Предыдущий | Оглавление | Следующий

III. АНТИТЕОЛОГИЗМ

Господа, мы убеждены, что в мире не произошло ни одного крупного политического и социального измене­ния, которое бы не сопровождалось, а зачастую и не пред­варялось, аналогичным движением в философских и ре­лигиозных идеях, управляющих сознанием как индиви­дов, так и Общества.

Все религии со своими богами всегда были только со­зданием верующей и легковерной фантазии человека, еще не достигшего уровня чистой рефлексии и свобод­ной, основанной на науке мысли; религиозное небо было лишь миражом, в котором воспламененный верой чело­век находил свой собственный образ, но увеличенный и перевернутый, то есть обожествленный.

История религий, история величия и упадка следовав­ших друг за другом богов — не что иное, как история раз­вития коллективного ума и коллективного сознания лю­дей. По мере того как они открывали в себе или вне себя какую-либо силу, способность или качество, они приписы­вали его своим богам, увеличив его, расширив сверх вся­кой меры актом своей религиозной фантазии, подобно тому, как это делают дети. Таким образом, благодаря скромности и великодушию людей, небо обогатилось плодами земли, и, естественно, чем небо становилось бо­гаче, тем беднее становилось человечество. Как только божество было признано, оно, естественно, было провоз­глашено господином, источником, дарителем всего: ре­альный мир стал существовать лишь через него, и чело­век, его бессознательный творец, пал перед ним на коле­ни и объявил себя творением, рабом божества.

Христианство является религией par excellence именно потому, что оно показывает и выражает саму природу и сущность всякой религии: систематическое и абсолют­ное обнищание, уничтожение и порабощение человечест­ва в пользу божества — высший принцип не только вся­кой религии, но и всякой метафизики, как теистической, так и пантеистической. Если Бог — все, то реальный мир и человек — ничто. Если Бог — истина, справедливость и бесконечная жизнь, то человек — ложь, несправедли­вость и смерть. Если Бог — господин, то человек — раб. Неспособный сам отыскать путь справедливости и исти-

44         М А Бакунин

ны, он должен получить их, как откровение свыше, через посланников и избранников божьей милости Кто возве­щает откровение, тот признает глашатаев его, пророков, священников, а раз они признаны представителями бо­жества на земле, учителями, воспитателями человечества для вечной жизни, то они получают тем самым право ру­ководить, повелевать и управлять человечеством в его земном существовании. Все люди обязаны абсолютно ве­рить и беспрекословно им повиноваться; рабы Божьи, лю­ди должны быть также рабами Церкви и, с благослове­ния Церкви, рабами Государства. Из всех существующих или существовавших религий только христианство это це­ликом поняло, а из всех христианских сект только рим­ский католицизм провозгласил и осуществил это со стро­гой последовательностью. Вот почему христианство явля­ется религией абсолютной, последней религией; вот по­чему апостольская и римская церковь является единствен­но последовательной, законной и божественной.

Не в обиду будь сказано всем полуфилософам, всем так называемым религиозным мыслителям: существование Бога обязательно предполагает отречение от человеческого ра­зума и человеческой справедливости; оно является отрицанием че­ловеческой свободы и неизбежно приводит не только к теоретиче­скому, но и к практическому рабству.

И если мы не хотим рабства, мы не можем и не дол­жны делать ни малейшей уступки теологии, ибо в этом мистическом и строго последовательном алфавите вся­кий, начав с А, неизбежно дойдет до Я, и всякий, кто хо­чет поклоняться Богу, должен отказаться от свободы и до­стоинства человека.

Бог существует, значит, человек — раб.

Человек разумен, справедлив, свободен, — значит, Бога нет.

Мы призываем всех выйти из этого круга, теперь вы­бирайте.

К тому же история показывает, что священники всех религий, за исключением преследуемых, были союзника­ми тирании. И даже преследуемые священники, хотя они и боролись против притеснения властей, и проклинали их, разве они не дисциплинировали своих верующих и не приготовляли тем самым элементы новой тирании? Ка­ким бы ни было духовное рабство, оно всегда будет иметь своим естественным последствием рабство политическое и социальное. В настоящее время христианство во всех

Федерализм, социализм и антитеологизм           45

своих формах, вместе с вытекающей из него доктринер­ской и деистической метафизикой, которая в сущности не что иное, как замаскированная теология, несомненно является самым большим препятствием на пути освобо­ждения общества. Поэтому-то все правительства, все госу­дарственные люди Европы, которые сами не являются ни метафизиками, ни теологами, ни деистами, которые в глубине души не верят ни в бога, ни в дьявола, так страстно, так неистово защищают и метафизику, и рели­гию, какую бы то ни было религию, лишь бы она пропо­ведовала смирение, подчинение и терпение, —  что, впро­чем, все религии и делают.

Неистовство, с которым они встают на защиту рели­гий, доказывает, насколько нам необходимо бороться с ними и их уничтожить.

Нужно ли вам, господа, напоминать, как деморализу­ют и развращают народы религиозные влияния? Они уби­вают разум, это главное орудие человеческого освобожде­ния, и сводят его к слабоумию, заполняя ум божествен­ным абсурдом — главной основой всякого рабства. Они убивают в людях трудовую энергию, славу и спасение на­рода. Ведь труд есть то творческое деяние человека, коим он созидает свой мир, основание и условия своего челове­ческого существования и завоевывает одновременно свою свободу и свою человечность. Религия убивает в людях производительную силу, заставляя их презирать земную жизнь в ожидании небесного блаженства, представляя им труд как проклятие или заслуженное наказание, а празд­ность — как божественную привилегию. Религия убивает в людях справедливость, эту суровую хранительницу братства и это высшее условие мира, всегда склоняя чашу весов в сторону более сильных, избранных объектов божией заботы и милости и благословения. Наконец, она убивает в них человечность, заменяя ее в их сердцах бо­жественною жестокостью.

Всякая религия основана на крови, ибо все религии, как известно, опираются главным образом на идею жерт­воприношения, т.е. постоянного заклания человечества ради ненасытной мстительности божества. В этом крова­вом таинстве человек всегда является жертвой, а священ­ник, тоже человек, но человек, возвышенный благо­датью, —  божественным палачом. Это нам объясняет, по­чему священники всех религий, даже самые лучшие, са­мые человечные, самые добрые, почти всегда несут в глу-

46         М. А Бакунин

бине своего сердца, и если не в сердце, то по крайней ме­ре в уме и в воображении, —  а известно, какое влияние они имеют на сердце, — нечто жестокое и кровожадное; и почему, когда повсюду обсуждался вопрос об отмене смертной казни, все священники, римско-католические, православные, московские и греческие, протестантские, все единогласно высказывались за ее сохранение!

Христианская религия более, чем всякая другая, была основана на крови и исторически крещена кровью. Посчи­тайте миллионы жертв, которых эта религия любви и прощения заклала ради удовлетворения жестокой ме­сти своего Бога. Вспомните пытки, которые она выдумала и применяла. Разве ныне она сделалась более кроткой и гуманной? Нет, поколебленная равнодушием и скепти­цизмом, она лишь сделалась бессильной, или, скорее, го­раздо менее сильной, ибо, к сожалению, она не утратила еще, даже и в настоящее время, способности творить зло. Посмотрите на страны, в которых, гальванизированная ре­акционными страстями, она словно воскресла: разве не остается ее первым словом — месть и кровь, ее вторым словом — отречение от человеческого разума, а ее заклю­чением — рабство? Покуда христианство и христианские священники, покуда какая бы то ни было божеская рели­гия будет иметь хотя бы малейшее влияние на народные массы, до тех пор не восторжествуют на земле разум, сво­бода, человечность и справедливость. Ибо, покуда народ­ные массы находятся во власти религиозных суеверий, они будут послушным орудием в руках всех деспотизмов, объединившихся против освобождения человечества.

Поэтому нам чрезвычайно важно освободить массы от религиозных суеверий, и не только из-за любви к ним, но также и из-за любви к самим себе, ради спасения нашей свободы и безопасности. Но эта цель может быть достиг­нута лишь двумя средствами: рациональной наукой и пропа­гандой социализма.

Мы подразумеваем под рациональной наукой ту, кото­рая, освободившись от всех призраков метафизики и ре­лигии, отличается и от чисто экспериментальных и кри­тических наук прежде всего тем, что не ограничивает свои исследования тем или иным определенным предме­том, а старается охватить весь доступный познанию мир, ибо ей нет дела до непознаваемого; далее, тем, что она пользуется не только и исключительно аналитическим ме­тодом, как это делают вышеупомянутые науки, но позво-

Федерализм, социализм и антитеологизм           47

ляет себе прибегать и к синтезу, довольно часто пользует­ся аналогией и дедукцией, но всегда придает своим синте­тическим выводам чисто гипотетическое значение, пока они не подтверждены самым строгим эксперименталь­ным или критическим анализом.

Гипотезы рациональной науки отличаются от гипотез метафизики в том отношении, что эта последняя, выводя свои гипотезы как логические следствия из абсолютной системы, пытается заставить природу их принять, тогда как гипотезы рациональной науки, исходящие не из трансцендентной системы, а из синтеза, являющегося не чем иным, как резюме или общим выражением множест­ва доказанных на опыте фактов, никогда не могут иметь такого императивного, обязательного характера, посколь­ку они всегда выдвигаются таким образом, что их молено отбросить сейчас же, как только они окажутся опроверг­нутыми новыми опытами.

Рациональная философия или универсальная наука не ведет себя ни аристократически, ни авторитарно, как то делала усопшая господа метафизика. Эта последняя, смо­тря всегда сверху вниз, путем дедукции и синтеза, на сло­вах, правда, признавала автономию и свободу частных на­ук, но на деле страшно их притесняла. Доходило до того, что она навязывала им законы и даже факты, которых ча­сто нельзя было обнаружить в природе, и препятствовала проведению ими опытов, результаты которых могли бы уничтожить ее спекуляции. Как видите, метафизика дей­ствовала по методу централизованных государств.

Рациональная философия, наоборот, является совер­шенно демократической наукой. Она свободно строится снизу вверх, и опыт — ее единственная основа. Она не мо­жет принять ничего, что не было бы подвергнуто действитель­ному анализу и подтверждено опытом или самой строгой крити­кой. Поэтому Бог, Бесконечное, Абсолют — все эти столь любимые метафизикой объекты — полностью из нее устраняются. Она с равнодушием отворачивается от них, считая их призраками или миражами. Но поскольку приз­раки и миражи играют существенную роль в развитии че­ловеческого духа, ибо человек обычно приходит к пости­жению простой истины лишь после того, как он создал и исчерпал в своем воображении все возможные иллю­зии, и поскольку развитие человеческого ума является ре­альным предметом науки, постольку естественная фило­софия уделяет им место, но, занимаясь ими лишь с исто-

48         М. А. Бакунин

рической точки зрения, она старается одновременно пока­зать нам как физиологические, так и исторические причи­ны зарождения, развития и упадка религиозных и мета­физических идей, а также их относительную и преходя­щую необходимость для развития человеческого духа. Та­ким образом, отдав им все, на что они по справедливости имеют право, она отворачивается от них навсегда.

Ее предмет — это реальный и познаваемый мир. В гла­зах рационального философа в мире существует лишь одно сущее и одна наука. Поэтому он стремится охватить и согласовать все частные науки в единой системе. Эта ко­ординация всех позитивных наук в единое человеческое знание составляет позитивную философию, или универсальную науку. Наследуя религии и метафизике и в то же время совершенно их отрицая, эта философия, издавна предчувствуемая и подготовляемая лучшими умами, была впервые представлена в виде целостной системы великим французским мыслителем Огюстом Контом, который уме­лой и твердой рукой сделал ее первый набросок.

Координация наук, устанавливаемая позитивной фило­софией, не является простым их рядоположением, это своего рода органическое сцепление, начинающееся с са­мой абстрактной науки, с той, которая занимается факта­ми самого простого порядка, а именно с математики, и постепенно восходящее к наукам сравнительно более конкретным, предметом которых являются все более и более сложные факты. Так, от чистой математики переходят к механике, к астрономии, потом к физике, к хи­мии, геологии и биологии (включая сравнительную классификацию, анатомию и физиологию сначала растений, затем животных) и завершают социологией, которая охва­тывает всю историю человечества в развитии человеческо­го Существа, коллективного и индивидуального, в поли­тической, экономической, социальной, религиозной, ху­дожественной и научной жизни. Между всеми этими сле­дующими одна за другой науками, начиная с математики и кончая социологией, нет ни одного перерыва непрерыв­ности. Единое Существо, единое знание и в основе всегда один и тот же метод, который лишь усложняется, по ме­ре того как факты, с которыми он имеет дело, становятся более сложными; каждая последующая наука широко и всецело опирается на предыдущую и предстает, на­сколько это позволяет современное состояние наших ре­альных знаний, как ее необходимое развитие.

Федерализм, социализм и антитеологизм           49

Любопытно отметить, что порядок наук, установлен­ный Огюстом Контом, почти такой же, как в «Энцикло­педии» Гегеля*, величайшего метафизика настоящих и прошлых времен, который имел счастье и славу довести развитие спекулятивной философии до ее кульминацион­ного момента, так что, следуя своей собственной диалек­тике, она должна была сама себя разрушить. Но между Огюстом Контом и Гегелем есть громадное различие. Ес­ли Гегель, как истинный метафизик, спиритуализировал материю и природу, выводя их из логики, т.е. из духа, Огюст Конт, напротив, материализировал дух, основывая его единственно на материи. Именно в этом его безмер­ная заслуга.

Так, психология, эта столь важная наука, служившая даже фундаментом метафизики, которую спекулятивная философия рассматривала как мир чуть ли не абсолют­ный, спонтанный и свободный от всякого материального влияния, в системе Огюста Конта основывается единст­венно на физиологии и является просто ее развитием. Та­ким образом, то, что мы называем умом, воображением, памятью, чувством, ощущением и волей, является в на­ших глазах лишь различными способностями, функциями или видами деятельности человеческого тела.

С этой точки зрения, человеческий мир в его развитии и истории, который раньше рассматривался как проявле­ние теологической, метафизической и юридико-политической идеи и который теперь мы вновь должны начать изучать, взяв за исходную точку природу, а за путеводную нить нашу собственную физиологию, предстанет перед нами в совершенно новом свете, более естественно, более широко, более человечно, с множеством выводов для бу­дущего.

На этом пути уже предчувствуется появление новой науки, социологии, т.е. науки об общих законах, управля­ющих всем развитием человеческого общества. Социоло­гия будет последней ступенью и увенчанием позитивной философии. История и статистика доказывают нам, что социальное тело, подобно всякому другому природному телу, повинуется в своих изменениях и превращениях об­щим законам, которые, по-видимому, столь же необходи­мы, как и законы физического мира. Выявление этих за­конов из событий прошлого и массы фактов настояще­го — таков должен быть предмет этой науки. Помимо громадного интереса, представляемого ею для ума, она

50         М. А. Бакунин

обещает в будущем и большую практическую пользу; ибо, подобно тому как мы можем властвовать над природой и преобразовывать ее согласно нашим возрастающим ну­ждам лишь благодаря приобретенному нами знанию ее законов, мы сумеем осуществить свободу и благоденствие . в социальной среде лишь с учетом естественных, постоянных законов, управляющих этой средой. Коль скоро мы признали, что пропасти, которая в воображении теологов и метафизиков разделяет дух и природу, вовсе не сущест­вует, мы должны рассматривать человеческое общество как тело, —  правда, гораздо более сложное, чем другие, но столь же естественное и повинующееся тем нее законам, а также законам, исключительно ему свойственным. Раз это признано, становится ясным, что знание и строгое со­блюдение этих законов необходимо для того, чтобы соци­альные изменения, которые мы намерены произвести, были бы действенны.

Но, с другой стороны, мы знаем, что социология — это наука, которая только что родилась, что она еще в поис­ках своих принципов, и если мы будем судить об этой на­уке, самой трудной из всех, по примеру других, то мы должны будем признать, что потребуются века, по край­ней мере одно столетие, чтобы она могла окончательно утвердиться и сделаться наукой серьезной и сколько-ни­будь полной и самодостаточной. Что же тогда делать? Надо ли, чтобы страдающее человечество ожидало изба­вления от угнетающих его несчастий в продолжение еще одного столетия или более, до тех пор пока окончательно утвердившаяся позитивная социология не объявит ему, что она, наконец, в состоянии дать ему указания и инструкции, необходимые для его рационального пере­устройства?

Нет, тысячу раз нет! Прежде всего, чтобы ждать еще несколько столетий, надо иметь терпение... По старой привычке мы чуть было не сказали: терпение немцев — но нас остановила мысль, что в настоящее время другие народы превзошли немцев в проявлении этой добродете­ли. Затем, даже если предположить, что у нас есть воз­можность и терпение ждать, то чем было бы общество, представляющее собой лишь применение на практике на­уки, хотя бы самой полной и совершенной в ми­ре? — Ничтожеством. Представьте себе мир, не заключа­ющий в себе ничего, кроме того, что человеческий ум до сих пор заметил, узнал и понял, —  разве не являлся бы он

Федерализм, социализм и антитеологизм           51

лачугой по сравнению с тем миром, который действитель­но существует?

Мы полны уважения к науке и считаем ее драгоцен­нейшим сокровищем, чистейшей славой человечества. Ею человек отличается от животного, своего меньшего брата в настоящем, своего предка в прошлом; она дает ему воз­можность быть свободным. Тем не менее необходимо также признать ограниченность науки, напомнить ей, что она не есть целое, а только часть, что целое — это жизнь: универсальная жизнь миров или, дабы не потеряться в не­ведомом и неопределенном, жизнь нашей Солнечной си­стемы или хотя бы нашего земного шара, наконец; говоря более узко: человеческий мир — движение, развитие, жизнь человеческого общества на Земле. Все это беско­нечно шире, глубже и богаче науки и никогда не будет ею исчерпано.

Жизнь, взятая в этом всеобъемлющем смысле, отнюдь не является применением какой бы то ни было человече­ской или божеской теории; мы сказали бы, что это — тво­рение, если бы мы не опасались превратного толкования этого слова. Сравнивая народы, творящие собственную историю, с художниками, мы могли бы спросить: разве великие поэты ждали когда-нибудь открытия наукой за­конов поэтического творчества для создания своих шедев­ров? Разве Эсхил и Софокл не создали свои великолеп­ные трагедии много раньше, чем Аристотель построил на основании их творений первую эстетику? Разве какая-ни­будь теория вдохновляла Шекспира? А Бетховен? Не рас­ширил ли он созданием своих симфоний самые основа­ния контрапункта? И чем бы было произведение искусст­ва, созданное по правилам самой лучшей эстетики в ми­ре? Скажем еще раз: чем-то ничтожным. Но народы, тво­рящие свою историю, по всей вероятности, ничуть не бед­нее инстинктом и творческой силой, не более зависимы от господ ученых, чем художники!

Если мы колеблемся, употребить ли слово «творение», то только из опасения, что ему придадут смысл, который мы никак не можем принять. Кто говорит о творении, го­ворит как будто и о творце, а мы отвергаем существова­ние единого творца как в отношении к человеческому ми­ру, так и к миру физическому, которые, впрочем, вместе составляют, на наш взгляд, один мир. Даже говоря о на­родах, творцах своей собственной истории, мы сознаем, что употребляем метафорическое выражение, неточное

52         М. А. Бакунин

сравнение. Каждый народ является коллективным суще­ством, обладающим как физиолого-психологическими, так и политико-социальными особенностями, которые в какой-то степени индивидуализируют его, отличая от всех других народов; но никогда не индивид, единое и не­делимое существо в истинном смысле слова. Как ни раз­вито его коллективное сознание, как ни концентрировано в момент великого национального кризиса страстное, на­правленное на одну цель стремление, именуемое народ­ной волей, никогда эта концентрация не сравнится с тою, что свойственна реальному индивиду. Одним словом, ни один народ, каким бы единым он себя ни чувствовал, ни­когда не может сказать: я хочу! Он должен всегда гово­рить: мы хотим. Только индивидуум имеет привычку го­ворить: я хочу! И если говорят от имени всего народа: он хочет! — будьте уверены, что за этим скрывается ка­кой-нибудь узурпатор, человек это или партия.

Итак, мы не подразумеваем здесь под словом «творе­ние» ни теологическое или метафизическое творение, ни художественное, научное, промышленное, ни какое-либо иное творение, за которым стоит индивидуум-творец. Мы подразумеваем под этим словом просто бесконечно слож­ный продукт бесчисленного множества самых различных причин, больших и малых, частью известных, но в пода­вляющем большинстве остающихся неизвестными, кото­рые, соединившись в данный момент, конечно, не без причины, но и без заранее начертанного плана, совершен­но непреднамеренно, создали данный факт.

Но в таком случае, скажут нам, история и судьбы чело­веческого общества должны были бы представлять собой один лишь хаос и быть игрою случая? Напротив, только с момента освобождения истории от всякого божествен­ного и человеческого произвола, тогда и только тогда она предстает перед нами во всем величии и рациональности закономерного развития, подобно органической и физи­ческой природе, чьим непосредственным продолжением она является. Природа, несмотря на неисчерпаемое богат­ство и разнообразие составляющих ее существ, нисколь­ко не представляет собой хаоса; напротив, это велико­лепно организованный мир, где каждая часть сохраняет, так сказать, необходимую логическую связь со всеми остальными. Но, скажут, значит, был тогда устрои­тель? Вовсе нет, устроитель, будь он хоть богом, мог бы лишь испортить личным произволом естественное

Федерализм, социализм и антитеологизм           53

устройство и логическое развитие вещей, а мы видели, что во всех религиях главное свойство божества — это быть именно выше, то есть против всякой логики и всегда иметь только одну собственную логику: логику естествен­ной невозможности, абсурдности[1]. Ибо что такое логика, как не естественный ход и развитие вещей, или же естественный способ, посредством которого множество определяющих причин производит факт. Следовательно, мы можем высказать эту столь простую и в то же время столь смелую аксиому: все естественное — логично, и все логич­ное — осуществлено или должно осуществиться в реальном мире, в самой природе и в ее дальнейшем развитии — естественной ис­тории человеческого общества.

Итак, вопрос в том, что логично и в природе, и в исто­рии? Это не так легко определить, как может сначала по­казаться. Ибо, чтобы знать это в совершенстве, никогда не ошибаясь, надо обладать знанием всех причин, влияний, действий и противодействий, определяющих природу ка­кой-либо вещи или факта, не исключая ни одной причи­ны, хотя бы самой отдаленной или незначительной. И ка­кая философия или наука сможет похвалиться, что она в состоянии объять все причины и исчерпать их своим анализом? Надо обладать очень скудным умом, весьма слабо сознавать бесконечное богатство реального мира, чтобы претендовать на это.

Надо ли из-за этого сомневаться в науке? Надо ли от­брасывать ее, потому что она дает нам лишь то, что мо­жет дать? Это было бы еще одним безумием, и более па­губным, чем первое. Если вы потеряете науку, то за не­имением знаний возвратитесь к состоянию горилл, наших предков, и вам придется в течение еще нескольких тысяч лет повторить весь путь, пройденный человечеством при фантасмагорическом мерцании религии и метафизики, чтобы вновь прийти к свету, правда, еще несовершенно­му, но, по крайней мере, вполне несомненному, которым мы уже обладаем сегодня.

54         M. A. Бакунин

Самой большой и решительной победой, одержанной наукой в наши дни, является, как мы уже видели, включе­ние психологии в биологию. Наука установила, что все интеллектуальные и моральные акты, отличающие чело­века от всех других видов животных — мышление, де­ятельность человеческого разума и проявления сознатель­ной воли — имеют своим единственным источником безу­словно более совершенную, но чисто материальную орга­низацию человека без всякого духовного или внематериального вмешательства, одним словом, что это результат сочетания различных чисто физиологических функций мозга.

Значение этого открытия безмерно как для науки, так и для жизни. Благодаря ему становится наконец возмож­ной наука о человеческом мире, включая антропологию, психологию, логику, мораль, социальную экономию, по­литику, эстетику, даже теологию и метафизику, историю, одним словом, всю социологию. Между человеческим и природным миром нет больше разрыва. Но, подобно тому как мир органический, являясь непрерывным и пря­мым развитием неорганического мира, существенно отли­чается от него наличием нового активного элемента, орга­нической материи, произведенной не вмешательством не­коей внеземной причины, а доныне нам неизвестными сочетаниями той же самой неорганической материи, ко­торая, в свою очередь, на основании и в условиях этого неорганического мира, будучи его высшим результатом, производит все богатство растительной и животной жиз­ни; точно так же человеческий мир, являясь непосредст­венным продолжением органического мира, существенно отличается от него новым элементом, мыслью, продук­том чисто физиологической деятельности мозга, произво­дящей в то же время в этом материальном мире и в орга­нических, и в неорганических условиях, последним резю­ме которых, так сказать, она является, все то, что мы называем интеллектуальным и моральным, политическим и социальным развитием человека, —  историю человече­ства.

Для людей, мыслящих действительно логично, ум ко­торых достиг уровня современной науки, единство Мира, или Бытия, является отныне установленным фактом. Но нельзя не признать, что этот факт, настолько простой и очевидный, что все противоречащее ему представляется нам теперь уже абсурдным, находится в явном противо-

Федерализм, социализм и антитеологизм           55

речии со всемирным сознанием человечества, которое, несмотря на различие форм его проявления в истории, всегда единогласно высказывалось за существование двух различных миров: мира духовного и мира материального, мира божественного и мира реального. Начиная с грубых фетишистов, поклоняющихся в окружающем их мире действию сверхъестественной силы, воплощенной в неко­ем материальном объекте, все народы верили и доныне верят в существование какого-то божества.

Это впечатляющее единогласие имеет, по мнению многих, большее значение, чем все научные доказатель­ства; и если логика малого числа последовательных, но одиноких мыслителей противоречит ему, тем хуже, гово­рят они, для этой логики, ибо единодушное согласие, все­общее приятие какой-либо идеи всегда считалось самым убедительным доказательством ее истинности, и счита­лось не без основания, так как мнение всех и во все вре­мена не может быть ошибочным. Оно должно коренить­ся в какой-то необходимости, свойственной самой приро­де человечества. Но если правда, что в согласии с этой необходимостью человек испытывает безусловную по­требность верить в существование какого-то бога, то в та­ком случае тот, кто не верит в него, является анормаль­ным исключением, чудовищем, какова бы ни была логи­ка, приведшая его к этому скептицизму.

Вот излюбленная аргументация теологов и метафизи­ков наших дней, даже прославленного Мадзини, который не может обойтись без доброго бога, чтобы основать свою аскетическую республику и заставить принять ее на­родные массы, чьей свободой и благоденствием он систе­матически жертвует ради величия идеального государ­ства.

Таким образом, давность и всеобщность веры в бога оказываются, в противоположность всякой науке и всякой логике, неоспоримыми доказательствами существования бога. Но почему же? До времен Коперника и Галилея все, за исключением, быть может, пифагорейцев*, верили, что Солнце вращается вокруг Земли: была ли эта вера до­казательством истинности данного предположения? С са­мого начала исторического общества и до наших дней, всегда и везде имелась эксплуатация подневольного труда рабочих масс, рабов или наемников властвующим мень­шинством. Следует ли из этого, что эксплуатация парази­тами чужого труда не есть несправедливость, грабеж

56         М.Л. Бакунин

или кража? Вот два примера, доказывающие, что аргумен­тация наших современных деистов ничего не стоит.

И в самом деле, нет ничего более всеобщего и более древнего, чем абсурд, а истина, напротив, сравнительно молода, являясь всегда результатом, продуктом истории и никогда — ее началом. Ибо человек, по своему происхо­ждению двоюродный брат, если не прямой потомок, го­риллы, прошел путь от глубокой ночи животного инстин­кта до света разума, что само по себе объясняет все его прошлые сумасбродства и утешает нас отчасти в его на­стоящих заблуждениях. Таким образом, вся история чело­века — не что иное, как его постепенное удаление от чи­стой животности путем созидания своей человечности. Отсюда следует, что древность идеи не только ничего не говорит в ее пользу, но и делает ее в наших глазах подо­зрительной. Что касается всеобщности заблуждения, то оно доказывает лишь одно: тождественность человече­ской природы во все времена и во всех климатах. И если все народы во все эпохи верили и верят в бога, то, не под­даваясь этому, конечно, бесспорному факту, который, однако, не сможет в наших умах возобладать ни над логи­кой, ни над наукой, мы должны просто отсюда заклю­чить, что идея божества, исходящая, конечно, от нас са­мих, является неизбежным заблуждением в процессе раз­вития человечества. И мы должны задать себе вопрос: как и почему она родилась, почему она до сих пор необходи­ма громадному большинству человеческого рода?

Покуда мы не будем в состоянии дать себе отчет, ка­ким образом идея сверхъестественного, или божественно­го, мира появилась и должна была непременно появиться в ходе естественного исторического развития человече­ского ума и человеческого общества, до тех пор, как бы ни убеждала нас наука в абсурдности этой идеи, мы нико­гда не сможем разрушить ее в общественном мнении, по­скольку, не зная этого, мы никогда не сможем бороться с этой идеей в самых глубинах человеческого существа, где она укоренилась. Обреченные на бесплодную и беско­нечную борьбу, мы должны будем довольствоваться сра­жением с ней на поверхности, в тысячах ее проявлений. Абсурдность ее, едва сраженная ударами здравого смысла, тотчас нее возродится в новой и не менее бессмысленной форме, ибо покуда корень веры в бога остается невреди­мым, он всегда будет давать новые ростки. Так, например, в некоторых кругах современного цивилизованного об-

Федерализм, социализм и антитеологизм           57

щества спиритизм * стремится в настоящее время утвер­диться на руинах христианства.

Более того, нам необходимо уяснить этот вопрос для себя самих, так как, сколько бы мы ни называли себя ате­истами, до тех пор, пока мы не узнаем историю естест­венного зарождения идеи бога в человеческом обществе, мы всегда будем в той или иной степени находиться под властью отголосков этого всеобщего сознания, чья тайна, то есть естественная причина, нам так и не раскрыта. И ввиду природной слабости индивида перед лицом окру­жающей его социальной среды мы постоянно рискуем ра­но или поздно попасть в рабство религиозного абсурда. Примеры таких печальных обращений нередки в совре­менном обществе.

Господа, мы более чем когда-либо убеждены в необ­ходимости безотлагательно и полностью решить сейчас следующий вопрос.

Так как человек составляет со всей природой одно сущее и есть лишь материальный продукт неопределенного количества исключительно материальных причин, каким же образом могла возникнуть, утвердиться и так глубоко укорениться в человече­ском сознании эта двойственность: предположение о существова­нии двух противоположных миров, одного духовного, другого ма­териального, одного божественного, другого естественного?

Мы настолько убеждены, что от решения этого важ­ного вопроса зависит наше окончательное и полное осво­бождение от цепей всякой религии, что просим у вас по­зволения изложить свои мысли по этому вопросу.

Многим покажется, пожалуй, странным, что в полити­ческом, социалистическом сочинении обсуждаются во­просы метафизики и теологии. Но, по нашему глубочай­шему убеждению, эти вопросы не могут быть отделены от проблем социализма и политики. Реакционный мир под натиском непобедимой логики становится все более религиозным. Он поддерживает в Риме папу, он пресле­дует в России естественные науки, во всех странах свои военные, гражданские, политические и социальные безза­кония он защищает именем Бога, которого, в свою оче­редь, он яростно защищает в церквах и в школах с помо­щью лицемерно религиозной, раболепной, льстивой, тя­желовесно-доктринерской науки и всеми другими средст­вами, находящимися в распоряжении Государства. Цар­ство божие на небесах с соответствующим ему явным или замаскированным царством кнута и узаконенной эксплу­атацией труда порабощенных масс на земле — таков сего-

58         М А Бакунин

дня религиозный, социальный, политический и вполне логичный идеал реакционных партий в Европе. По про­тивоположной причине революция, наоборот, должна быть атеистической: исторический опыт и логика доказа­ли, что достаточно одного господина на небе, чтобы со­здать тысячи господ на земле.

Наконец не является ли социализм по самой своей сущности, которая состоит в осуществлении и свершении всех человеческих судеб здесь, на земле, а не на небе, завершением и, следовательно, отрицанием всякой рели­гии, существование которой потеряет всякий смысл, как только ее стремления будут осуществлены?

Излагая свои мысли относительно происхождения ре­лигии, мы постараемся говорить как можно более кратко и конкретно.

Не углубляясь в философские спекуляции, мы счита­ем возможным признать за аксиому следующее положение. Все что существует, все существа, составляющие беспредель­ную совокупность Вселенной, все существующие в мире вещи, ка­кой бы ни была их природа в качественном или количественном отношении, вещи большие, средние или бесконечно малые, близкие или бесконечно далекие, помимо воли и сознания постоянно оказы­вают друг на друга и каждая на всех непосредственные или опо­средованные действия и противодействия, каковые, соединяясь в одно движение, составляют то, что мы называем взаимозависи­мостью, универсальной жизнью и причинностью. Называйте эту взаимозависимость Богом или Абсолютом, если так вам нравится, —  нам все равно, — лишь бы вы не придавали этому Богу другого значения, кроме того, о котором мы только что сказали, — значения универсального, естествен­ного, необходимого, но отнюдь не предопределенного и не предвиденного соединения бесконечного множества частных действий и противодействий. Эту всегда подвиж­ную и действенную взаимозависимость, эту универсаль­ную жизнь мы всегда можем рационально предполагать, но мы никогда не сумеем охватить ее даже нашим вооб­ражением и тем более познать ее. Ибо мы можем по­знать лишь то, что доступно нашим чувствам, а они всегда способны уловить лишь бесконечно малую часть Вселен­ной. Само собой разумеется, мы принимаем эту взаимоза­висимость не как абсолютную и первую причину, а наобо­рот, как равнодействующую[2], постоянно производимую

Федерализм социализм       59

и воспроизводимую одновременным действием всех част­ных причин, действием, которое и составляет универсаль­ную причинность. Определив ее таким образом, мы мо­жем теперь сказать, не опасаясь какой бы то ни было двусмысленности, что всеобщая жизнь творит миры. Это она определила геологическое, климатическое и геогра­фическое строение нашей Земли и, одев ее всем велико­лепием органической жизни, продолжает еще творить че­ловеческий мир: общество с его прошедшим, настоящим и будущим развитием.

Теперь ясно, что в творении, понятом в этом смысле, нет места ни предшествующим ему идеям, ни предуста­новленным, предначертанным законам. В действительном мире сначала есть факты — результат стечения бесчислен­ных влияний и условий, — только потом, вместе с дума­ющим человеком, приходит осознание этих фактов и бо­лее или менее подробное и совершенное знание того, каким образом они произошли; когда мы замечаем частое или постоянное повторение одного и того лее явления или образа действия в каком-то порядке фактов, то мы называем его законом природы.

Под словом природа мы подразумеваем не какую-либо мистическую, пантеистическую или субстанциальную идею, а просто-напросто сумму существ, фактов и реаль­ных способов, которые производят эти факты. Очевидно, что в природе, определенной таким образом, благодаря стечению одних и тех лее условий и влияний, возможно также благодаря однажды избранному направлению по­тока непрерывного творчества, сделавшемуся постоянным от слишком частого повторения, очевидно, говорим мы, что в некоторых определенных порядках фактов всегда воспроизводятся одни и те же законы и только благодаря этому постоянству образа действий в природе человече­ский ум смог установить и познать то, что мы называем механическими, физическими, химическими и физиоло­гическими законами; только им объясняется чуть ли не постоянное повторение как растительных, так и живот­ных родов, видов и разновидностей, в которых до сих пор протекало развитие органической жизни на Земле. Это постоянство и эта повторяемость совсем не абсолютны. Они всегда оставляют широкое поле для так называемых аномалий и исключений, а это совершенно неверное их обозначение, ибо факты, к которым оно относится, пока­зывают только, что эти общие правила, принятые нами за

60         М. А. Бакунин

естественные законы, будучи не более чем абстракциями, выделенными нашим умом из действительного течения вещей, не в состоянии охватить, исчерпать, объяснить все беспредельное богатство развития. Кроме того, как это превосходно доказал Дарвин, эти так называемые анома­лии, часто сочетаясь друг с другом и тем самым все боль­ше закрепляясь, создавая, так сказать, новые привычные образы действия, новые способы воспроизводства и суще­ствования в природе, являются тем путем, следуя которо­му органическая жизнь порождает новые виды и разно­видности. Именно так, начавшись с едва организованной простой клетки, органическая жизнь проходит через все трансформации вначале растительной, а потом животной организации и создает человека.

Останется ли человек последним и самым совершен­ным органическим созданием на этой земле? Кто мог бы ответить на этот вопрос и поклясться, что через несколь­ко десятков или сотен веков от самой высшей разновид­ности человеческого вида не произойдет вид существ, превосходящих человека, которые будут относиться к не­му так же, как он сам сейчас относится к горилле? Наше тщеславие может быть спокойно. Природа действует очень медленно, и в настоящем состоянии человечества ничто не предвещает вероятности рождения более высо­кого вида существ. Впрочем, разве природа не продолжа­ет свое непосредственное дело непрерывного творения в историческом развитии человеческого мира? Не ее ви­на, если мы в нашем разуме отделили этот мир, человече­ское общество от того, что мы называем исключительно природным миром.

Причина этого отделения — в самой природе нашего разума, который существенным образом отличает челове­ка от животных всех других видов. Мы должны все же признать, что человек — не единственное разумное жи­вотное на земле. Напротив, сравнительная психология до­казывает, что нет животного, которое было бы совершен­но лишено ума, и чем ближе какой-либо вид по своей организации и в особенности по развитости своего мозга к человеку, тем более развит и значителен его ум. Но только у человека развитие разума достигает такого уров­ня, который может быть назван способностью мыслить, то есть комбинировать представления как о внешних, так и о внутренних предметах, данных нам чувствами, созда­вать из них группы, затем сравнивать и снова комбиниро-

Федерализм, социализм и антитеологизм           61

вать эти различные группы, которые уже являются не ре­альными сущностями — объектами наших чувств, а поня­тиями, созданными в нас первым действием способности, которую мы называем рассудком; эти понятия, оставши­еся в нашей памяти, соединяются затем благодаря этой же способности и образуют то, что мы называем идеями; наконец, из всего этого человеческий разум выводит следствия или логически необходимые применения. Мы достаточно часто встречаем людей, которые, увы, еще не достигли полного осуществления этой способности, но мы никогда не видели и даже не слышали, чтобы ка­кое-нибудь существо низшего вида обладало этой способ­ностью, разве что приведут в пример Валаамову ослицу* и некоторых других животных, предоставляемых любой религией для веры и почитания. Итак, мы можем сказать, не опасаясь быть опровергнутыми, что из всех животных, существующих на земле, мыслит один человек.

Он один одарен этой силой абстракции, усиленной и развитой в человеческом виде вековым упражнением. Способность эта постепенно внутренне возвышает челове­ка над всеми окружающими предметами, над всем так на­зываемым внешним миром и даже над ним самим, инди­видом, и позволяет ему задумать, создать идею тотально­сти Существ, -Вселенной, Бесконечного или Абсолюта — идею совершенно абстрактную и, если хотите, лишенную всякого содержания. Тем не менее эта идея всесильна и является причиной всех дальнейших завоеваний челове­ка, ибо она одна вырывает человека из пресловутого бла­женства и тупой невинности животного рая и обрекает его на победы и бесконечные муки беспредельного раз­вития...

Благодаря этой способности к абстракции человек воз­вышается над непосредственным давлением, которое все внешние предметы неизбежно оказывают на каждого ин­дивида, может сравнивать одни предметы с другими и ис­следовать их взаимоотношения. Вот начало анализа и экспе­риментальной науки. Благодаря той лее способности человек раздваивается и, отделяясь в себе от самого себя, возвышается над своими собственными побуждениями, ин­стинктами и различными желаниями как над преходящи­ми и частными, что дает ему возможность сравнивать их, подобно тому, как он сравнивает внешние предметы и движения, и становиться на сторону одних против дру­гих, сообразуясь со сформировавшимся в нем (социаль-

62         M.A. Бакунин

ным) идеалом, — вот пробуждение сознания и того, что мы называем волей

Обладает ли человек в самом деле свободной волей? И да и нет, в зависимости от того, как ее понимать. Если под свободной волей подразумевается свобода выбора, т.е. предполагаемая способность человеческого индивида спонтанно самоопределяться, самостоятельно и независи­мо от всякого внешнего влияния; если же, подобно тому как это делали все религии и все метафизики, с помощью так называемой свободы воли хотят вырвать человека из потока всеобщей причинности, определяющей существо­вание всякой вещи и делающей каждую вещь зависящей от всех остальных, то нам следует только отбросить эту свободу, как бессмыслицу, ибо ничто не может существо­вать вне причинности.

Непрестанное действие и противодействие целого на всякую отдельную точку и всякой отдельной точки на целое составляют, как мы сказали, жизнь, общий и высший закон, тотальность миров, которая всегда есть одновре­менно и производящее, и производное. Вечно деятельная, всеобщая взаимозависимость, эта взаимная причинность, которую мы будем называть отныне природой, создала, как мы сказали, среди бесчисленного множества других ми­ров нашу Землю, со всей лестницей ее существ, от мине­рала до человека. Она постоянно воспроизводит их, раз­вивает, кормит, сохраняет, затем, когда наступает их срок, а часто и раньше, чем он наступил, она их уничтожает или, скорее, превращает в новые существа. Природа — это всемогущество, по отношению к которому не может быть никакой независимости или автономии, это высшее су­щее, которое охватывает и пронизывает своим непреодо­лимым действием бытие всех сущих, и среди живых су­ществ нет ни одного, которое бы не несло в себе, конеч­но, в более или менее развитом состоянии, чувства или ощущения этого высшего влияния и этой абсолютной за­висимости. Так вот, это ощущение и это чувство и соста­вляют основу всякой религии.

Как видите, религия, подобно всему человеческому, имеет свой первоисток в животной жизни. Нельзя ска­зать, что какое-либо животное, за исключением человека, имеет религию, ибо самая грубая религия предполагает все-таки известную степень рефлексии, до которой еще не поднялось ни одно животное, кроме человека. Но столь же невозможно отрицать, что в существовании всех

Федерализм социализм и антитеологизм            63

без исключения животных имеются все составные, так сказать, материальные элементы религии, за исключени­ем, конечно, ее идеальной стороны, той именно, которая рано или поздно ее уничтожит, —  мысли. В самом деле, какова действительная сущность всякой религии? Это именно чувство абсолютной зависимости преходящего индивида от вечной и всемогущей природы.

Нам трудно обнаружить это чувство и анализировать все его проявления у животных низших видов; однако мы можем сказать, что инстинкт самосохранения, наблюда­емый в относительно простых организациях, конечно, в меньшей степени, чем в высших организациях, —  это своего рода обычная мудрость, образующаяся в каждой под влиянием этого чувства, которое, как мы уже сказа­ли, есть не что инбе, как религиозное чувство. У живот­ных, наделенных более совершенной организацией и сто­ящих ближе к человеку, это чувство проявляется более заметно, например, в инстинктивном и паническом стра­хе, охватывающем их иногда при приближении какой-ни­будь крупной природной катастрофы вроде землетрясе­ния, лесного пожара или сильной бури. Вообще можно сказать, что страх является одним из преобладающих чувств в животной жизни. Все животные, живущие на свободе, пугливы, и это доказывает, что они живут в не­престанном инстинктивном страхе, что они всегда испы­тывают чувство опасности, т.е. ощущают присутствие всемогущего влияния, которое их преследует, пронизыва­ет и охватывает всегда и везде. Этот страх, страх Божий, как сказали бы теологи, есть начало мудрости, т.е. рели­гии. Но у животных он не становится религией, ибо им недостает той способности мыслить, которая фиксирует чувство, определяет его объект и превращает его в созна­ние, в мысль. Таким образом, совершенно справедливо утверждают, что человек по природе религиозен; он ре­лигиозен подобно всем другим животным — но он один на этой земле осознает свою религиозность.

Говорят, что религия — это первое пробуждение раз­ума; верно, но пробуждение в неразумной форме. Рели­гия, как мы только что видели, начинается со страха. И в самом деле, человек, пробуждаясь с первыми лучами того внутреннего солнца, которое мы называем самосоз­нанием, и медленно, шаг за шагом выходя из гипнотиче­ского полусна, из чисто инстинктивного существования, в котором он находился в состоянии полнейшего неведе-

64         M. A. Бакунин

ния, т.е. животности, будучи к тому же рожденным, по­добно всякому животному, в страхе перед внешним ми­ром, который, правда, его производит и кормит, но кото­рый в то лее время его притесняет, давит и грозит каж­дую минуту поглотить, — человек непременно должен был обратить свою зарождающуюся рефлексию именно на этот страх. Можно предположить, что у первобытного человека при пробуждении разума этот инстинктивный ужас должен был быть сильнее, чем у животных всех других видов. Прежде всего потому, что он рождается менее вооруженным, чем другие животные, и его детство более продолжительно; затем потому, что эта самая ре­флексия, едва расцветшая и еще не достигшая достаточ­ной степени зрелости и силы, чтобы распознавать внеш­ние предметы и пользоваться ими, должна была тем не менее вырвать человека из единения согласия и инстин­ктивной гармонии с природой, в которой он находился, подобно своему двоюродному брату горилле, покуда в нем не пробудилась мысль. Так, рефлексия изолировала его от природной среды, которая, становясь, таким обра­зом, для него чуждой, должна была являться ему сквозь призму воображения, возбужденного и расширенного под действием зарождающейся рефлексии, в виде темной и таинственной силы, гораздо более враждебной и опас­ной, чем она есть в действительности.

Для нас чрезвычайно трудно, если не невозможно, представить себе первые религиозные чувства и представ­ления дикого человека. В подробностях они, без сомне­ния, должны были быть столь же разнообразны, сколь разнообразны были характеры первобытных народностей, которые их испытывали, а также сколь разнообразны бы­ли климатические и природные условия и все другие внешние обстоятельства и определения, в среде которых эти чувства развивались. Но так как, при всем этом, это были все же человеческие чувства и представления, то, несмотря на это великое множество особенностей, они должны были сводиться к некоторым одинаковым мо­ментам общего характера, которые мы и постараемся определить. Каким бы ни было происхождение различ­ных человеческих групп и расселение человеческих рас по земле, имели ли все люди родоначальником одного Адама — гориллу или двоюродного брата гориллы, или же они произошли от нескольких предков, созданных природой в различных местах и в различные эпохи, неза-

Федерализм, социализм и антитеологизм           65

висимо друг от друга, способность, создающая и составля­ющая собственно человеческую природу всех людей, а именно: рефлексия, способность к абстракции, разум, мысль, одним словом, способность создавать идеи, а так­же законы, определяющие проявление этой способности, всегда и везде тождественны, всегда и везде одинаковы, и никакое человеческое развитие не могло бы происхо­дить вопреки этим законам. Это дает нам право предпо­ложить, что основные фазы, отмеченные в начальном ре­лигиозном развитии одного какого-нибудь народа, дол­жны воспроизводиться в развитии всего остального насе­ления Земли.

Предыдущий | Оглавление | Следующий