Предыдущий | Оглавление | Следующий

О законах[1]

КНИГА ПЕРВАЯ

(I, 1) АТТИК.– Вон ту рощу и этот вот арпинский дуб я узнаю; о роще я не раз читал в «Марии»[2]; если знаменитый дуб сохранился, то это он и есть; ведь он очень стар.

КВИНТ.– Да, дорогой Аттик, он сохранился и навсегда сохранится; ведь он был посажен воображением поэта. Ибо ни одному земледельцу, стараниями своими, не посадить дерева на такое долгое время, на какое это возможно сделать стихом.

АТТИК.– Каким же образом, Квинт? Вернее, что именно сеют поэты? Мне кажется, ты, хваля брата, за себя подаешь голос[3].

(2) КВИНТ.– Пожалуй, это верно; но все же, пока латинские письмена будут говорить, на этом месте всегда будет расти дуб, называемый «Мариевым», и, как говорит Сцевола в «Марии», написанном моим братом,

Много, много веков дуб сохранится седой[4],– конечно, если твои любимые Афины в своей крепости могли навеки сохранить оливу[5], если на Делосе нам еще и теперь показывают ту же высокую и стройную пальму, которую гомеровский Улисс видел там своими глазами, как он говорит[6], и если многое другое, что мы видим во многих местах, благодаря преданию существует дольше, чем это возможно по законам природы. Итак, пусть теперь это и будет тот знаменитый, приносящий желуди дуб, с которого некогда слетел

Бурный, дивный на вид, Юпитером посланный вестник[7].

Но когда непогода и время уничтожат его, в этой местности все же останется дуб, который будут называть «Мариевым».

(3) АТТИК.– В этом я и не сомневаюсь, но спрашиваю уже не тебя, Квинт, а самого поэта: твои ли стихи посадили этот дуб или же ты, следуя преданию, только описал то, что произошло с Марием?

МАРК.– Конечно, я отвечу тебе, Аттик, но не раньше, чем ты сам ответишь мне. Правда ли, что Ромул, после своей кончины, бродя невдалеке от места, где теперь стоит твой дом, сказал Прокулу Юлию[8], что он бог.

Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах. – М., Наука. 1966. – С. 90

и повелел называть его Квирином и воздвигнуть ему храм на этом месте? И верно ли, что в Афинах, опять-таки невдалеке от твоего прежнего дома, Аквилон похитил Орифию?[9] Так ведь гласит предание.

(4) АТТИК.– К чему ты клонишь, вернее, зачем об этом спрашиваешь?

МАРК.– С единственной целью – чтобы ты не расспрашивал чересчур

настойчиво о том, что до нас дошло благодаря преданиям.

АТТИК.– Но ведь в «Марии» многое вызывает вопрос, вымышлен» ли оно или действительно произошло, а некоторые люди – так как это относится к недавнему прошлому и к уроженцу Арпина – хотят узнать правду именно от тебя.

МАРК.– Да и я, клянусь Геркулесом, не хочу прослыть лжецом. Однако кое-кто, мой дорогой Тит, поступает неразумно; это те, кто в том вопросе требует истины от меня не как от лоэта, а как от свидетеля, и я не сомневаюсь, что эти же люди верят в то, что Нума беседовал с Эгерией[10], а орел надел на Тарквиния головной убор фламина[11].

(5) КВИНТ.– Как я вижу, брат мой, по твоему мнению, в историческом повествовании следует соблюдать одни законы, в поэзии – другие.

МАРК.– Разумеется, Квинт! Ведь в первом все направлено на то, чтобы сообщить правду, во второй большая часть – на то, чтобы доставить людям удовольствие. Впрочем, и Геродот, отец истории, и Феопомп[12] приводят бесчисленное множество сказаний.

(II) АТТИК.– Вот случай, какого я желал; не упущу его.

МАРК.– Какой случай, Тит?

АТТИК.– Тебя уже давно просят, вернее, от тебя требуют исторического повествования; ведь люди думают, что, если таким повествованием займешься ты, то мы также и в этом отношении нисколько не уступим Греции. А дабы ты знал мое личное мнение, я скажу, что это твой долг не только перед теми, кто занимается литературой и получает удовольствие от этого, но также и перед отечеством, чтобы оно, спасенное тобой[13], тобой же было и возвеличено. Ведь в нашей литературе нет исторических повествований, как я и сам знаю, и от тебя весьма часто слыхал. Ты же, конечно, можешь преуспеть в этом, так как (и ты сам склонен так думать) это труд, более всех других подходящий для оратора[14].

(6) Поэтому приступи, пожалуйста, к делу и выбери время для такого сочинения о событиях, доныне либо неизвестных нашим соотечественникам, либо оставленных ими без внимания. Ибо, если – после летописей верховных понтификов[15], самых приятных книг, какие только могут быть,– обратиться к Фабию[16], или к тому человеку, о котором ты всегда упоминаешь,– к Катону[17], или к Писону[18], или к Фаннию[19], или к Веннонию[20] (хотя среди них один отличается большей, другой – меньшей силой изложения), то кто может быть скучнее всех этих людей? Правда, Целий Антипатр[21], современник Фанния, писал немного живее; именно он, хотя и от-

Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах. – М., Наука. 1966. – С. 91

личался грубой силой и необработанным языком и был лишен блеска и искусства, все же мог подвигнуть остальных ina то, чтобы они писали тщательнее. Но вот ему на смену пришли Геллий[22], Клодий и Аселлион[23]; у них лет ничего общего с Целием, скорее есть нечто общее с бесцветностью изложения и неловкостью писателей старшего поколения. (7) Ибо зачем мне упоминать о Макре?[24] Он, при своей многоречивости, правда, отличается некоторым остроумием, но все же заимствует его не из ученого изобилия греков, а у жалких латинских переписчиков. Но его друг Сисенна[25], вводя в речах многое, вполне подходящее для латинского языка, несомненно, превзошел всех писателей, живших до нашего времени,– за исключением, пожалуй, тех, которые еще ничего не выпустили в свет; судить о них мы не можем[26]. Однако в вашем кругу Сисенну никогда не считали оратором, и историю свою он излагал как-то по-ребячески, так что он, из всех греческих писателей читавший, по-видимому, одного лишь Клитарха[27], а кроме него не читавший никого, одному ему и хочет подражать; однако, если бы он и смог с «им сравняться, ему все же было бы далеко до совершенства. Итак, вот твоя задача; она возложена на тебя,– Конечно если Квинт не другого мнения.

(III, 8) КВИНТ.– Отнюдь нет, и мы уже не раз об этом говорили, но между нами существует небольшое разногласие.

АТТИК.– Какое же?

КВИНТ.– Насчет времени, с какого следует начать изложение. По моему мнению – с самых отдаленных времен, потому что они описаны так, что этого даже и прочесть нельзя; но Марк предпочитает рассказ о современных ему событиях, дабы иметь возможность охватить те из них, в каких он участвовал сам.

Предыдущий | Оглавление | Следующий