Предыдущий | Оглавление | Следующий

КВИНТ.– Наоборот, брат мой, лично я, клянусь Геркулесом, хочу знать твое мнение об этой власти. Ведь мне она представляется пагубной, так как возникла во время мятежа и для мятежа[1]. Она впервые возникла – если мы пожелаем вспомнить – во времена гражданской войны, когда части Города были осаждены и захвачены. Затем, после того, как она вскоре была убита[2] (подобно тому, как, по законам Двенадцати Таблиц, убивают ребенка-урода[3]), она через некоторое время каким-то образом ожил? и возродилась, еще более мерзкая и отвратительная.

(IX) И в самом деле, чего только не породила она? Ведь она сперва (этого можно было ожидать от нечестивого существа) лишила «отцов» всего почета, каким они пользовались, все низшее уравняла с высшим, все при-

Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах. – М., Наука. 1966. – С. 140

вела в беспорядок, перемешала. Но, принизив высокое положение первенствовавших людей, она все же не успокоилась. (20) Ибо – не буду говорить ни о Гае Фламинии, ни о событиях, кажущихся уже отдаленными вследствие давности[4],– какие права оставил честным мужам трибунат Тиберия Гракха?[5] Впрочем, пятью годами ранее плебейский трибун Гай Куриаций, человек самого низкого происхождения и презреннейший, заключил в тюрьму консулов Децима Брута и Публия Сципиона[6],– каких и сколь выдающихся мужей!–чего ранее никогда не бывало[7]. Что касается трибуната Гая Гракха, который, как он сам сказал, подбросил на форум кинжалы, чтобы граждане друг друга перерезали, то разве он не ниспроверг всего государственного строя?[8] А что сказать о Сатурнине[9], о Сульпиции[10], о других?[11] Ведь государство даже не смогло отразить их нападение, не прибегнув к мечу.

(21) Но зачем упоминать о событиях давних и касающихся других, а не о случившихся с нами и свежих в нашей памяти Нашелся бы, говорю я, когда-либо человек, столь дерзкий и столь враждебный нам, что он замыслил бы поколебать наше положение, не наточив против нас кинжала какого-нибудь трибуна? Преступные и дурные люди, не находя такого человека, не говорю уже – ни в одном доме, нет, даже ни в одном роду, во мраке, спустившемся на государство, сочли нужным волновать роды Но – обстоятельство, исключительно важное для нас я овевающее память о нас неумирающей славой,– ни за какую плату не удалось найти трибуна, который согласился бы действовать против нас, за исключением того, которому вообще нельзя было быть трибуном[12]. (22) И каких только потрясений не вызвал он! Это были, разумеется, потрясения, какие могло причинить бессмысленное и бесцельное бешенство отвратительного зверя, распаленное бешенством толпы.

Вот почему,– во всяком случае, в этом деле,– я горячо одобряю действия Суллы, который законом своим отнял у плебейских трибунов власть совершать беззакония, но оставил им власть оказывать помощь[13], а Помпея нашего – за все его другие деяния – я всегда превозношу величайшими и высшими похвалами, но когда речь идет о власти трибунов, то я молчу[14]. Ведь порицать его мне не хочется, а хвалить его я не могу.

(X, 23) МАРК – Недостатки трибуната ты, Квинт, видишь превосходно, но, когда что бы то ни было осуждают, несправедливо перечислять только дурные стороны и отмечать недостатки, не обратив внимания на хорошие стороны. Ведь таким образом возможно осудить даже консулат, если собрать проступки консулов, называть которых мне не хочется. Я лично признаю, что самая власть трибунов таит в себе некоторое зло, но без этого зла не было бы и того доброго начала, которого в ней искали. «Власть плебейских трибунов,– скажешь ты,– чрезмерна». Кто отрицает это Но сила народа бывает гораздо более дика и необузданна, а ведь она, когда

Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах. – М., Наука. 1966. – С. 141

у народа есть вожак, иногда бывает более мягкой, чем при отсутствии вожака[15]. Ведь вожак помнит, что он действует на свою ответственность, народ же, в порыве своем, опасности не сознает.– «Но его иногда подстрекают».–А в то же время часто и успокаивают. (24) И в самом деле, найдется ли столь обезумевшая коллегия, чтобы в ней ни один из десяти членов не был в здравом уме, когда даже против Тиберия Гракха не преминул совершить интерцессию трибун, уже не говорю – отстраненный, нет, лишенный полномочий?[16] И что другое нанесло удар Тиберию Гракху, как не то, что он отнял у коллеги власть совершать интерцессию?

Но оцени проявившуюся в этом мудрость наших предков: после того, как «отцы» предоставили плебсу эту власть, он сложил оружие, мятеж прекратился, и было найдено разумное решение, благодаря которому простые люди могли считать себя равными первенствующим, а в этом одном было спасение государства.

«Но ведь Гракхов было двое».– А помимо них (хотя можно назвать многих, так как избиралось десять трибунов) ты не найдешь ни одного злокозненного трибуна. Людей ничтожных? Пожалуй, найдешь. Нечестных? Быть может, даже не одного. Но ведь если высшее сословие не навлекает на себя ненависти, то и плебс не вступает в опасную борьбу за свои права. (25) Поэтому либо не следовало изгонять царей, либо надо было – на деле, а не на словах – дать плебсу свободу. Между тем она была дана так, что плебс должен был, несмотря на многие превосходные установления, склоняться перед авторитетом первенствовавших людей.

(XI) Мы в деятельности своей, мой добрейший и любимый брат, правда, пострадали от власти трибуна, но вовсе не вступали в борьбу с трибунатом. Ведь к нашему положению не раздраженный плебс почувствовал ненависть; нет, были сняты оковы, и на нас были натравлены рабы, а к этому прибавилась и угроза со стороны войска[17]. И нам тогда пришлось бороться не с памятной всем пагубой[18], а с тяжелейшим положением в государстве, и не склонись я перед ним, отечество не могло бы воспользоваться тем благодеянием, какое я ему оказал[19]. И это подтвердил исход событий. В самом деле, был ли, не говорю уже -– свободный человек, нет, даже раб, достойный свободы, которому наше избавление не было бы по-сердцу?

(26) И если действия, которые мы совершили ради блага государства, привели к тому, что я не всем людям стал угоден, если нас изгнала разожженная ненависть бешеной толпы, а самоуправство возбудило против меня народ,– подобно тому, как Гракх возбудил его против Лената[20], а Сатурнин против Метелла[21],– то смирись с этим, брат мой, и пусть нас утешают не столько философы, жившие в Афинах и велящие так поступать, сколько прославленные мужи, которые, будучи изгнаны из нашего города, предпочли расстаться с неблагодарными согражданами, только бы не жить среди подлых[22].

Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах. – М., Наука. 1966. – С. 142

Что касается Помпея, чье поведение в одном этом деле ты не вполне одобряешь[23], то ты, мне кажется, не обращаешь должного внимания на то, что ему приходилось считаться не только с тем, что было наилучшим, но и с тем, что было необходимым. Ведь он понял, что восстановление этой власти в нашем государстве дольше откладывать уже нельзя. Ибо как мог бы наш народ быть лишен власти, которую он познал, после того, как он, ее еще не зная, добивался ее так настойчиво? Ведь это был долг мудрого гражданина – не оставлять дела, отнюдь не пагубного и столь популярного, что противиться ему было невозможно, в (руках гражданина, достигшего угрожающей популярности. Ты знаешь, брат мой, в беседе такого рода, дабы можно было перейти к другому вопросу, принято говорить: «Очень хорошо» или «Совершенно верно».

КВИНТ.– Я не вполне согласен с тобой, но ты все же продолжай, прошу тебя.

МАРК.– Значит, ты упорствуешь и остаешься при своем прежнем мнении.

АТТИК.– Да и я, клянусь Геркулесом, вовсе не расхожусь во мнении с нашим Квинтом; но послушаем дальше.

(XII, 27) МАРК.– Далее, всем магистратам были даны право авспиций[24] и судебные права: судебные права – с тем, чтобы существовала власть народа, к которой была бы возможна провокация[25]; право авспиций – для того, чтобы оправдываемая отсрочка во многих случаях препятствовала созыву комиций, который могли бы принести вред[26]. Ведь бессмертные боги не раз пресекали авспициями незаконные стремления народа.

Что касается правила, что сенат должен составляться из бывших магистратов, то интересам народа вполне соответствует, чтобы высшего положения можно было достигнуть только по воле народа, с упразднением цензорской кооптации[27]. Но связанный с этим недостаток тут же исправляется, так как наш закон подтверждает авторитет сената. (28) Ведь далее говорится: «Его постановления да имеют силу»[28]. Ибо положение таково: если сенат главенствует в решениях по делам государства, то всякое его постановление должны защищать все, а если остальные сословия хотят, чтобы государство управлялось в соответствии с решениями первого сословия[29], то это соразмерное и преисполненное согласия государственное устройство может держаться на основе такого распределения прав, когда власть принадлежит народу, а ответственность несет сенат,– особенно если останется в силе следующий закон, в котором говорится: «Сословие это да будет без порока; да служит оно для других сословий примером».

Предыдущий | Оглавление | Следующий