сумели приобрести в Дагестане некоторое влияние. Исламский джамаат был реально действующей силой. Дагестанские последователи салафизма накопили достаточный опыт идеологической работы. Среди них были и серьезные религиозные авторитеты, такие, как Мухаммад Багауддин и А. Ахтаев, сплоченные и вооруженные группировки; под властью са-

155 Исламские ориентиры Северного Кавказа

лафитов находились целые анклавы со своими религиозными лидерами.

Исламское государство в богословско-концептуальном смысле вообще не может иметь национальных границ. Одна из важнейших функций такого государства состоит в распространении установленных в нем юридических нормативов на сопредельные территории. Ислам выступает против национального деления, оперирует термином «умма исламийя» – исламская нация.

Приход чеченцев в качестве организующей силы мог сплотить салафитов по всему Дагестану. Тем более что дагестанские сала-фиты всегда симпатизировали чеченским коллегам и сотрудничали с ними. А. Ахтаев был заместителем 3. Яндарбиева в «Кавказской конфедерации», заместителем М. Удугова в движении «Исламская нация», Багауддин Мухаммад был тесно связан с Хаттабом, а в 1997 г. был приглашен 3. Яндарбиевым для помощи в подготовке к введению шариатского законодательства.

В 1997–1998 гг. сотрудничество дагестанских и чеченских салафитов окрепло. В декабре 1997 г. руководимый Багауддином Исламский дагестанский джамаат подписал «Военный договор о взаимодействии» с так называемой Армией генерала Дудаева, глава который С. Радуев даже среди чеченских радикалов был известен экстремизмом, в том числе религиозным.

В начале 1998 г. в Гудермесе на встрече салафитских вождей Дагестана и чеченских политиков было заявлено о союзе. Тогда же, солидаризируясь с чеченскими сепаратистами, Джамаат заявил, что находится в состоянии войны с «пророссийским руководством Дагестана». Правда, следует отметить, что даже демонстрируя поддержку Чечни,-дагестанские салафиты тем не менее сохраняли за собой возможность компромисса с Центром, поскольку виновным за положение в республике они считали прежде всего местное, а не кремлевское руководство.

Еще одной общей дагестано-чеченской организацией стал созданный в 1998 г. и возглавленный Ш. Басаевым Конгресс народов Ичкерии и Дагестана[14]. Именно Ш. Басаев как глава этого конгресса заявил о безоговорочной поддержке салафитов Кадар-ской зоны и обещал им помощь, если власти предпримут после введения в местных селах шариата карательные меры. Он внес ряд предложений по укреплению связей между Дагестаном и Чечней, в том числе об образовании общего шариатского суда,

156 Глава пятая. Что хотят и что могут именуемые ваххабитами?

шариатской оперативной группы (с целью борьбы с бандитизмом и захватом заложников), создании нескольких совместных комитетов, в том числе экономического, финансового и по вопросам экологии. Наконец, Ш. Басаев заявил, что «границы между Ичкерией и Дагестаном быть не должно», и если «она временно существует, то охранять ее должны мы сами, а не русские солдаты»[15].

Создание конгресса было инициировано чеченскими организациями – «Исламской нацией» и «Кавказской конфедерацией». К ним примкнул Высший совет лакского народа, возглавляемый М. Хачилаевым, братом Н. Хачилаева. Любопытно отметить, что на Первом конгрессе народов Ичкерии и Дагестана присутствовали представители дагестанской администрации, что в известной степени способствовало снижению его радикального пафоса. Зато в апреле 1999 г. на Втором съезде народов Ичкерии и Дагестана полностью возобладали крайне радикальные лозунги. Наряду с призывами к объединению на исламской основе участники съезда (представлявшие салафитские джамааты) требовали «деколонизации» Дагестана и всего Кавказа и вывода оттуда российских войск.

Итак, в конце 90-х годов стала складываться организационная база (пусть аморфная и внутренне противоречивая) для консолидации дагестанских и чеченских политиков салафитского направления, заявлявших (искренне или из конъюнктурных соображений), что их общей целью является создание единого ичкерийско-дагестанского исламского государства.

Трудно предположить, что салафиты и салафитствующие политики всерьез полагали, что им удастся добиться своей цели посредством мирной эволюции общества. В равной степени невозможно представить себе, чтобы на это безропотно пошли дагестанские власти, которые приняли закон о запрете ваххабизма. В самой Чечне против этого были настроены А. Масхадов и муфтий А. Кадыров. Оба прекрасно понимали, что после реализации этой идеи им просто-напросто не найдется места в новой структуре власти.

На что же в таком случае могли рассчитывать сторонники субрегионального салафитского проекта? Во-первых, на то, что пропаганда идеи чечено-дагестанского единства предоставит им трибуну для массированной пропаганды среди дагестанцев. Во-

157 Исламские ориентиры Северного Кавказа

вторых, на то, что в случае возникновения вооруженного конфликта на территории Дагестана они сумеют получить необходимую поддержку со стороны некоторых местных этносов, наладить военную координацию с вооруженный группами из числа местных салафитов. «Для экспорта исламской революции из всех приграничных с Чечней территорий Дагестан наиболее удобен»[16]. В-третьих, на слабость российской армии, которая, как казалось чеченским сепаратистам, полностью разложилась после Хасавюртовских соглашений 1997 г. В-четвертых, на помощь извне, которая обязательно должна была возрастать по мере расширения военного конфликта в Дагестане.

Думается, что главный расчет строился все же не на создании единого исламского государства, а на дезорганизации общества и политических структур внутри Дагестана, что позволило бы чеченцам установить свой или общий с местными салафитами контроль над некоторыми районами, где и могло быть провозглашено исламское государство. Это, кстати, и было сделано. Буквально в первые дни вторжения на временно захваченной отрядами Ш. Басаева территории была провозглашена Исламская республика Дагестан и было сформировано «правительство» во главе с С. Рамазановым. Сам Ш. Басаев объявил себя эмиром «Исламского государства Дагестан», а заодно и командующим «Объединенной армией дагестанских муджахедов».

Уместно отметить, что рассматривать басаевский рейд в Дагестан как чисто чеченскую авантюру некорректно. В отрядах Ш. Басаева и Хаттаба сражалось немало дагестанцев, ранее перебравшихся в Чечню вместе с Багауддином Мухаммадом. В. Акаев утверждает, что сами чеченцы составляли лишь четверть в «армии вторжения»[17]. Очевидно, эти люди действительно рассчитывали, что при помощи чеченцев им все-таки удастся навязать большинству соплеменников собственные правила религиозно-политической игры.

Но главным движущим мотивом самого Ш. Басаева и его чеченского окружения был все-таки прагматический расчет. И этот расчет не оправдался, похоронив и субрегиональный салафит-ский проект. Причины провала лежат на поверхности. Главные из них – неприятие большинством дагестанцев идеи исламского государства, оказавшаяся для многих неожиданностью относительно высокая боеспособность федеральных войск.

158 Глава пятая. Что хотят и что могут именуемые ваххабитами?

Полиэтническое общество Дагестана, и так уже вкусившее от самых разных противоречий – этнических, религиозных, социальных, – не видело и не могло видеть в салафитском исламе фактора внутренней консолидации. Создание общего государства с Чечней, массированное присутствие чеченцев в Дагестане неизбежно привело бы к переделу в их пользу собственности и власти, чего не желала ни одна из местных этнических элит. К тому же отношения между чеченцами и их дагестанскими соседями остаются непростыми, особенно в период нынешнего подъема националистических настроений. Как отмечает американский аналитик А. Ливен, то обстоятельство, что Дагестан не поднялся в поддержку чеченцев, может быть объяснено усилением националистического (national) фактора[18]. Очень выразительно на этот счет высказался захваченный в 2000 г. и посаженный в московскую Лефортовскую тюрьму С. Радуев: «Надо было быть идиотом, чтобы вторгнуться в Дагестан»[19]. Наконец, поддержка чеченских исламистов осложняла позицию Дагестана перед Центром, от которого он полностью зависит в финансовом отношении.

Военное поражение чеченских сепаратистов в Дагестане хотя и не привело к решающей победе федеральных войск в самой Чечне, тем не менее существенно подорвало их (сепаратистов) авторитет в глазах потенциальных союзников в соседних республиках.

Провал чечено-дагестанского салафитского проекта, вне всякого сомнения, нанес ощутимый удар по идее подобного проекта в рамках всего Северного Кавказа. Вряд ли чеченские или дагестанские салафиты действительно верят в возможность создания такого государства на моноконфессиональной основе. Очевидно, что большинство местных мусульман не станут бороться за повсеместное введение шариата.

Общекавказское государство на исламской основе есть прежде всего (если не исключительно) утопия, исходящая от части претендующих на более высокий (региональный) статус чеченских и в меньшей степени дагестанских политиков. Эта утопия тиражируется некоторыми средствами массовой информации России, она популярна среди силовых структур, которые рассматривают «кавказско-исламскую угрозу» как средство для повышения своей значимости и влиятельности в обществе. Такой под-

159 Исламские ориентиры Северного Кавказа

ход выглядит достаточно продуктивным, если учесть, что козырной картой в президентской кампании В. Путина в 1999–2000 гг. была победоносная (или казавшаяся таковой) война Москвы против чеченских сепаратистов.

Идея создания на Северном Кавказе исламского государства не имеет под собой реальной материальной основы. Заявления Хаттаба о том, что его конечной целью является создание исламского государства от Черного до Каспийского моря[20], рассчитаны на пропагандистский эффект и лишены серьезного экономического и военного основания. Нельзя с уверенностью говорить о перспективе общекавказского джихада против России. Сегодня единство мусульман Северного Кавказа на антироссийской основе невозможно хотя бы из-за постоянных межэтнических противоречий как в рамках отдельных республик, так и в более широких масштабах. Взаимное недоверие между этносами, которое нельзя абсолютизировать, но которым нельзя и пренебрегать, является константой политического развития региона. Об этом свидетельствуют события во второй половине 90-х в бинарных республиках – Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии, «сдержанность» отношений между некоторыми народами Дагестана, предубежденность к чеченцам. Не все нерусское население Северного Кавказа относится к мусульманам. Крайне болезненно на разговоры о тотальной исламизации Северного Кавказа реагируют христиане-осетины.

В определенной ситуации популярность на Северном Кавказе могут обрести лозунги объединения на этнической основе. В этом аспекте угрожающей стабильности в регионе может оказаться, например, идея создания «Великой Черкесии» в составе Кабарды, большей части Карачаево-Черкесии, Адыгеи и... Абхазии. Разумеется, на сегодняшний день «Великая Черкесия» является этнополитическим мифом. Однако это понятие уже вброшено в политическую игру. Так, глава Межрегиональной карачаевской ассоциации «Алан» А. Каракетов в связи с созданием Межпарламентского совета республик Адыгеи, Кабардино-Балкарии (президент которой В. Коков выступил с соответствующей инициативой), Карачаево-Черкесии утверждал, что образование на Кавказе государственно-политических блоков на этнической основе играет на руку радикалам[21]. Периодически раздаются лозунги об усиления солидарности представителей тюркоязычных

160 Глава пятая. Что хотят и что могут именуемые ваххабитами?

народов – ногайцев, карачаевцев, балкарцев и др. Этнический момент присутствует в отношениях между Чечней и Ингушетией: политики первой продолжают призывать к единству вайна-хов (безуспешно, поскольку президент Ингушетии Р. Аушев не видит в этом возможностей для укрепления собственного авторитета).

К неприятию большинством мусульман Северного Кавказа салафитского ислама, этнической чересполосице можно добавить и то, что попытки координации усилий салафитов в рамках региона пресекаются центральными и республиканскими спецслужбами. Правящая элита каждой республики понимает: если сала-фиты и не угрожают непосредственно ее власти, то их действия способствуют росту напряженности в обществе, а также проникновению нежелательных элементов из воюющей Чечни.

Парадокс состоит в том, что, несмотря на обреченность салафитского проекта в масштабах всего Северного Кавказа, он все-таки остается фактором, влияющим на обстановку как внутри региона, так и вокруг него.

Непопулярность лозунгов создания исламского государства отнюдь не означает, что северокавказские мусульмане единодушно и полностью игнорируют религиозную форму социального протеста. Они готовы опереться на ислам для достижения социальной справедливости, во имя поддержания традиционного образа жизни. В некоторых сельских районах население может поддержать частичное введение шариатского законодательства.

Одним из поводов для разговоров о сохраняющейся общекавказской угрозе, о наличии попыток вернуться к идее исламского государства является существование в разных частях региона лагерей «муджахедов», в которых сочетается боевая и религиозная (на салафитской базе) подготовка. Такие лагеря появились еще в самом начале 90-х годов, проходившие в них обучение люди называли себя «братьями-мусульманами». Некоторые из них воевали на стороне Абхазии в период военного этапа грузино-абхазского конфликта.

Нельзя не признать, что в салафитских лагерях скрываются или набираются опыта криминальные элементы. В любом случае там незаконно хранятся оружие и боеприпасы, а находящиеся в них лица являются нарушителями закона. Это обстоятельство позволяет властям бороться против исламских радикалов в кон-

161 Исламские ориентиры Северного Кавказа

тексте общей борьбы с преступностью – разбоями, наркоторговлей, похищениями людей и т.д. В 2000 г. в Кабардино-Балкарии по указанию президента республики В. Семенова созданы рабочая группа и межведомственный банк данных по противодействию политическому и религиозному экстремизму. По словам министра внутренних дел республики генерала X. Шогенова, присутствие ваххабитов отмечено в семи районах Кабардино-Балкарии включая столицу Нальчик [22].

Между салафитскими лагерями в разных республиках нет устойчивой координации. Часть прошедших там обучение молодых людей переправляется в Чечню, другая часть вообще стремится прекратить контакты с бывшими наставниками. Тем не менее нельзя не признать, что десятки, а то и сотни выпускников этих лагерей вливаются в чеченские вооруженные формирования и могут служить для чеченской пропаганды в качестве примера сотрудничества между ваххабитами всего Северного Кавказа. Участие в боевых действиях представителей различных этносов позволяет представлять чеченский сепаратизм как общекавказский джихад против России.

Если верить следственным материалам прокуратуры, взрывы домов в Москве и на Ставрополье в 1999 г. были совершены связанными с чеченскими боевиками соответственно карачаевцами и ногайцами. При этом официальные представители Чечни заявили о непричастности к этим террористическим актам и даже осудили их.

Ваххабиты являются постоянным раздражителем для властей. В каком-то смысле их присутствие имеет мобилизующее значение, поскольку заставляет помнить о нерешенности социальных проблем, о необходимости создания рабочих мест и т.п. Правящие круги Северного Кавказа по-прежнему пугают ваххабитами Центр, который, в свою очередь, сам пытается разыгрывать карту «исламской угрозы», причем во все большей степени во внешней политике. Однако всерьез исходить из возможности скоординированного джихада в масштабах всего Северного Кавказа не приходится. Тем более нет никаких перспектив для возникновения там даже в отдаленном будущем исламского государства.

В целом салафитский проект может обрести конкретное содержание лишь на местном, локальном уровне, да и то и при условии терпимого отношения со стороны ближайших соседей и мест-

162 Глава пятая Что хотят и что могут именуемые ваххабитами?

ной администрации. На всех остальных уровнях его реализация невозможна, в том числе в Дагестане и Чечне. Вместе с тем спорадические выступления поборников салафизма могут оказывать очень заметное влияние на ситуацию в регионе и на отношения между расположенными там республиками и Москвой.

Предыдущий | Оглавление | Следующий