Предыдущий | Оглавление | Следующий

Судя по единодушным отзывам путешественников, как тех, которые в прошлом столетии посетили острова Океании*, так и тех, которые в наши дни проникли в Африку, фетишизм должен быть самой первой рели­гией, религией всех диких племен, которые в наимень­шей степени удалились от естественного состояния. Но фетишизм — не что иное, как религия страха. Он является первым человеческим выражением того ощущения абсо­лютной зависимости, смешанного с инстинктивным ужа­сом, которое мы находим в основе всякой животной жиз­ни и которое, как мы уже сказали, составляет религиоз­ное отношение индивидов далее самых низших видов к всемогуществу природы. Кто не знает, какое влияние и впечатление производят на всех живых существ, не ис­ключая даже растения, великие регулярные явления при­роды, такие, как восход и заход солнца, лунный свет, по­вторение времен года, чередование холода и тепла, посто­янные и своеобразные воздействия океана, гор, пустынь, или же природные бедствия: бури, затмения, землетрясе­ния, а также столь разнообразные и взаимно разруши­тельные отношения животных между собой и с различ­ными видами растений — все это составляет для каждого животного совокупность условий существования, харак­тер, природу и, мы могли бы даже сказать, особый культ, ибо у всех животных, у всех живых существ вы найдете своего рода обожание природы, смешанное со страхом и радостью, надеждой и беспокойством, очень похожее, как чувство, на человеческую религию. Здесь нет недо­статка даже в поклонах и молитвах. Посмотрите на до­машнюю собаку, молящую о ласке или взгляде своего хо­зяина; разве это не изображение человека, стоящего на коленях перед своим богом? Не переносит ли эта собака

66         M. A. Бакунин

при помощи своего воображения и даже начатков рефле­ксии, развитой в ней опытом, подавляющее всемогуще­ство природы на своего хозяина, подобно тому, как веру­ющий человек переносит его на бога? В чем же различие между религиозным чувством человека и собаки? Даже не в рефлексии, а лишь в степени рефлексии, или же в способности фиксировать и понимать это чувство как абстрактную мысль и обобщать через наименование, ибо человеческая речь имеет ту особенность, что, не будучи способной назвать действительные вещи, непосредствен­но действующие на наши чувства, она выражает лишь их понятие или абстрактную общность. А так как речь и мысль — это две различные, но нераздельные формы одного и того же акта человеческой рефлексии, то эта последняя, фиксируя предмет страха и обожания живот­ного или первого естественного человеческого культа, универсализирует его, превращает в абстрактное сущее и стремится обозначить его каким-нибудь именем. Пред­метом действительного почитания того или иного инди­видуума всегда остается этот камень, этот, а не другой, кусок дерева, но коль скоро он был словесно обозначен, он становится предметом или абстрактным понятием: камнем, куском дерева вообще. Так, с первым пробуждени­ем мысли, выраженной словом, начинается собственно человеческий мир, мир абстракций.

Благодаря этой способности к абстракции, как мы уже сказали, человек, рожденный, произведенный природой, творит для себя среди природы и в самих ее условиях второе бытие, соответствующее его идеалу и развивающе­еся вместе с ним.

Все, что живет, добавим мы для большей ясности, стремится осуществиться во всей полноте своего сущест­ва. Человек, существо одновременно живое и мыслящее, чтобы реализовать себя, должен сначала познать самого себя. Вот причина громадного отставания, наблюдаемого нами в его развитии, и по этой причине, чтобы достиг­нуть современного состояния общества в самых цивилизо­ванных странах — состояния, столь мало еще соответству­ющего идеалу, к которому мы ныне стремимся, —  челове­ку потребовалось несколько сотен веков... Можно было бы сказать, что в поисках самого себя, после всех физио­логических и исторических странствий, человек должен был исчерпать все возможные глупости и все возможные беды, прежде чем сумел осуществить то малое количе-

Федерализм социализм и aнmumeoлoгuзм         67

ство разумности и справедливости, что царит ныне в мире.

Последним пределом, высшей целью всего человече­ского развития является свобода Ж. Ж. Руссо и его учени­ки ошибались, ища ее в начале истории, когда человек, еще лишенный всякого самосознания и, следовательно, неспособный заключить какой бы то ни было договор, на­ходился под игом той фатальности естественной жизни, которой подчиняются все животные и от которой чело­век смог в известном смысле освободиться лишь благода­ря последовательному использованию разума, развивавше­гося, правда, очень медленно на протяжении всей исто­рии. Постепенно он познавал законы, управляющие внеш­ним миром, а также законы, присущие нашей собствен­ной природе; он их, так сказать, присваивал, превращая их в идеи — почти спонтанные создания нашего собствен­ного мозга, — и делал так, что, продолжая подчиняться этим законам, человек подчинялся теперь только собственным мыслям. По сравнению с природой в этом — единственное досто­инство и вся возможная свобода человека. У него никогда не будет другой, ибо законы природы неизменны, неиз­бежны; они являются основанием всего сущего и опреде­ляют наше бытие, так что никто не может восстать про­тив них, не убедившись тотчас же в бессмысленности это­го и не обрекая себя на верное самоубийство. Но, позна­вая и осваивая их своим умом, человек возвышается над непосредственной властью внешнего мира и, становясь, в свою очередь, творцом, повинуясь с этих пор лишь собственным идеям, он более или менее преобразует этот мир сообразно своим возрастающим потребностям и как бы привносит в него свой человеческий образ.

Таким образом, то, что мы называем человеческим ми­ром, не имеет другого непосредственного творца, кроме человека, который создает его, отвоевывая шаг за шагом у внешнего мира и собственной животности свою свободу и человеческое достоинство. Он завоевывает их, влеко­мый независимой от него силой, непреоборимой и равно присущей всем живым существам. Эта сила — всеобщий поток жизни, тот самый, который мы называем всеобщей причинностью, природой и который проявляется во всех живых существах, растениях или животных как стремле­ние каждого осуществить условия, необходимые для жиз­ни своего вида, т.е. удовлетворить свои потребности. Это стремление, существенное и высшее проявление жизни,

68         М. А Бакунин

составляет основу того, что мы называем волей. Фатальная и непреодолимая у всех животных, не исключая самого цивилизованного человека, инстинктивная, можно было бы даже сказать, механическая — в низших по организа­ции, более сознательная — в высших видах, она полно­стью раскрывается только в человеке, который благодаря своему разуму, возвышающему его над каждым из его ин­стинктивных побуждений и позволяющему ему сравни­вать, критиковать и упорядочивать свои собственные по­требности, один среди всего живого на Земле обладает сознательным самоопределением, свободной волей.

Само собой разумеется, эта свобода человеческой воли во всеобщем потоке жизни или этой абсолютной причин­ности, где каждая отдельная воля — это как бы только ру­чеек, имеет лишь тот смысл, который ей придает рефле­ксия в противоположность механическому действию или далее инстинкту. Человек улавливает и понимает природ­ную необходимость, которая, отражаясь в его мозгу, воз­рождается в нем посредством еще мало изученного реак­тивного физиологического процесса в виде логической последовательности его собственных мыслей. Это пони­мание дает ему, при всей его нисколько не прерывающей­ся абсолютной зависимости, чувство самоопределения, сознательной спонтанной воли и свободы. Без полного или частичного самоубийства ни один человек никогда не освободится от своих естественных желаний, но он мо­жет их регулировать и модифицировать, стремясь все бо­лее сообразовывать их с тем, что в различные периоды своего интеллектуального и нравственного развития назы­вает справедливым и прекрасным.

В сущности, основные моменты самого утонченного человеческого и самого темного животного существова­ния суть и всегда останутся тем же самым: рождаться, развиваться и расти, работать, чтобы есть и пить, чтобы иметь кров и защищаться, поддерживать свое индивиду­альное существование в социальном равновесии своего ви­да, любить, размножаться, затем умирать... К этим момен­там только у человека прибавляется новый: мыслить и по­знавать — способность и потребность, которые обнаружи­ваются, правда, в меньшей, но уже весьма ощутимой сте­пени и у животных наиболее близких по организации к человеку, ибо, по-видимому, в природе не существует абсолютных качественных различий, и все качественные различия сводятся, в конце концов, к количественным.

Федерализм, социализм и антитеологизм           69

Только у человека эти способности становятся настолько настоятельными и господствующими, что мало-помалу преобразуют всю его жизнь. Как верно заметил один из величайших мыслителей наших дней, Людвиг Фейербах, человек делает все, что делают животные, но только он должен делать это все более и более человечно*. В этом все различие, но оно огромно[1]. Оно заключает в себе всю цивилизацию, со всеми чудесами промышленности, науки и искусств, со всем религиозным, эстетическим, фило­софским, политическим, экономическим и социальным развитием человечества, —  одним словом, весь мир исто­рии. Человек создает этот исторический мир силой своей деятельности, которую вы обнаружите во всех живых су­ществах и которая составляет самую сущность всей орга­нической жизни и стремится ассимилировать и трансфор­мировать внешний мир согласно потребностям каждого. Деятельности, следовательно, инстинктивной и неизбеж­ной, предшествующей всякому мышлению, но которая, будучи озарена разумом человека и направлена его волей, преобразуется в нем и для него в сознательный и свободный труд.

Только посредством мысли человек приходит к созна­нию своей свободы в произведшей его природной среде; но только трудом он ее осуществляет. Мы отметили, что деятельность, составляющая труд, т.е. медленная работа по преобразованию поверхности нашей планеты физической силой каждого живого существа сообразно с потребностями каждого, встречается более или менее развитой на всех стадиях ор­ганической жизни. Но она начинает быть собственно челове-

70         М. А. Бакунин

ческим трудом только тогда, когда, направленная человече­ским разумом и сознательной волей, служит удовлетворе­нию не только строго определенных и неизменных по­требностей исключительно животной жизни, но и по­требностей мыслящего существа, которое приобретает свою че­ловечность, утверждая и осуществляя в мире свою свободу.

Исполнение этой безмерной, бесконечной задачи является не только делом интеллектуального и нравствен­ного развития, но также делом материального освобо­ждения. Человек действительно становится человеком, получает возможность развиваться и внутренне совершен­ствоваться лишь при условии, что он порвал, хотя бы в ка­кой-то степени, рабские цепи, налагаемые природой на всех своих детей. Цепи эти — голод, всякого рода лише­ния, боль, влияние климата, времен года и вообще тысячи условий животной жизни, удерживающих человеческое существо в чуть ли не абсолютной зависимости от окру­жающей его среды; это постоянные опасности, которые в виде природных явлений угрожают человеку и подавля­ют его со всех сторон: этот непрестанный страх, составля­ющий сущность всякого животного существования и до того подавляющий природного дикого индивида, что он не находит в себе ничего, что воспротивилось бы этому страху и победило бы его... одним словом, присутствуют все элементы самого абсолютного рабства. Первый шаг, который делает человек, чтобы освободиться от этого рабства, состоит, как мы уже сказали, в акте разумной абстракции, который, внутренне возвышая человека над окружающими вещами, позволяет ему исследовать их от­ношения и законы. Но вторым шагом является непремен­но материальный акт, определяемый волей и направля­емый более или менее глубоким познанием внешнего мира: это применение мускульной силы человека к пре­образованию этого мира сообразно своим возрастающим потребностям. Эта борьба человека, сознательного труже­ника, против матери-природы не является бунтом против нее или ее законов. Он использует полученное им знание этих законов лишь с целью стать сильнее и обезопасить себя от грубых нападений и случайных катастроф, а так­же от периодических и регулярных явлений физического мира. Только познание и самое почтительное соблюдение законов природы делает человека способным, в свою оче­редь, покорить ее, заставить служить его целям и превра-

Федерализм, социализм и антитеологизм           71

тить поверхность земного шара во все более и более бла­гоприятную для развития человечества среду.

Как видите, способность к отвлечению, источник всех наших знаний и всех наших идей, является также единст­венной причиной всякого человеческого освобождения. Но первое пробуждение этой способности, являющейся не чем иным, как разумом, не приводит тотчас лее к сво­боде. Когда она начинает действовать в человеке, медлен­но освобождаясь от пелены животной инстинктивности, то вначале она проявляется не в виде разумной рефле­ксии, обладающей знанием и познанием своей собствен­ной деятельности, а в виде рефлексии воображения или нера­зумия. Она постепенно освобождает человека от природ­ного рабства, тяготеющего над ним с колыбели, только для того, чтобы тотчас же отдать его в новое рабство, в тысячу раз более суровое и ужасное — в рабство ре­лигии.

Именно воображение человека превращает естествен­ный культ, элементы и следы которого мы находим у всех животных, в культ человеческий, в элементарной форме фетишизма. Мы обратили внимание на животных, инстинктивно поклоняющихся великим явлениям приро­ды, действительно оказывающим непосредственное и мо­гущественное влияние на их существование, но мы нико­гда не слыхали о животных, поклоняющихся безобидно­му куску дерева, тряпке, кости или камню. Между тем мы находим этот культ в первобытной религии дикарей и даже в католицизме. Как объяснить эту столь странную, по крайней мере на первый взгляд, аномалию, представ­ляющую человека, с точки зрения здравого смысла и по­нимания действительности, стоящим гораздо более низ­ко, чем самые скромные животные?

Эта абсурдность есть продукт воображения дикаря. Он не только чувствует, подобно другим животным, всемогу­щество природы, он делает его предметом своей непре­станной рефлексии, фиксирует и обобщает его посред­ством какого-нибудь наименования, делает его центром, вокруг которого группируются все его детские воображе­ния. Еще неспособный охватить своей бедной мыслью Вселенную, даже земной шар и даже столь ограниченную среду, в которой он родился и живет, он повсюду ищет, где же именно находится то всемогущество, ощущение которого, теперь уже осознанное и закрепленное, пресле­дует его. И посредством наблюдения, игры своей неразви-

72         М А. Бакунин

той фантазии, которую нам сейчас понять трудно, он при­вязывает его к этому куску камня, к этой тряпке, к этому камню... таков чистый фетишизм, самая религиозная, т.е. самая абсурдная, из всех религий.

Вслед за фетишизмом и часто в одно время с ним идет культ колдунов. Это культ, если и не намного более разумный, то во всяком случае более естественный: он удивляет нас меньше чистого фетишизма, ибо мы к нему привыкли. Мы ведь еще сегодня окружены колдунами: спириты, медиумы, ясновидящие, всякие магнетизеры и даже священники римской католической, а также вос­точной греческой церкви, которые утверждают, что они имеют власть заставить Бога с помощью каких-то таинст­венных формул сойти на воду или лее воплотиться в хле­бе и вине. Разве все эти насильники покоренного их закли­наниями божества не колдуны? Правда, их божество, раз­вивавшееся в течение нескольких тысячелетий, гораздо более сложно, чем божество первобытного колдовства, объектом которого является только зафиксированный, но еще не определенный образ всемогущества, без какого-либо другого интеллектуального или морального атрибута. Различие между добром и злом, справедливым и неспра­ведливым здесь еще неизвестно; не знают, что такое бо­жество любит и что оно ненавидит, что оно хочет и чего не хочет, оно ни доброе, ни злое — оно всемогуще и боль­ше ничего. Однако божественный характер уже начинает вырисовываться; божество эгоистично и тщеславно, оно любит комплименты, коленопреклонение, унижение и заклание людей, их обожание и жертвоприношения, —  и оно преследует и жестоко наказывает тех, кто не хочет ему покориться: бунтовщиков, гордецов, нечестивцев. Как известно, это основная черта божественной природы древних и современных богов, созданных человеческим неразумием. Существовало ли когда-нибудь в мире столь завистливое, тщеславное, эгоистичное, кровавое существо, как Иегова евреев или Бог-отец христиан?

В культе первобытного колдовства божество или это неопределимое всемогущество является вначале как неот­делимое от личности колдуна: он сам — бог, подобно фе­тишу. Но с течением времени роль сверхъестественного человека, человека-бога, становится невозможной для ре­ального человека и в особенности для дикаря, который не имеет никаких средств укрыться от нескромного любо­пытства верующих и остается с утра до вечера открытым

Федерализм, социализм и антитеологизм           73

для наблюдения. Здравый смысл, практический ум дикого племени, продолжающие развиваться параллельно его ре­лигиозному воображению, доказывают ему в конце кон­цов невозможность того, чтобы человек, доступный всем человеческим слабостям и немощам, был богом. Колдун остается для народа сверхъестественным существом, но только иногда, когда он одержим. Но чем же он одер­жим? Всемогуществом, богом... Значит, божество нахо­дится обычно вне колдуна. Где его искать? Фетиш, бог-вещь превзойден, как и колдун, человеко-бог. Все эти трансформации в первобытные времена могли зани­мать столетия. Дикарь, уже продвинувшийся в своем раз­витии, обогатившийся опытом и традициями многих ве­ков, ищет теперь божество вдали от себя, но все еще среди реально существующего: в солнце, в луне, в звез­дах. Религиозная мысль уже начинает охватывать все­ленную.

Как мы уже сказали, человек смог достигнуть этого пункта лишь по прошествии долгого ряда веков. Его спо­собность отвлеченно мыслить, его разум развились, окрепли, изощрились в практическом познании окружа­ющих его вещей и в наблюдении их отношений и взаим­ной причинности, тогда как повторяемость некоторых явлений дала ему начальное представление о законах при­роды. Человек начинает интересоваться совокупностью явлений и их причинами; он их разыскивает. В то же вре­мя он начинает познавать самого себя и благодаря той же способности к абстракции, которая позволяет ему вну­тренне подниматься мыслью над самим собою и делать себя объектом рефлексии, он начинает отделять свое ма­териальное и жизненное существо от своего мыслящего существа, внешнее от внутреннего, свое тело от своей ду­ши. Но раз это различие открыто им и зафиксировано, то он с естественной необходимостью переносит его на сво­его бога и начинает искать невидимую душу этого види­мого мира. Так должен был родиться религиозный панте­изм индусов.

Мы должны остановиться на этом, ибо именно здесь начинается, собственно, религия в полном смысле этого слова и вместе с ней теология и метафизика. До сих пор религиозное воображение человека, одержимое закре­пившимися представлениями о всемогуществе, шло естественным образом, ища причину и источник этого всемогущества путем экспериментального исследования,

74         М А Бакунин

вначале в самых близких предметах, в фетишах, потом в колдунах, еще позже в значительных явлениях приро­ды, наконец, в звездах, но всегда приписывая его како­му-нибудь действительному и видимому предмету, каким бы далеким он ни был. Теперь человек предполагает су­ществование духовного, внемирового, невидимого бога. С другой стороны, до сих пор его боги были ограничен­ными и обособленными существами среди множества других небожественных существ, одаренными всемогуще­ством, но все же реально существующими. Теперь он впервые полагает универсальное божество: Существо Су­ществ, субстанцию и творца всех ограниченных и обосо­бленных Существ, всеобщую душу всей Вселенной, Вели­кое Целое. Вот начало настоящего бога и вместе с ним настоящей религии.

Мы должны теперь исследовать, каким путем человек пришел к этому результату, дабы познать по самому его историческому происхождению истинную природу бо­жества.

Весь вопрос сводится к следующему: каким образом зарождаются в человеке представление о Вселенной и идея ее единства? Начнем с того, что у животного пред­ставление о Вселенной не может существовать, ибо это не есть предмет, непосредственно данный ему чувствами, подобно всем окружающим его реальным предметам, большим или малым, далеким или близким, — это абстрактное сущее, а потому может существовать лишь для способности к абстрактному мышлению, т.е. для одного лишь человека. Рассмотрим же, каким образом это представление формируется у человека. Человек ви­дит себя окруженным внешними предметами: сам он, бу­дучи живым телом, является таким предметом для собст­венной мысли. Все эти предметы, которые он последова­тельно и медленно учится познавать, находятся между собой в определенных отношениях, которые он также более или менее познает; и тем не менее, несмотря на эти отношения, сближающие их, но не соединяющие, не сливающие их в одно, предметы остаются вне друг друга. Внешний мир, таким образом, представляется человеку как бесконечное разнообразие отдельных и отличных друг от друга предметов, действий и отношений без ма­лейшей видимости единства; это неопределенное рядоположение, но не единство. Человеческий разум наделен способностью к абстракции, которая позволяет ему, после

Федерализм, социализм и антитеологизм           75

того как он медленно обошел и по отдельности исследо­вал, один за другим, множество предметов, охватить их в мгновение ока в едином представлении, соединить их в одной и той же мысли. Итак, именно мысль человека создает единство и переносит его на многообразие внеш­него мира.

Отсюда следует, что это единство не является кон­кретным и реальным сущим, а абстрактным, созданным исключительно способностью человека к абстрактному мышлению. Мы говорим: способность к абстракции, ибо для того, чтобы соединить столько различных предметов в единое представление, наша мысль должна отвлечься от всего, что составляет различие между ними, т.е. от их раздельного и реального существования, и отметить лишь то, что они имеют общего; в результате, чем больше предметов объемлет мыслимое нами единство, чем боль­ше оно возвышается и чем больше разрешается уловлен­ное им общее составляющее его положительное опреде­ление, его содержание, — тем более абстрактным и ли­шенным реальности оно становится. Жизнь со всем сво­им преходящим изобилием и великолепием находится внизу, в разнообразии, —  смерть со своей вечной и возвы­шенной монотонностью пребывает наверху, в единстве. Поднимитесь с помощью той же способности к абстрак­ции все выше и выше, уйдите за пределы земного мира, охватите в одной мысли солнечный мир, представьте себе это возвышенное единство: что лее вам останется для его заполнения? Дикарю было бы непросто ответить на этот вопрос! Но мы ответим за него: останется материя с тем, что мы называем силой абстракции, движущая материя с различными феноменами, такими как свет, теплота, электричество и магнетизм, которые, как это теперь дока­зано, являются различными проявлениями одного и того же. Но если в силу той же не знающей пределов способ­ности к отвлечению вы подниметесь еще выше, выше Солнечной системы и соедините в своей мысли не только эти миллионы солнц, сияние которых мы видим на небо­склоне, но также бесконечное множество других солнеч­ных систем, которые мы не видим и никогда не увидим, но чье существование мы предполагаем, ибо наши мысли по той самой причине, что деятельность абстракции не знает пределов, отказывается верить, чтобы Вселенная, т.е. тотальность всех существующих миров, могла бы иметь предел или конец, — затем, опять же мысленно от-

76         М А. Бакунин

влекаясь от отдельного существования каждого из сущест­вующих миров, если вы попытаетесь представить себе единство этого бесконечного мира — что у вас останется для его определения и заполнения? Одно слово, единст­венная абстракция: неопределенное Сущее, т.е. недвижность, пустота, абсолютное ничто — Бог.

Бог — это абсолютная абстракиря, собственный продукт человеческой мысли; как сила абстракции, оставив позади все известные существа, все сущее мира, и освободившись тем самым от всякого реального содержания, превратив­шись уже в абсолютный мир, не узнавая себя в этой воз­вышенной наготе, он предстает сам перед собой как единственное и высшее Существо.

Нам могут возразить, что мы сами говорили на преды­дущих страницах о действительном единстве Вселенной, опре­делив которое как универсальную взаимозависимость или причинность, как единственное всемогущество, управля­ющее всем и ощущаемое в той или иной степени всеми живыми существами, теперь как будто бы отрицаем его. Но нет, мы его вовсе не отрицаем, мы лишь утверждаем, что между этим реальным всеобщим единством и идеаль­ным единством, к которому стремится и которое создает путем абстракции религиозная и философская метафизи­ка, нет ничего общего. Мы определили первое как бес­предельную сумму вещей или, скорее, как сумму непре­станных трансформаций всех реальных сущих, их посто­янных действий и противодействий, которые, соединяясь в одно движение, образуют, как мы сказали, так называ­емую всеобщую взаимозависимость, или причинность. Мы прибавили, что понимаем эту взаимозависимость не как абсолютную и первую причину, а напротив, как равно­действующую, постоянно производимую и воспроизводи­мую одновременным действием всех частных причин, —  действием, которое и составляет собственно универсаль­ную причинность —  вечно творящую и творимую. Опреде­лив ее таким образом, мы можем сказать, не боясь более никакого недоразумения, что эта универсальная причин­ность творит миры. И хотя мы очень настойчиво приба­вляли, что она это делает без какой-либо предшеству­ющей мысли или воли, без всякого плана, без преднаме­ренности или предопределенности — ведь у нее нет ника­кого отдельного или предшествующего существования помимо непрестанной самореализации, и она есть не что иное, как абсолютная равнодействующая, — тем не менее

Федерализм, социализм и антитеологизм           77

мы признаем теперь, что это выражение не является ни удачным, ни точным и что, несмотря на все добавленные объяснения, оно все-таки может привести к недоразуме­нию, до того мы привыкли связывать с этим словом творе­ние мысль о сознательном творце, о творце, отдельном от своего произведения. Мы должны были бы сказать, что каждый мир, каждое существо бессознательно и непроиз­вольно производится, рождается, развивается, живет, умирает и превращается в новое существо под всемогу­щим, абсолютным влиянием всеобщей взаимозависимо­сти и, чтобы выразить нашу мысль еще более точно, мы добавим теперь, что реальное единство Вселенной есть не что иное, как абсолютная взаимозависимость и бесконечность ее ре­альных превращений, ибо непрерывное изменение каждого отдель­ного существа составляет единственную, подлинную реальность каждого, и Вселенная — не что иное, как история без границ, без начала и без конца. Подробностям этой истории нет конца. Человеку всегда будет дано познать бесконечно малую до­лю. Наше звездное небо с множеством солнц образует лишь незаметную точку в неизмеримости пространства, и хотя мы можем объять его взором, мы никогда о нем почти ничего не узнаем. Мы вынуждены удостовериться некоторым познанием нашей Солнечной системы, отно­сительно которой мы должны предположить, что она на­ходится в совершенной гармонии с остальной Вселенной; ибо, если бы не было этой гармонии, то или она должна была установиться, или же наша Солнечная система поги­бла бы. Мы уже неплохо знаем последнюю с точки зре­ния небесной механики и начинаем познавать ее также с точки зрения физики, химии и даже геологии. Наша на­ука с трудом перейдет этот предел. Если мы хотим более конкретного познания, мы должны придерживаться на­шего земного шара. Мы знаем, что он возник во времени, и мы предполагаем, что через некоторое, неизвестное нам число веков он осужден на гибель, — как рождается и погибает или, скорее, трансформируется все, что су­ществует.

Каким образом наш земной шар, бывший вначале рас­каленной, газообразной, несравненно более легкой, чем воздух, материей, сгустился, охладился, сформировался, через какой нескончаемый ряд геологических изменений он должен был пройти, прежде чем на его поверхности появилось все это бесконечное богатство органической жизни, начиная с первой и самой простой клетки и кон-

78         М. А. Бакунин

чая человеком? Как он изменялся и продолжает свое раз­витие в историческом и социальном мире человека? Куда мы идем, влекомые высшим и фатальным законом непре­станного изменения?

Вот единственно доступные нам вопросы, единствен­ные, которые могут и должны быть действительно охва­чены, детально изучены и решены человеком. Эти вопро­сы, как мы уже сказали, будучи неуловимым моментом безграничного и неопределимого вопроса о Вселенной, являют, тем не менее, нашему уму истинно бесконечный мир — не в божественном, т.е. абстрактном смысле это­го слова, не в смысле верховного существа, созданного ре­лигиозной абстракцией, нет, наоборот, бесконечный по богатству своих подробностей, которое никогда не смогут исчерпать никакое наблюдение и никакая наука.

И для того, чтобы познать этот мир, наш бесконечный мир, недостаточно одной абстракции. Она снова привела бы нас к Богу, к Верховному Существу, к ничто. Исполь­зуя эту способность к абстракции, без которой мы бы ни­когда не смогли возвыситься от низшего порядка к вы­сшему и, следовательно, никогда не смогли бы понять естественную иерархию существ, —  необходимо, говорим мы, чтобы наш ум с уважением и любовью погрузился в тщательное изучение деталей и бесконечно малых под­робностей, без которых нам невозможно представить се­бе живую реальность существ. Итак, только соединяя эти две способности, эти две на первый взгляд столь противо­полагаемые тенденции: абстракцию и внимательный, тща­тельный, терпеливый анализ всех деталей, мы сможем подняться до реального понятия о нашем не внешне, а вну­тренне бесконечном мире и составить себе хоть сколько-ни­будь полное представление о нашей собственной Вселен­ной —  о нашем земном шаре или, если хотите, о нашей Солнечной системе. Итак, очевидно, что если наши чув­ства и наше воображение и могут дать нам какой-то об­раз, какое-то представление, непременно в той или иной степени ложное, об этом мире, даже если они могут по­средством своего рода инстинктивной догадки дать нам почувствовать тень, отдаленное подобие истины, то чи­стую и полную истину нам может дать только наука.

Что же представляет собой эта властная любознатель­ность, толкающая человека к познанию окружающего ми­ра, к постижению с неутомимой страстью секретов этой природы, чьим последним и самым совершенным созда-

Федерализм, социализм и антитеологизм           79

нием на нашей Земле он сам является? Является ли лю­бознательность просто роскошью, приятным времяпре­провождением или же одной из основополагающих по­требностей его природы? Мы, не колеблясь, утверждаем, что из всех потребностей, присущих природе человека, это наиболее человечная и что он действительно стано­вится человеком, что он действительно отличается от жи­вотных всех других видов лишь благодаря этой неукроти­мой жажде знания. Чтобы осуществить себя во всей пол­ноте своего бытия, человек должен, как мы сказали, себя познать, а он никогда себя действительно не познает, по­ка он не познает окружающую его природу, произведени­ем которой он сам является. Если человек не хочет отка­заться от своей человечности, он должен знать, он дол­жен пронизывать 'своей мыслью весь видимый мир и без надежды достичь когда-нибудь его сущности углубляться все более и более в изучение его устройства и законов, ибо наша человечность приобретается лишь этой ценой. Ему нужно познать все низшие, предшествующие и сов­ременные ему области, все механические, физические, химические, геологические и органические изменения на всех ступенях развития растительной и животной жизни, т.е. все причины и условия его собственного рождения и существования, дабы он мог понять свою собственную природу и свое призвание на этой земле — его единствен­ном отечестве и месте действия, —  чтобы в этом мире сле­пой фатальности он мог основать царство свободы.

Такова задача человека: она неисчерпаема, бесконечна и вполне достаточна для удовлетворения самых честолю­бивых умов и сердец. Мимолетное и неприметное суще­ство среди безбрежного океана всеобщей изменяемости, с неведомой вечностью позади него и неведомой вечно­стью впереди, человек, мыслящий, деятельный, созна­ющий свое человеческое назначение, остается гордым и спокойным в сознании своей свободы, которую он сам завоевывает, просвещая, освобождая, в случае необходи­мости поднимая на бунт окружающий его мир и помогая ему. В этом его утешение, награда, его единственный рай. Если вы спросите после этого, каково его внутреннее убе­ждение и последнее слово относительно реального единства Вселенной, то он вам скажет, что оно заключает­ся в вечном и универсальном преобразовании, в движении без начала, без предела и конца. А это полная противополож­ность всякому Провидению — отрицание Бога.

80         M. A. Бакунин

Во всех религиях, поделивших между собой мир и об­ладающих сколько-нибудь развитой теологией, —  за ис­ключением, впрочем, буддизма, чья странная и к тому же не понятая до конца несколькими сотнями миллионов по­следователей доктрина устанавливает религию без Бога, —  во всех системах метафизики Бог является нам как все­вышнее существо, предвечно существовавшее и все пре­допределившее, все в себе содержащее, как мысль и во­ля, вдохновляющее всякое существование и предшеству­ющее всякому существованию: источник и вечная причи­на всякого творения, неизменное и вечно равное самому себе существо во всеобщем движении сотворенных ми­ров. Как мы видели, этот Бог не находится в действитель­ной Вселенной, по крайней мере в той ее части, которая доступна человеку. Поэтому, не находя его вне самого се­бя, человек должен был найти его в себе самом. Каким образом он его искал? Отвлекаясь от всех живых, реаль­ных вещей, от всех видимых, известных миров. Но мы видели, что в конце этого бесплодного путешествия чело­веческая способность к абстракции встречает лишь один объект: саму себя, но освобожденную от всякого содержа­ния и лишенную всякого движения за неимением пред­мета, который бы можно еще превзойти, —  себя как абстракцию, как абсолютно неподвижное, абсолютно пу­стое бытие. Мы сказали бы; абсолютное Небытие. Но ре­лигиозная фантазия говорит: Верховное Существо — Бог.

К тому же, как мы уже отметили, фантазия следует здесь примеру того различия или даже противоположе­ния, которое делается уже достаточно развившимся мыш­лением между внешним человеком — телом — и его вну­тренним миром, заключающим в себе его мысль и во­лю, —  человеческой душой. Естественно, не подозревая, что душа — не что иное, как продукт и последнее, посто­янно обновляемое, воспроизводимое выражение челове­ческого организма, видя, напротив, что в повседневной жизни тело кажется всегда повинующимся внушениям мысли и воли; предполагая, следовательно, что душа есть если не творец, то, по крайней мере, хозяин тела, для ко­торого не остается другого назначения, как служить ей и выражать ее, —  религиозный человек, с того момента, как его способность к отвлечению дошла, описанным нами образом, до идеи универсального и всевышнего су­щества, которое, как мы доказали, является не чем иным, как этой самой способностью к абстракции, полагающей

Федерализм, социализм и антитеологизм           81

самое себя как объект, — естественно принимает ее за ду­шу всей вселенной — Бога.

Так впервые в истории появился истинный Бог — все­мирное, вечное, неизменное существо, созданное двой­ным действием религиозного воображения и человече­ской способности к отвлечению. Но как только Бог был таким образом познан и признан, человек, забывая или, скорее, даже не зная о своей собственной интеллектуаль­ной деятельности, которая и создала Бога, не узнавая себя самого в своем собственном создании: в универсальном абстрактуме, — начал ему поклоняться. Роли тотчас же пе­ременились: творение стало предполагаемым творцом, а настоящий творец, человек, занял место между множе­ством других презренных тварей как жалкая тварь, сто­ящая чуть выше всех прочих.

Раз Бог был признан, то постепенное и прогрессиру­ющее развитие различных теологии естественно объясня­ется как отражение исторического развития человечества. Ибо с того момента, как идея сверхъестественного и все­вышнего существа завладела воображением человека и укрепилась в его религиозном убеждении, —  вплоть до того, что это существо кажется ему более реальным, чем действительные вещи, которые он видит и осязает рука­ми, —  она естественным и необходимым образом стано­вится главной основой всего человеческого существова­ния, она его изменяет, пронизывает его, оно находится в ее исключительной и абсолютной власти. Верховное су­щество тотчас же представляется как абсолютный госпо­дин, как мысль, воля, первоисток — как творец и устро­итель всех вещей. Ничто не может более соперничать с ним и все должно исчезнуть в его присутствии: всякая истина пребывает в нем одном и каждое существо, сколь бы могущественным оно ни казалось, включая самого че­ловека, отныне может существовать лишь с божьего соиз­воления. Все это, впрочем, совершенно логично, ибо в противном случае Бог не был бы всевышним, всемогу­щим, абсолютным существом, т.е. его вовсе бы не было.

С этих пор, естественно, человек приписывает Богу все качества, все силы, все добродетели, которые он по­следовательно открывает в себе или вне себя. Мы видели, что Бог, признанный верховным существом и являющий­ся в действительности не чем иным, как абсолютным абстрактумом, совершенно лишен всякой определенности и всякого содержания: он обнажен и ничтожен, как само

82         М. А. Бакунин

Небытие. И вот он наполняется и обогащается всеми ре­альностями существующего мира, будучи лишь его абстракцией; но для религиозной фантазии он — Господь и Владыка. Отсюда следует, что Бог — это неограничен­ный грабитель, и так как антропоморфизм составляет са­мую сущность всякой религии, небо, местопребывание бессмертных богов, является просто кривым зеркалом, которое посылает верующему человеку его собственное отражение в перевернутом и увеличенном виде.

Ведь действие религии заключается не только в том, что она отнимает у земли естественные богатства и силы, а у человека — его способности и добродетели, по мере того как он открывает их в ходе исторического развития и тотчас переносит на небо, делает из них божественные атрибуты или существа. Таким превращением религия ко­ренным образом изменяет природу этих сил или качеств, она их извращает, портит, придавая им направление, ди­аметрально противоположное первоначальному.

Так человеческий разум, единственный орган, кото­рым мы обладаем для познания истины, превращаясь в божественный разум, становится для нас совершенно непонятным и предстает перед верующими как открове­ние абсурда. Так почитание неба делается презрением к земле, а поклонение божеству — уничижением челове­чества. Человеческая любовь, эта великая естественная со­лидарность, связующая всех индивидов, все народы, дела­ющая счастье и свободу каждого зависимой от свободы и счастья всех других, призванная соединить рано или поздно всех людей во всеобщем братстве, несмотря на различия цвета и расы, —  эта любовь, превратившись в бо­жественную любовь и религиозное милосердие, тотчас лее становится бичом человечества: вся кровь, пролитая во имя веры с самого начала истории, все эти миллионы че­ловеческих жизней, принесенных в жертву ради вящей славы богов, свидетельствуют об этом... Наконец, сама справедливость, эта будущая мать равенства, единожды перенесенная религиозной фантазией в небесные дали и превращенная в божественную справедливость, тут же возвращается на землю в теологической форме благодати и, принимая всегда и везде сторону самых сильных, сеет с этих пор среди людей лишь насилие, привилегии, моно­полию и все чудовищное неравенство, освященное исто­рическим правом.

Федерализм, социализм и антитеологизм           83

Мы не думаем отрицать историческую необходимость религии, мы не утверждаем, что она была абсолютным злом в истории. Если она зло, то она была и, к сожале­нию, поныне остается для громадного большинства неве­жественного человечества злом неизбежным, подобно то­му, как неизбежны недостатки и ошибки в развитии вся­кой человеческой способности. Религия, как мы уже ска­зали, — это первое пробуждение человеческого разума в форме божественного неразумия; это первый проблеск человеческой истины сквозь божественные покровы лжи; это первое проявление человеческой морали, справедли­вости и права сквозь исторические неправедности божест­венной благодати; наконец, это первый опыт свободы под унизительным и тягостным игом божества, игом, которое в конце концов необходимо будет свергнуть, чтобы дейст­вительно завоевать разумный разум, истинную истину, полную справедливость и действительную свободу.

При помощи религии человек-животное, выходя из животности, делает первый шаг к человечности; но поку­да он останется религиозным, он никогда не достигнет своей цели, ибо всякая религия обрекает его на абсурд и, направляя его по ложному пути, заставляет искать бо­жественное вместо человеческого. Религия приводит к тому, что народы, едва освободившись от природного рабства, в котором остаются животные других видов, тот­час же попадают в рабство к сильным мира сего и к ка­стам привилегированным, кастам, этим божеским избран­никам.

Одним из главных атрибутов бессмертных богов явля­ется, как известно, звание законодателей человеческого общества, основателей государства. Человек, говорят по­чти все религии, был бы неспособен сам распознать, что хорошо и что плохо, справедливо и несправедливо, а по­тому само божество должно было так или иначе спу­ститься на землю, чтобы просветить человека и основать в человеческом обществе политический и социальный строй. Естественным результатом этого является непре­ложный вывод: все законы и всякая установленная власть освящены небом и им должно всегда и везде слепо пови­новаться.

84         М.Л. Бакунин

Это очень удобно для правителей и очень неудобно для управляемых, а так как мы принадлежим к послед­ним, то мы кровно заинтересованы в более близком рас­смотрении правомерности этого древнего утверждения, которое всех нас обратило в рабов, чтобы найти средство освободиться от гнета.

Вопрос теперь уже для нас чрезвычайно упростился: поскольку Бог не существует или он не что иное, как про­дукт нашей способности к абстракции, соединенной с ре­лигиозным чувством, доставшимся нам по наследству от животных; будучи лишь всеобщим абстрактумом, неспо­собным на движение и самостоятельное действие, абсо­лютным Небытием, воображенным как верховное суще­ство и созданным только религиозной фантазией, абсо­лютно лишенным всякого содержания и обогащающимся всеми реальностями земли, возвращающим человеку в из­вращенном, испорченном, божественном виде то, что оно раньше у него похитило, —  Бог не может быть ни добр, ни зол, ни справедлив, ни несправедлив. Он не может ни­чего желать, ничего устанавливать, ибо в сущности он — ничто, и он становится всем лишь благодаря рели­гиозному легковерию. Поэтому, если это последнее на­шло в нем идеи справедливости и добра, то только пото­му, что раньше само предоставило их ему, не подозревая об этом; веруя, что получает, оно само их давало. Но, что­бы одалживать эти идеи Богу, человек должен был их иметь! Где он нашел их? Конечно, в себе самом. Но все, что он имеет, исходит от его животности: его дух — не что иное, как толкование его животной природы. Итак, идеи справедливости и добра, подобно всему другому че­ловеческому, должны иметь корни в самой животности человека.

И в самом деле, элементы того, что мы называем мора­лью, имеются уже в животном мире. У животных всех ви­дов, без малейшего исключения и лишь с громадной раз­ницей в отношении развитости, мы встречаем два проти­воположных инстинкта: инстинкт самосохранения Инди­вида и инстинкт сохранения Вида, или, говоря человече­ским языком, эгоистический инстинкт и социальный ин­стинкт. С точки зрения науки, как и с точки зрения самой природы, эти два инстинкта равно естественны и, следо­вательно, законны, более того, они равно необходимы для естественной экономики существ, поскольку индиви­дуальный инстинкт — основное условие сохранения вида;

Федерализм, социализм и антитеологизм           85

если бы индивиды всей своей энергией не защищались от лишений, всех внешних опасностей, постоянно угрожа­ющих их существованию, то и сам вид, который живет лишь в индивидах и через индивидов, не мог бы сохра­ниться. Но если судить об этих двух стремлениях, исходя только из интересов вида, то можно было бы сказать, что социальный инстинкт хорош, а индивидуальный, посколь­ку он ему противоположен, дурен. У муравьев, у пчел преобладает добродетель, ибо у них социальный ин­стинкт, как кажется, совершенно подавляет индивидуаль­ный инстинкт. Совершенно иное видим мы у хищных зверей, и мы не ошибемся, если скажем, что в животном мире вообще преобладает эгоизм. Инстинкт вида, наобо­рот, пробуждается лишь на короткий срок и длится лишь столько времени, сколько необходимо для размножения и воспитания семьи.

Иначе обстоит дело с человеком. По-видимому, и это одно из доказательств его огромного превосходства над животными всех других видов, оба противоположных ин­стинкта, эгоизм и общественность, у человека и гораздо сильнее, как один, так и другой, и менее разделимы, чем у всех нижестоящих видов животных: в своем эгоизме он свирепее самых кровожадных зверей и в то же вре­мя — куда больший социалист, чем пчелы и муравьи.

Проявление в каком-либо животном большей силы эгоизма или индивидуальности есть несомненное доказа­тельство сравнительно большего совершенства его орга­низма и признак более развитого ума. Каждый вид жи­вотных конституирован как таковой особым законом, т.е. свойственным только ему способом формирования и сохранения, отличающим его от всех прочих видов. Этот закон не существует вне реальных индивидов, при­надлежащих виду, которым он управляет; помимо них у него нет реальности, но он безраздельно правит ими, и они являются его рабами. У самых низших видов, про­являясь как способ скорее растительной, чем животной жизни, он почти совсем отделен от них, являясь чуть ли не внешним законом, которому едва определенные как таковые, индивиды повинуются, так сказать, механически. Но, по мере развития видов и их постепенного восходя­щего приближения к человеку, все более индивидуализи­руется управляющий ими специальный родовой закон; все более полно он претворяется и проявляется в каждом индивиде, приобретающем тем самым все большую опре-

86         М.А. Бакунин

деленность и отличительные признаки. Продолжая пови­новаться этому закону с такой же необходимостью, как и другие, при том, что этот закон все больше проявляется в нем как его собственное индивидуальное стремление, как скорее внутренняя, чем внешняя необходимость, —  несмотря на то, что эта внутренняя необходимость всегда проявляется в нем, хотя он этого и не подозревает, под действием множества внешних причин, —  индивид чув­ствует себя более свободным, более независимым, способ­ным к более самостоятельным действиям, чем индивиды нижестоящих видов. У него появляется чувство свободы. Мы можем сказать, что сама природа в своих прогрессив­ных изменениях стремится к освобождению и что уже в ее лоне большая индивидуальная свобода является не­сомненным признаком более высокого развития. Самым индивидуальным и самым свободным существом в сравнении с другими животными, бесспорно, является человек.

Мы сказали, что человек — это не только самое инди­видуальное из земных существ, но и самое социальное. Большой ошибкой со стороны Ж. Ж. Руссо было пред­положение, что первобытное общество основано на сво­бодном договоре, заключенном дикарями. Но Руссо не единственный, кто это утверждает. Большинство совре­менных юристов и публицистов из школы Канта или из всякой другой индивидуалистической и либеральной шко­лы, не признающих ни общества, основанного на божест­венном праве теологов, ни общества, определяемого геге­льянской школой, как более или менее мистическая ре­ализация объективной морали, ни первобытно-животного общества натуралистов, берут в качестве исходного пун­кта, nolens volens*, молчаливый договор. Молчаливый договор! Т.е. договор без слов и, следовательно, без мысли и без воли — возмутительная бессмыслица! Абсурдная фикция и, что хуже, злая фикция! Недостойное надувательство! Ибо он предполагает, что в то время, когда я еще не был в состоянии ни желать, ни думать, ни говорить, —  я толь­ко тем, что покорно позволил себя оболванить, мог дать согласие на вечное рабство как свое, так и всего моего по­томства!

Последствия общественного договора поистине пагубны, ибо они приводят к полному доминированию государст­ва. А ведь взятый за исходный пункт принцип кажется чрезвычайно либеральным. Предполагается, что индиви­ды до заключения этого договора пользуются абсолютной

Федерализм социализм и антитеологизм            87

свободой, ибо согласно этой теории только естественный, дикий человек совершенно свободен. Мы высказали свое мнение об этой естественной свободе, которая является лишь абсолютной зависимостью человека-гориллы от по­стоянного давления внешнего мира. Но предположим, что человек действительно свободен в исходном пункте своей истории, зачем же тогда ему образовывать обще­ство? Чтобы защитить себя, отвечают нам, от всех воз­можных вторжений внешнего мира, включая других лю­дей, объединившихся или необъединившихся, но не при­надлежащих к формирующемуся новому обществу.

Таковы эти первобытные люди, совершенно свобод­ные, каждый сам по себе и для себя самого, но которые пользуются этой безграничной свободой до тех пор, пока не встретятся друг с другом, пока они пребывают в пол­ной индивидуальной изоляции. Свободе одного не нужна свобода другого, напротив, свобода каждого довольствует­ся сама собой, существует сама по себе и непременно предстает отрицанием свободы всех других. Все эти сво­боды при встрече должны друг друга ограничивать, уменьшать, противоречить одна другой и взаимно уничто­жаться...

Дабы не уничтожить друг друга совершенно, они за­ключают между собой явный или молчаливый договор, по которому они отказываются от своей части, чтобы обеспе­чить остальное. Этот договор становится фундаментом общества, а скорее, Государства; ибо надо заметить, что в этой теории нет места для общества, в ней существует только Государство или, лучше сказать, общество в ней полностью поглощено Государством.

Общество — это естественный способ существования со­вокупности людей независимо от всякого договора. Оно управляется нравами и традиционными обычаями, но ни­когда не руководствуется законами. Оно медленно разви­вается под влиянием инициативы индивидов, а не мы­слью и волей законодателя. Существуют, правда, законы, управляющие обществом без его ведома, но это законы естественные, свойственные социальному телу, как физи­ческие законы присущи материальным телам. Большая часть этих законов до сих пор не открыта, а между тем они управляли человеческим обществом с его рождения, независимо от мышления и воли составляющих его лю­дей. Отсюда следует, что их не надо смешивать с полити­ческими и юридическими законами, провозглашенными

М. Л. Бакунин 88

какой-либо законодательной властью, которые в разбира­емой нами системе считаются логическими выводами из первого договора, сознательно заключенного людьми.

Предыдущий | Оглавление | Следующий