Предыдущий | Оглавление | Следующий

Государство не является непосредственным созданием природы; оно не предшествует, как общество, пробужде­нию человеческой мысли; и мы попытаемся в дальней­шем показать, каким образом религиозное сознание создает его в среде естественного общества. По мнению либеральных пу­блицистов, первое государство было создано свободной и сознательной волей людей; по мнению абсолютистов, это — творение божие. В обоих случаях оно стоит над об­ществом и стремится его полностью поглотить.

Во втором случае это само собой понятно, божествен­ное установление обязательно должно поглотить всякое естественное устройство. Любопытнее другое — индиви­дуалистическая школа со своим свободным договором приходит к тому же результату. И в самом деле, эта шко­ла начинает с отрицания самого существования естествен­ного общества, предшествующего договору, ибо подобное общество предполагало бы естественные отношения меж­ду индивидуумами и, следовательно, взаимное ограничение их свободы, что противоречит абсолютной свободе, которой каждый, согласно этой теории, имеет возможность поль­зоваться до заключения договора. Это означало бы не бо­лее и не менее, как этот самый договор, существующий в виде естественного факта и предшествующий свободно­му договору. Следовательно, согласно этой системе, чело­веческое общество начинается лишь с заключения догово­ра. Но что тогда представляет собой это общество? Пря­мое и логическое осуществление договора, со всеми его постановлениями, законодательными и практическими следствиями, — это Государство.

Рассмотрим его подробнее. Что оно из себя представ­ляет? Сумму отрицаний индивидуальных свобод всех его членов; или же сумму жертв, которые приносят его чле­ны, отказывающиеся от части своей свободы ради общего блага. Мы видели, что согласно индивидуалистической теории свобода каждого — это ограничение или естест­венное отрицание свободы всех других: ну так вот, это абсолютное ограничение, это отрицание свободы каждого во имя свободы всех или общего права, — это и есть Госу­дарство. Итак, там, где начинается Государство, кончается индивидуальная свобода, и наоборот.

Федерализм, социализм и антитеологизм           89

Мне возразят, что Государство, представитель общест­венного блага, или всеобщего интереса, отнимает у каж­дого часть его свободы только с тем, чтобы обеспечить ему все остальное. Но остальное — это, если хотите, безо­пасность, но никак не свобода. Свобода неделима: нельзя отсечь ее часть, не убив целиком. Малая часть, которую вы отсекаете, —  это сама сущность моей свободы, это все. В силу естественного, необходимого и непреоборимого хода вещей вся моя свобода концентрируется именно в той части, которую вы удаляете, сколь бы малой она ни была. Это история жены Синей Бороды*, которая имела в своем распоряжении весь дворец с полной свободой проникать всюду, смотреть на все и дотрагиваться до все­го, за исключением маленькой комнаты, которую ее ужас­ный муж; своей высочайшей волей запретил ей открывать под страхом смерти. И вот, презрев все великолепие дворца, вся ее душа сосредоточилась на этой скверной комнатенке: она открыла ее и была права, ибо это было необходимым актом ее свободы, между тем как запреще­ние входить туда было вопиющим нарушением свободы. Такова и история грехопадения Адама и Евы: запрещение вкусить плод с древа познания без другого мотива, кроме того, что это воля Господа, являлось со стороны Бога ак­том ужасного деспотизма; и если бы наши прародители послушались, весь человеческий род остался бы в самом унизительном рабстве. Их непослушание нас, напротив, освободило и спасло. На языке мифологии, это было пер­вым актом человеческой свободы.

Но разве Государство, скажут мне, демократическое Государство, основанное на свободном голосовании всех граждан, может быть отрицанием их свободы? А почему же нет? Это целиком будет зависеть от назначения Госу­дарства и власти, которую граждане ему предоставят. Рес­публиканское Государство, основанное на всеобщей пода­че голосов, может быть очень деспотичным, даже более деспотичным, чем монархическое, если под предлогом, что оно представляет общую волю, Государство будет ока­зывать давление на волю и свободное развитие каждого из своих членов всей тяжестью своего коллективного мо­гущества.

Но Государство, возразят мне, ограничивает свободу своих членов лишь постольку, поскольку эта свобода на­правлена к несправедливости, ко злу. Оно мешает им убивать, грабить и оскорблять друг друга и вообще делать

90         М А. Бакунин

зло, но в то же время предоставляет им полную и всеце­лую свободу делать добро. Это опять все та же история Синей Бороды или запретного плода: что такое зло, что такое добро?

С точки зрения разбираемой нами системы, до заклю­чения договора не существовало различия между добром и злом, и тогда каждый индивид пользовался своей свобо­дой и своим абсолютным правом в полном одиночестве и нисколько не был обязан оказывать какое-либо почте­ние другим, разве только то, которого требовала его отно­сительная слабость или сила, — другими словами, благора­зумие и личный интерес[1]. Тогда, согласно все той же теории, эгоизм был верховным законом, единственным правом, добро определялось успехом, зло — одной только неудачей, а справедливость была всего лишь узакониванием свершившегося факта, как бы он ни был ужасен, же­сток и отвратителен, —  совершенно так же, как в полити­ческой морали, преобладающей в настоящее время в Ев­ропе.

Различие между добром и злом, согласно этой систе­ме, начинается лишь с заключением общественного дого­вора. Тогда все, что было признано составляющим общий интерес, было провозглашено добром, а все ему противо­положное — злом. Договаривающиеся члены, сделавшись гражданами, связав себя более или менее торжественным обязательством, тем самым наложили на себя обязан­ность: подчинять свои частные интересы всеобщему бла­гу, неделимому интересу всех, и свои личные права — го­сударственному праву, единственный представитель кото­рого, Государство, было тем самым облечено властью подавлять всякий бунт индивидуального эгоизма, но с обязанностью защищать каждого из своих членов в не-

Федерализм, социализм и антитеологизм           91

прикосновенности его прав, пока эти последние не всту­пают в противоречие со всеобщим правом.

Теперь рассмотрим, что должно из себя представлять таким способом устроенное государство, как в его отно­шениях к другим, подобным ему государствам, так и в его отношениях к управляемому им населению. Это исследо­вание представляется нам тем более интересным и полез­ным, что государство, — так, как оно определено здесь, —  это именно современное государство, поскольку оно отделилось от религиозной идеи: это светское, или атеисти­ческое, государство, провозглашенное современными публи­цистами. Посмотрим же, в чем состоит его мораль? Это, как мы сказали, современное государство, освободивше­еся из-под ига церкви и, следовательно, сбросившее иго всемирной, или космополитической, морали христианс­кой религии и, добавим, еще не проникшееся ни гумани­стической идеей, ни гуманистической моралью, что, впро­чем, ему невозможно сделать, не уничтожая себя, ибо в своем отдельном от других существовании и обособлен­ной концентрации оно слишком ограниченно, чтобы быть в состоянии охватить, вместить интересы, а следователь­но, и мораль всего человечества.

Современные государства достигли именно такого со­стояния. Христианство служит им лишь предлогом и фразой, или средством обманывать простаков, ибо они преследуют цели, не имеющие никакого отношения к ре­лигиозным чувствам. И великие государственные мужи на­ших дней: Пальмерстоны, Муравьевы, Кавуры, Бисмарки, Наполеоны громко бы расхохотались, если бы кто-нибудь принял всерьез их демонстрации религиозных чувств. Они бы смеялись еще больше, если бы им приписали гу­манистические чувства, намерения и стремления, которые они, впрочем, не упускают случая публично назвать глупо­стью. Что лее остается, что составляет их мораль? Единст­венно, государственный интерес. С этой точки зрения, ко­торая, за очень малым исключением, была точкой зрения государственных деятелей, сильных людей всех времен и всех стран, все, что служит к сохранению, возвеличе­нию и укреплению Государства, каким бы святотатством это ни было с религиозной точки зрения, как бы это ни казалось возмутительно с точки зрения человеческой мо­рали, является добром, и наоборот, все, что этому противо­речит, будь то в высшей степени свято или по-человече-

92         М. Л. Бакунин

ски справедливо, является злом. Такова в действительно­сти мораль и вековая практика всех государств.

Это относится и к государству, основанному на теории общественного договора. Согласно этой системе, добро и справедливость начинают существовать лишь с заключе­ния договора и являются не чем иным, как содержанием и целью договора, т.е. общим интересом и государственным правом всех заключивших его индивидов, не считая тех, кто остался вне договора, следовательно, являются наиболь­шим удовлетворением коллективного эгоизма частной и ограни­ченной ассоциации, которая, будучи основана на частичном пожертвовании индивидуальным эгоизмом со стороны каждого из ее членов, отторгает от себя как посторонних и как естественных врагов огромное большинство челове­ческого рода, входящее или не входящее в аналогичные ассоциации.

Существование одного ограниченного государства предполагает и с необходимостью провоцирует образова­ние других государств, ибо совершенно естественно, что индивиды, находящиеся вне первого государства, суще­ствованию и свободе которых оно угрожает, объединяют­ся, в свою очередь, против него. И вот человечество раз­бивается на неопределенное число государств, чуждых, враждебных и угрожающих друг другу. Для них нет об­щего права, нет общественного договора, ибо в против­ном случае они бы перестали быть абсолютно независи­мыми друг от друга государствами и стали бы союзными членами одного великого Государства. Но если только это великое Государство не охватит все человечество, то против него неизбежно будут враждебно настроены дру­гие великие федеративные по своему внутреннему устройству Государства. Война будет всегда верховным за­коном и необходимостью, свойственной самому суще­ствованию человечества.

Каждое государство, федеративное оно или нет по внутреннему устройству, должно стремиться под страхом гибели сделаться самым могущественным. Оно должно пожирать других, дабы самому не быть растерзанным, за­воевывать, чтобы не быть завоеванным, порабощать, что­бы не быть порабощенным, ибо две равные, но в то же время чуждые друг другу силы не могли бы существовать, не уничтожая друг друга.

Государство — это самое вопиющее, самое циничное и caмое полное отрицание человечности. Оно разрывает всеобщую со-

Федерализм, социализм и антитеологизм           93

лидарность людей на земле и объединяет только часть их с целью уничтожения, завоевания и порабощения всех остальных. Оно берет под свое покровительство лишь своих собственных граждан, признает человеческое пра­во, человечность и цивилизацию лишь внутри своих собственных границ; не признавая вне себя никакого пра­ва, оно логически присваивает себе право самой жестокой бесчеловечности по отношению ко всем другим народам, которых оно может по своему произволу грабить, уничто­жать или порабощать. Если оно и выказывает по отноше­нию к ним великодушие и человечность, то никак не из чувства долга; ибо оно имеет обязанности лишь по отно­шению к самому себе, а также по отношению к тем сво­им членам, которые его свободно образовали, которые продолжают его свободно составлять или даже, как это всегда в конце концов случается, сделались его подданны­ми. Так как международное право не существует, так как оно никак не может существовать серьезным и действительным образом, не подрывая саму основу принципа суверенности госу­дарств, то государство не может иметь никаких обязанно­стей по отношению к наследию других государств. Сле­довательно, гуманно ли оно обращается с покоренным на­родом, грабит ли оно его и уничтожает лишь наполовину, не низводит до последней степени рабства, —  оно посту­пает так из политических целей и, быть может, из осто­рожности или из чистого великодушия, но никогда из чувства долга, ибо оно имеет абсолютное право распола­гать покоренным народом по своему произволу.

Это вопиющее отрицание- человечности, составля­ющее сущность Государства, является, с точки зрения Го­сударства, высшим долгом и самой большой добродете­лью: оно называется патриотизмом и составляет всю трансцендентную мораль Государства. Мы называем ее трансцендентной моралью, потому что она обычно пре­восходит уровень человеческой морали и справедливости, частной или общественной, и тем самым чаще всего всту­пает в противоречие с ними. Например, оскорблять, угне­тать, грабить, обирать, убивать или порабощать своего ближнего считается, с точки зрения обыкновенной чело­веческой морали, преступлением. В общественной жиз­ни, напротив, с точки зрения патриотизма, если это дела­ется для большей славы государства, для сохранения или увеличения его могущества, то становится долгом и доб­родетелью. И эта добродетель, этот долг обязательны для

94         М А. Бакунин

каждого гражданина-патриота; каждый должен их вы­полнять — и не только по отношению к иностранцам, но и по отношению к своим соотечественникам, подобным ему членам и подданным государства, — всякий раз, как того требует благо государства.

Это объясняет нам, почему с самого начала истории, т.е. с рождения государств, мир политики всегда был и продолжает быть ареной наивысшего мошенничества и разбоя — разбоя и мошенничества, к тому же высоко почитаемых, ибо они предписаны патриотизмом, транс­цендентной моралью и высшим государственным интере­сом. Это объясняет нам, почему вся история древних и современных государств является лишь рядом возмути­тельных преступлений; почему короли и министры в про­шлом и настоящем, во все времена и во всех странах, государственные деятели, дипломаты, бюрократы и военные, если их судить с точки зрения простой морали и человеческой справедливости, сто раз, тысячу раз заслужили виселицы или каторги; ибо нет ужаса, жестокости, святотатства, клятвопреступления, обмана, низкой сделки,  циничного воровства, бесстыдного грабежа и подлой измены, которые бы не были совершены, которые бы не продолжали совершаться ежедневно представителями государств без другого извинения, кроме столь удобного  и вместе с тем столь страшного слова: государственный ин­терес!

Поистине ужасное слово оно развратило и обесчести­ло большее число лиц в официальных кругах и правящих классах общества, чем само христианство. Как только это слово произнесено, все замолкает, все исчезает: честность, честь, справедливость, право, исчезает само сострадание, а вместе с ним логика и здравый смысл; черное становит­ся белым, а белое — черным, отвратительное — человече­ским, а самые подлые предательства, самые ужасные пре­ступления становятся достойными поступками!

Великий итальянский политический философ Макиавелли был первым, произнесшим это слово, или, по крайней мере, первым, придавшим ему его настоящее значение и огромную популярность, которою оно и доселе пользуется в мире наших правителей. Будучи реали­стом и позитивистом, он первым понял, что великие и могущественные государства могут иметь своей основой и держаться только на преступлении, на множестве боль­ших преступлений и полном презрении ко всему, что на-

Федерализм, социализм и антитеологизм           95

зывается честностью! Он это написал, объяснил и доказал с предельной откровенностью. И так как идея человечно­сти в его время совершенно игнорировалась; так как идея братства, не человеческого, а религиозного, пропове­дуемая католической церковью, была тогда, как и всегда, лишь отвратительной иронией, и церковь опровергала ее ежесекундно своими же поступками; так как в то время никому бы даже в голову не пришло, что существует ка­кое-то народное право, —  ибо народ всегда принимали за инертную и тупую массу, которой уготовано вечное по­слушание, на которую беспрепятственно можно налагать барщину и оброк; так как нигде, ни в Италии, ни вне ее не было ничего, что бы было выше Государства, то Маки­авелли вполне логично заключил, что Государство есть высшая цель всего человеческого существования, что надо служить ему во что бы то ни стало и что настоящий па­триот не должен останавливаться, служа ему, ни перед каким преступлением, ибо интерес Государства превыше всего. Макиавелли советует совершать преступление, он предписывает его и делает его условием sine qua поп поли­тической мудрости и истинного патриотизма. Называется ли государство монархией или республикой, преступле­ние равно необходимо и для его сохранения, и для его торжества. Преступление изменит, конечно, свое напра­вление и цель, но характер его останется тот же. Это все­гда будет энергичное, непрестанное попрание справедли­вости, сострадания и честности — ради блага Государства. Да, Макиавелли прав, мы не можем в этом сомневать­ся, имея, вдобавок к его опыту, опыт трех с половиной столетий. Да, вся история говорит нам об этом: малые го­сударства добродетельны лишь благодаря своей слабости, а могущественные государства поддерживаются лишь преступлением. Только вывод наш будет совершенно иной, чем вывод Макиавелли, и это по очень простой причине: мы — дети Революции и мы наследовали от нее Религию человечности, которую мы должны основать на руинах Религии божества; мы верим в права человека, в достоинство и необходимое освобождение человеческо­го рода; мы верим в человеческую свободу и в человече­ское братство, основанное на человеческой справедливо­сти. Одним словом, мы верим в победу человечности на Земле. Но эта победа, которой мы желаем всем сердцем и хотим ее приблизить, объединив наши усилия, эта побе­да, будучи по своей природе отрицанием преступления,

96         М. А. Бакунин

собственно, отрицанием человечности, может осущест­виться, лишь когда преступление перестанет быть тем, чем оно является в настоящее время почти повсюду: самой основой политического существования наций, поглощенных, пора­бощенных идеей Государства. И так как теперь уже доказано, что никакое государство не может существовать, не со­вершая преступлений или, по крайней мере, не мечтая о них, не обдумывая, как их исполнить, когда оно бес­сильно их совершить, мы в настоящее время приходим к выводу о безусловной необходимости уничтожения государств. Или, если хотите, их полного и коренного переустройст­ва в том смысле, чтобы они перестали быть централи­зованными и организованными сверху вниз державами, основанными на насилии или на авторитете какого-ни­будь принципа, и, напротив, реорганизовались бы снизу вверх, с абсолютной свободой для всех частей объеди­няться или не объединяться и с постоянным сохранением для каждой части свободы выхода из этого объединения, даже если бы она вошла в него по доброй воле; реоргани­зовались бы согласно действительным потребностям и естественным стремлениям всех частей, через свобод­ную федерацию индивидов и ассоциаций, коммун, окру­гов, провинций и наций в единое человечество.

Таковы выводы, к которым нас неизбежно приводит исследование внешних отношений даже так называемого свободного государства с другими государствами. В даль­нейшем мы увидим, что государство, основывающееся на божественном праве или религиозной санкции, приходит совершенно к тем же результатам. Рассмотрим теперь от­ношение государства, основанного на свободном догово­ре, к своим собственным гражданам или подданным.

Мы убедились, что исключая огромное большинство человеческого рода, ставя его вне сферы взаимных обеща­ний и обязанностей, связанных с моралью, справедливо­стью и правом, государство отрицает человечность и, по­средством великого слова Патриотизм, принуждает своих подданных к несправедливости и жестокости, как к высшему долгу. Оно ограничивает, обрубает, убивает в них человечность, дабы, перестав быть людьми, они бы­ли бы только гражданами или, с точки зрения историче­ской последовательности фактов, справедливей сказать, чтобы они не переросли уровень гражданина, не достигли высоты человека. Кроме того, мы увидели, что всякое го­сударство, под страхом гибели и поглощения соседними

Федерализм, социализм и антитеологизм           97

государствами, должно стремиться к всемогуществу, а став могущественным, оно должно завоевывать. Кто го­ворит о завоевании, говорит о завоеванных, угнетенных, обращенных в рабство народах, какую бы форму это ни имело и как бы ни называлось. Итак, рабство является не­обходимым следствием существования государства.

Рабство может менять форму и название, но суть его остается прежней. Эта суть выражается в следующих сло­вах: быть рабом — значит быть принужденным работать для другого, так же как быть господином — значит жить за счет труда другого. В древнем мире, подобно тому, как теперь в Азии, в Африке и даже еще в части Америки, рабы пря­мо назывались рабами. В средние века они получили имя крепостных, в настоящее время их называют наемными ра­ботниками. Положение последних гораздо более достой­но и менее тяжко, чем положение рабов, но, тем не ме­нее, они все же принуждены голодом, а также политиче­скими и общественными институтами поддерживать сво­им тяжким трудом абсолютное или относительное безде­лье других. Следовательно, они рабы. И вообще ни одно древнее или современное государство никогда не могло обойтись без принудительного труда наемных или пора­бощенных масс как главного и непременного условия досуга, свободы и цивилизации политического класса — граждан. В этом отношении далее Соединенные Штаты Северной Америки не составляют исключения.

Таковы внутренние условия государства, которые обя­зательно следуют из его внешнего положения, т.е. из его естественной, постоянной и неизбежной враждебности по отношению ко всем другим государствам. Посмотрим теперь, каковы условия, непосредственно вытекающие для граждан из свободного договора, на котором они основывают государство.

Назначение государства не ограничивается обеспечени­ем защиты своих членов от всех внешних нападений, оно должно еще во внутренней жизни защищать их друг от друга и каждого — от самого себя. Ибо государство, —  и это его характерная и основная черта, —  всякое государство, как и всякая теология, основывается на предположении, что человек, в сущности, зол и плох. В рассматриваемом нами государстве добро, как мы видели, начинается лишь с заключения общественного договора и является, следо­вательно, не чем иным, как порождением этого договора, самим его содержанием. Оно не является порождением

98         М. Л. Бакунин

свободы. Напротив, покуда люди остаются изолированны­ми друг от друга в своей абсолютной индивидуальности, пользуясь всей своей естественной свободой, не знающей других границ, кроме границ возможности, а не права, они признают только один закон, закон природного эго­изма: они оскорбляют, истязают и обкрадывают, убивают и пожирают друг друга, каждый в меру своего ума, хи­трости, материальных возможностей, подобно тому, как поступают, что мы и видели, в настоящее время госу­дарства. Таким образом, человеческая свобода рождает не добро, а зло, человек по природе дурен. Каким образом он стал плохим? Объяснить это  — дело теологии. Факт тот, что государство при своем рождении находит человека уже дурным и берется сделать его хорошим, т.е. превра­тить естественного человека в гражданина.

На это можно было бы заметить, что, поскольку госу­дарство является продуктом свободно заключенного людьми договора, а добро является произведением госу­дарства, то, следовательно, оно — произведение свободы! Подобный вывод совершенно неверен. Само государство, по этой теории, является не произведением свободы, а, наоборот, добровольным пожертвованием и отречением от нее. Люди в естественном состоянии совершенно сво­бодны с точки зрения права, но на деле они подвержены всем опасностям, которые каждую минуту угрожают их жизни и безопасности. Чтобы обеспечить и сохранить эту безопасность, они жертвуют, они отрекаются от большей или меньшей части своей свободы, и поскольку они жерт­вуют ею ради своей безопасности, поскольку становятся гражданами, они делаются рабами государства. Поэтому мы вправе утверждать, что, с точки зрения государства, добро ро­ждается не из свободы, а, наоборот, из отрицания свободы.

Не знаменательно ли это сходство между теоло­гией — этой наукой церкви, и политикой — этой теорией государства, и то, что два внешне столь различных поряд­ка мысли и фактов приходят к одному и тому же убежде­нию: о необходимости пожертвовать человеческой свободой, что­бы сделать людей нравственными и превратить их согласно церкви — в святых, согласно государству — в добродетельных гра­ждан. Что касается до нас, то мы нисколько не удивлены, ибо мы убеждены и постараемся ниже это доказать, что политика и теология две сестры, имеющие одно происхо­ждение и преследующие одну цель, хотя и под разными названиями; что всякое государство является земной цер-

Федерализм, социализм и антитеологизм           99

ковью, подобно тому, как всякая церковь, в свою очередь, со своими небесами — местопребыванием блаженных и бессмертных богов, является не чем иным, как небес­ным государством.

Итак, государство, как и церковь, исходит из той основной посылки, что люди по своей сущности дурны и что, предоставленные своей естественной свободе, они бы растерзали друг друга и явили зрелище самой ужасной анархии, где сильные убивали бы или эксплуатировали слабых. Не правда ли, это было бы нечто совершенно противоположное тому, что происходит в настоящее вре­мя в наших образцовых государствах*? Государство возво­дит в принцип положение, что для того, чтобы устано­вить общественный порядок, необходим верховный авто­ритет; чтобы управлять людьми и подавлять их дурные страсти, необходимы вождь и узда; но что этот авторитет должен принадлежать человеку гениальному и доброде­тельному[2], законодателю своего народа, как Моисей, Ликург и Солон, —  и что тогда этот вождь и эта узда будут воплощать в себе мудрость и карающую мощь Госу­дарства.

Во имя логики мы вполне могли бы придраться к сло­ву «законодатель», ибо в рассматриваемой нами системе речь идет не о кодексе законов, предписанном каким-ни­будь авторитетом, а о взаимном обязательстве, свободно принятом свободными основателями государства. И так как эти основатели, согласно разбираемой системе, были не более и не менее, как дикарями, которые до тех пор жили в самой полной естественной свободе и, следова­тельно, должны были бы не знать различия между доб­ром и злом, мы могли бы спросить: каким образом они вдруг сумели их различить и отделить друг от друга? Правда, нам могут возразить, что, поскольку дикари за­ключили вначале между собой договор с единственной целью обеспечить их общую безопасность, то, что они на­зывали добром, представляло собой лишь несколько пун­ктов, предусмотренных договором, например: не убивать друг друга, не грабить имущество друг друга и оказывать

100       М. А. Бакунин

взаимную поддержку против всех нападений извне. Но впоследствии законодатель, гениальный и добродетель­ный человек, рожденный уже в среде сформировавшейся ассоциации и поэтому воспитанный в какой-то степени в ее духе, мог расширить и углубить условия и основы до­говора и таким образом создать первый моральный ко­декс и первый кодекс законов.

Но сразу возникает другой вопрос: предположим, что человек, одаренный необыкновенным умом, рожденный еще первобытным обществом, получивший в этом об­ществе очень грубое воспитание, смог, благодаря своей гениальности, составить моральный кодекс; но каким об­разом он смог добиться того, чтобы этот кодекс был при­нят его народом? Силою одной логики? — Это невозмож­но. Логика в конце концов всегда торжествует, даже над самыми твердолобыми, но для этого надо много больше времени, чем продолжительность жизни одного челове­ка, а если речь идет об умах слабых, то потребовалось бы, пожалуй, несколько столетий. С помощью силы, насилия? Но тогда это было бы общество, основанное уже не на свободном договоре, а на завоевании, на порабощении, что прямо привело бы нас к действительным, историче­ским обществам, в которых все вещи объясняются, прав­да, гораздо более естественно, чем в теориях наших либе­ральных публицистов, но чье исследование и изучение не только не служат прославлению государства, как того хо­тели бы эти господа, а ведут нас, напротив, как мы это позже увидим, к желанию его скорейшего радикального и полного уничтожения.

Остается третий способ, посредством которого вели­кий законодатель дикого народа мог бы заставить массу своих сограждан принять свой кодекс: а именно — бо­жественный авторитет. И в самом деле, мы видим, что ве­личайшие из известных законодателей, от Моисея до Ма­гомета включительно, прибегали к нему. Он очень эф­фективен для наций, где верования и религиозное чув­ство еще имеют большое влияние, и, естественно, это сильнейшее средство для дикого народа. Но только обще­ство, которое было бы создано таким путем, не имело бы уже своим фундаментом свободный договор: созданное, конституированное прямым вмешательством божьей во­ли, оно неизбежно будет государством теократическим, монархическим или аристократическим, но ни в коем случае не демократическим. А так как с богами торговать-

Федерализм, coцализм и антитеологизм             101

ся нельзя, ибо они так же могущественны, как и деспо­тичны, и приходится слепо принимать все, что они пред­писывают, и подчиняться их воле во что бы то ни стало, отсюда следует, что в продиктованном богами законо­дательстве нет места для свободы. Поэтому оставим пока основание государства — кстати, вполне историче­ское — путем прямого или косвенного вмешательства бо­жественного всемогущества, пообещав вернуться к нему позже, и продолжим рассмотрение свободного государст­ва, основанного на свободном договоре. Правда, мы пришли к убеждению в совершенной невозможности объяснить противоречивый сам по себе факт законода­тельства, порожденного гением одного человека и еди­ногласно одобренного, свободно принятого целым наро­дом дикарей, без того чтобы законодатель должен был прибегнуть к грубой силе или какому-нибудь божествен­ному обману; но мы согласны допустить это чудо и про­сим теперь объяснения другого чуда, не менее трудного для понимания, чем первое: предположим, что новый ко­декс нравственности и законов провоглашен и единоглас­но принят, но каким образом он применяется на практи­ке, в жизни? Кто наблюдает за его исполнением?

Можно ли предположить, чтобы после- этого едино­гласного принятия все или хотя бы большинство дикарей, составляющих первобытное общество, которые, до того как новое законодательство было провозглашено, были погружены в самую полную анархию, вдруг сразу, в силу одного этого провозглашения и свободного принятия, до такой степени преобразились, что начали бы по собствен­ному почину и без другой побудительной причины, кро­ме своих собственных убеждений, добросовестно соблю­дать и правильно выполнять все предписания и законы, налагаемые на них неведомой до сих пор моралью?

Допустить возможность такого чуда — значит признать одновременно бесполезность государства и способность естественного человека, побуждаемого только своей собственной свободой, понимать, желать и делать добро, что противоречило бы как теории так называемого сво­бодного государства, так и теории религиозного, или бо­жественного, государства. Фундаментом обоих является предполагаемая неспособность человека возвыситься до добра и делать его по естественному побуждению, ибо та­кое побуждение, согласно этим теориям, непреодолимо и непрестанно влечет людей ко злу. Следовательно, обе

102       М. А. Бакунин

теории учат нас, что для того, чтобы обеспечить соблюде­ние принципов и выполнение законов в каком бы то ни было человеческом обществе, необходимо, чтобы во гла­ве государства стояла бдительная, регулирующая и, в слу­чае нужды, репрессивная, карающая власть. Остается узнать, кто может и должен ею обладать?

Относительно государства, основанного на божествен­ном праве и при вмешательстве какого-либо бога, ответ прост: власть должна принадлежать прежде всего свя­щенникам, а затем освященным ими светским властям. Гораздо более затруднителен ответ, если речь идет о тео­рии государства, основанного на свободном договоре. В чистой демократии, где царит свобода, кто мог бы быть действительно стражем и исполнителем законов, защит­ником справедливости и общественного порядка против низких страстей каждого? Ведь каждый, как считается, неспособен следить за самим собой и обуздывать самого себя в той мере, в какой это необходимо для общего бла­га, ибо свобода каждого имеет естественное влечение ко злу. Словом, кто же будет исполнять государственные функции?

Это будут лучшие граждане, ответят нам, самые умные и добродетельные, те, которые лучше других пой­мут общие интересы общества и необходимость для каж­дого, долг каждого подчинять им все частные интересы. В самом деле, необходимо, чтобы эти люди были так же умны, как и добродетельны, ибо если бы они были толь­ко умны без добродетельности, они бы могли заставить общественное дело служить их личным интересам, а если бы они были добродетельны, но не умны, они неизбежно провалили бы общественное дело, несмотря на все свои благие намерения. Итак, для того чтобы республика не погибла, необходимо, чтобы она обладала во все эпохи известным количеством людей такого рода; надо, чтобы на всем продолжении ее существования не прерывался последовательный ряд добродетельных и вместе с тем умных граждан.

Вот условие, которое реализуется не легко и не часто. В истории каждой страны эпохи, являющие значитель­ное число выдающихся людей, отмечаются как эпохи необыкновенные, сияние которых проходит через века. Обычно в правящих сферах преобладает посредствен­ность, серость, а часто, как мы это видим из истории, ме­сто этого цвета занимают черный и красный, т.е. тор-

Федерализм, социализм и антитеологизм           103

жествуют пороки и кровавое насилие. Мы могли бы от­сюда заключить, что если бы действительно, как это явст­вует из теории так называемого рационального или либе­рального государства, сохранение и продолжительность существования всякого политического общества зависели от непрерывающейся последовательности замечательных как по уму, так и по добродетели людей, то из всех в на­стоящее время существующих обществ нет ни одного, ко­торое не должно бы было уже давно погибнуть. Если мы к этой трудности, чтобы не сказать невозможности, доба­вим те, возникающие из совершенно особого развраща­ющего воздействия власти, а также чрезвычайные иску­шения, которым неизбежно подвержены все люди, ею облеченные; добавим еще также воздействие честолюбия, соперничества, зависти и величайшего корыстолюбия, ко­торые день и ночь осаждают именно самых высокопоста­вленных лиц и от соблазна которых не может спасти ни ум, ни далее добродетель — ибо добродетель отдельного человека хрупка, — то мы думаем, что мы вправе кричать о чуде при виде существования стольких обществ! Но оставим это.

Предположим, что в идеальном обществе в каждую эпоху есть достаточное число людей равно умных и доб­родетельных, которые могут достойно выполнять основ­ные государственные функции. Но кто их будет искать, кто их найдет, кто их различит, кто вложит в их руки бразды правления? Или они сами их возьмут, в сознании соответственного ума и добродетели, подобно тому, как это сделали два греческих мудреца — Клеобул и Периандр, которым, несмотря на их предполагаемую великую мудрость, греки все же дали ненавистное имя тиранов? Но каким образом они захватят власть? Посредством убе­ждения или посредством силы? Если посредством убе­ждения, то заметим, что можно хорошо убеждать лишь в том, в чем сам убежден, и что именно лучшие люди бы­вают менее всего убеждены в своих собственных заслу­гах; даже если они сознают их, то им обычно претит на­вязывать себя другим, между тем как дурные и средние люди, всегда собою довольные, не испытывают никакого стеснения в самопрославлении. Но предположим, что же­лание служить своему отечеству заставило замолчать в ис­тинно достойных людях эту чрезмерную скромность и они сами себя представят своим согражданам для из­брания. Будут ли они всегда приняты народом и предпоч-

104       М. А. Бакунин

тены честолюбивым, красноречивым и ловким интрига­нам? Если же, напротив, они хотят прийти к власти силой, то им необходимо прежде всего иметь в своем распоряжении достаточно силы, чтобы сломить сопротив­ление целой партии. Они придут к власти посредством гражданской войны, результатом которой будет побе­жденная, но не примирившаяся и всегда враждебная пар­тия. Чтобы сдерживать ее, они должны будут продол­жать применение силы. Таким образом, это будет уже не свободное общество, а основанное на насилии деспотиче­ское общество, в котором вы, быть может, найдете много заслуживающих восхищения вещей, но никогда не найде­те свободы.

Чтобы сохранить фикцию свободного государства, ро­жденного общественным договором, нам нужно предпо­ложить, что большинство граждан всегда обладают необ­ходимыми благоразумием, прозорливостью и справедли­востью, чтобы поставить во главе правительства самых до­стойных и самых способных людей. Но для того, чтобы народ проявлял прозорливость, справедливость, благора­зумие не единожды и не случайно, а всегда, на всех выбо­рах, в продолжение всего своего существования, не надо ли, чтобы он сам в своей массе достиг такой высокой сте­пени нравственного развития и культуры, при которой правительство и государство ему больше не нужны? Та­кой народ нуждается не только в жизни, предоставля­ющей полную свободу всем его влечениям. Справедли­вость и общественный порядок возникнут сами по себе и естественно из его жизни, и государство, перестав быть провидением, опекуном, воспитателем, регулятором об­щества, отказавшись от всякой репрессивной власти и снизойдя до подчиненной роли, отведенной ему Прудоном, сделается простой канцелярией, своего рода цен­тральной конторой на службе общества.

Без сомнения, такая политическая организация или, лучше сказать, такое уменьшение политической деятель­ности в пользу свободы общественной жизни было бы для общества великим благодеянием, хотя оно нисколько не удовлетворило бы приверженцев государства. Им не­пременно нужно государство-провидение, государство-ру­ководитель общественной жизни, податель справедливо­сти и регулятор общественного порядка. Другими слова­ми, признаются ли они себе в этом или нет, называют ли себя республиканцами, демократами или даже социали-

Федерализм, социализм и антитеологизм           105

стами, им всегда нужно, чтобы управляемый народ был более или менее невежественным, несовершеннолетним, неспособным, или, называя вещи своими именами, чтобы народ был более или менее управляемым сбродом. С тем чтобы они, превозмогши в себе бескорыстие и скром­ность, могли оставаться на первых ролях, чтобы всегда иметь возможность посвятить себя общественному делу и чтобы, уверившись в своей добродетельной преданно­сти и исключительном уме, эти привилегированные стра­жи людского стада, направляя его к его благу и спасению, могли бы также его понемногу обирать.

Всякая последовательная и искренняя теория госу­дарства основана главным образом на принципе авторите­та, т.е. на той в высшей степени теологической, метафи­зической и политической идее, что массы, будучи всегда неспособными к самоуправлению, во всякое время дол­жны пребывать под благотворным игом мудрости и спра­ведливости, так или иначе навязанными им сверху. Но кем и во имя чего? Авторитет, который массы признают и которому подчиняются, как таковому, может иметь лишь три источника: силу, религию и воздействие высше­го разума. Дальше мы будем говорить о государствах, основанных на двойной власти религии и силы, но, пока мы рассматриваем теорию государства, основанного на свободном договоре, мы должны не принимать во внима­ние ни ту, ни другую. Пока что нам остается авторитет высшего разума, который, как известно, всегда составляет удел меньшинства.

И в самом деле, что мы наблюдаем во всех государст­вах прошлого и настоящего, даже если они наделены са­мыми демократическими институтами, как, например, Соединенные Штаты Северной Америки и Швейцария? Self-government масс, несмотря на весь аппарат народного всемогущества, является там по большей части только ви­димостью. В действительности правит меньшинство. В Соединенных Штатах вплоть до последней освободи­тельной войны, а отчасти и теперь, например, вся партия нынешнего президента Джонсона — это были и есть так называемые демократы, при этом сторонники рабства и хищной олигархии плантаторов, демагоги без стыда и совести, готовые все принести в жертву своей корысти, своему низкому честолюбию. Своей отвратительной де­ятельностью и влияним, которым они беспрепятственно обладали около пятидесяти лет кряду, они значительно способствовали извращению политических нравов Соеди-

106       М А Бакунин

ненных Штатов. В настоящее время истинно просвещен­ное, благородное меньшинство, но все же и опять-таки меньшинство, партия республиканцев, с успехом борется с пагубной политикой демократов. Будем надеяться, что оно полностью восторжествует, будем на это надеяться ради блага всего человечества; но сколь бы ни была вели­ка искренность этой партии свободы, сколь бы ни были возвышенны и благородны провозглашаемые ею принци­пы, не следует уповать на то, что, достигнув власти, эта партия откажется от исключительного положения правя­щего меньшинства, чтобы слиться с народной массой и чтобы народное self-government стало, наконец, дейст­вительностью. Для этого понадобилась бы куда более глу­бокая революция, чем все те, которые до сих пор потряса­ли старый и новый мир.

В Швейцарии, несмотря на все совершившиеся здесь демократические революции, по-прежнему правит зажи­точный класс, буржуазия, т.е. меньшинство, привилеги­рованное в отношении имущества, досуга и образования. Суверенитет народа — слово, которое нам, впрочем, нена­вистно, ибо всякая верховная власть, на наш взгляд, до­стойна ненависти, — самоуправление масс в Швейцарии тоже является фикцией. Народ суверенен по праву, но не на деле, ибо, вынуждено поглощенный ежедневной рабо­той, не оставляющей ему никакого свободного времени, и, если не совершенно невежественный, то, во всяком случае, сильно уступающий в образовании буржуазному классу, он принужден отдать в руки буржуазии свой так называемый суверенитет. Единственная выгода, которую он из него извлекает, как в Соединенных Штатах Север­ной Америки, так и в Швейцарии, заключается в том, что честолюбивые меньшинства, политические классы, стремясь к власти, ухаживают за ним, льстя его мимо­летным, иногда очень дурным страстям и чаще всего об­манывая его.

Не надо думать, что мы подвергаем критике демокра­тическое правительство в угоду монархии. Мы твердо убе­ждены, что самая несовершенная республика в тысячу раз лучше, чем самая просвещенная монархия, ибо в респуб­лике бывает так, что народ, хотя он постоянно эксплуати­руем, не угнетен, между тем как в монархиях он угнетен постоянно. И кроме того, демократический режим под­нимает мало-помалу массы до общественной жизни, чего монархия никогда не делает. Но, отдавая предпочтение республике, —  мы принуждены признать и провозгласить,

Федерализм, социализм и антитеологизм           107

что, какова бы ни была форма правления, все лее, пока есть наследственное неравенство занятий, имущества, обра­зования и прав, человеческое общество останется разде­ленным на различные классы, а меньшинство будет пра­вить большинством и неизбежно его эксплуатировать.

Государство и является именно таким господством и эксплуатацией, возведенными в правило и систему. По­пробуем это доказать, рассматривая последствия управле­ния народными массами меньшинством, сколь угодно просвещенным и преданным, в идеальном государстве, основанном на свободном договоре.

После определения условий договора остается лишь применить их на практике. Предположим, что какой-то народ, достаточно мудрый, чтобы признать свою собст­венную несостоятельность, имеет еще и необходимую прозорливость, чтобы вверять управление общественны­ми делами лишь самым лучшим гражданам. Эти избран­ники имеют привилегии не с точки зрения права, а лишь фактически. Они были выбраны народом потому, что они самые просвещенные, самые ловкие, самые мудрые, са­мые мужественные и самые преданные. Взятые из массы граждан, которые, по предположению, все между собой равны, они еще не образуют отдельный класс, а лишь группу людей, имеющих природные преимущества, а по­тому отмеченных народным избранием. Их число неиз­бежно весьма ограниченно, ибо во всякой стране и во вся­кое время количество людей, одаренных столь выдающи­мися качествами, что они выдвигаются как будто сами собой при всеобщем уважении нации, бывает, как показы­вает опыт, весьма незначительным. Значит, под страхом сделать неверный выбор народ должен будет всегда изби­рать среди них своих правителей.

И вот общество уже разделено на две категории, что­бы не сказать на два класса, из которых один, состоящий из громадного большинства граждан, свободно подчиня­ется правлению своих избранных; другой, состоящий из незначительного числа даровитых натур, признанных та­ковыми и избранных народом, уполномочен управлять им. Завися от народного избрания, эти люди вначале от­личаются от массы граждан только теми самыми качест­вами, которые снискали им доверие соотечественников, и являются среди всей массы граждан, естественно, самы­ми полезными и преданными. За ними еще не признаны никакие привилегии, никакое особенное право, за исклю­чением права выполнять социальные функции, которые

108       М Л Бакунин

на них возложены, покуда этого желает народ. Во всем остальном — в образе жизни, условиях и средствах суще­ствования — они нисколько не отличаются от народа, так что между всеми продолжает царить полное равенство.

Но может ли это равенство долго сохраняться? Дума­ем, что нет, и нет ничего легче, как доказать это.

Нет ничего более опасного для личной морали челове­ка, чем привычка повелевать. Самый лучший, самый про­свещенный, бескорыстный, великодушный, чистый чело­век неизбежно испортится в этих условиях. Два прису­щих власти чувства всегда неизбежно ведут к этому раз­ложению: презрение к народным массам и преувеличение своих собственных заслуг.

Массы, осознав свою неспособность к самоуправле­нию, выбрали меня в вожди. Тем самым они открыто признали свою неполноценность и мое превосходство. Из всей этой толпы людей, в которой лишь несколько человек я признаю равными себе, я один способен управлять об­щественными делами. Народ во мне нуждается, он не мо­жет обойтись без моих услуг, между тем как я доволь­ствуюсь самим собой. Значит, народ должен повиноваться мне ради собственного блага, и, снисходя до управления им, я делаю его счастливым. Не правда ли, есть от чего потерять голову и сердце и обезуметь от гордости? Таким образом, власть и привычка повелевать становятся даже для самых просвещенных и добродетельных людей ис­точником интеллектуального и одновременно морально­го извращения.

Вся человеческая нравственность — немного ниже мы постараемся доказать абсолютную истину этого принципа, развитие, объяснение и самое широкое применение кото­рого составляют главную цель этого сочинения, —  всякая коллективная и индивидуальная мораль покоится глав­ным образом на уважении к человеку. Что подразумеваем мы под уважением к человеку? — Признание человечно­сти, человеческого права и человеческого достоинства в каждом человеке, каковы бы ни были его раса, цвет ко­жи, уровень развития его ума и даже нравственности. Но могу ли я уважать человека, если он глуп, злобен, досто­ин презрения? Конечно, если он обладает этими качества­ми, то невозможно, чтобы его подлость, тупоумие, гру­бость вызывали мое уважение; они мне противны и воз­мутительны; я приму против них, в случае надобности, самые энергичные меры, и даже убью этого человека, ес­ли у меня не останется других средств защитить мою

Федерализм, социализм и антитеологизм           109

жизнь, мое право или то, что мне дорого и мною уважа­емо. Но во время самой решительной, ожесточенной и в случае необходимости смертельной борьбы с ним я должен уважать в нем его человеческую природу. Толь­ко этой ценой я могу сохранить свое собственное челове­ческое достоинство. Однако, если этот человек не призна­ет ни в ком этого достоинства, можно ли признавать его в нем? Если он своего рода хищный зверь, если, как это иногда случается, хуже, чем зверь, можно ли признавать в нем человеческую природу, не будет ли это заблужде­нием? Нет, ибо каково бы ни было его теперешнее интел­лектуальное и моральное падение, если органически он не является ни идиотом, ни безумным — в каковых случа­ях с ним надо было бы обращаться не как с преступни­ком, а как с больным, — если он вполне владеет своими чувствами и рассудком, отпущенными ему от природы, его человеческая натура, при всех ужасных отклонениях, тем не менее весьма реально существует в нем как всегда живущая, покуда он жив, способность возвыситься до сознания своей человечности — если только произойдет коренная перемена в социальных условиях, сделавших его тем, что он есть.

Предыдущий | Оглавление | Следующий