Предыдущий | Оглавление | Следующий

ГЛАВА XXXI 1

ГЛАВА XXXII 1

ГЛАВА XXXIII 2

ГЛАВА XXXIV.. 3

ГЛАВА XXXV.. 4

ГЛАВА XXXVI 4

ГЛАВА XXXVII 5

ГЛАВА XXXVIII 6

ГЛАВА XXXIX.. 7

 

 

ГЛАВА XXXI

Римские полководцы никогда не подвергались за свои ошибки излишним наказаниям; если неспособность их или неблагоразумие навлекали на Республику вред, то и тогда тем не менее они оставались безнаказанными

Римляне не только, как мы сказали выше, были менее других республик неблагодарны, но и отличались от всех других большим снисхождением и умеренностью в наказании своих полководцев. Когда военачальник делал ошибку из злого умысла, они наказывали его, но человечно; если по незнанию, то не только не наказывали, но и награждали и почитали. Они считали такой образ действий самым лучшим, потому что полагали, что военачальникам их очень важно чувствовать себя совершенно свободными и не испытывать никакого тревожного состояния, чтобы иметь возможность в решениях своих ни перед чем не останавливаться; поэтому они не хотели увеличивать затруднений и опасности военачальнической должности, и без того трудной и опасной; они были убеж-

227

дены, что страх наказаний может только помешать действовать энергично. Так, когда они посылали войско в Грецию против Филиппа Македонского, или в Италию против Ганнибала, или против какого-нибудь народа, уже однажды побежденного ими, то во всех этих случаях полководцев тревожили опасения и заботы вследствие чрезвычайно важных мер, которых требовали обстоятельства. Если бы вдобавок к этим тревогам римским полководцам приходилось беспокоиться мыслью о распятии или другой подобной казни в случае потери сражения, то они, конечно, среди таких тревог не могли бы рассуждать и действовать твердо и спокойно. Вот почему Римляне не хотели подвергать их наказанию, находя, что самый позор поражения составляет уже достаточное наказание.

Вот, например, случай, когда ошибка зависела совершенно не от незнания. Сергий и Вергиний стояли перед Вейями каждый со своим отрядом; Сергий был расположен с той стороны, откуда могли прийти тосканцы [этруски], а Вергиний — с противоположной. Фалиски и другие народы атаковали Сергия, который предпочел быть разбитым и обращенным в бегство, чем просить помощи у Вергиния. В то же время и Вергиний ждал, чтобы Сергий унизился перед ним, и предпочел скорее видеть бесчестье отечества и поражение войска, чем помочь ему. Случай поистине примерный и печальный, и Римская республика была бы достойна полного порицания, если бы он прошел безнаказанно. Но между тем как всякая другая республика подвергла бы их уголовному наказанию, Римляне удовольствовались денежной пеней. Оба вождя, конечно, заслуживали более строгого наказания, но дело в том, что Римляне по вышеизложенным причинам и в этом случае не хотели отступить от своего древнего порядка[1]. Что касается ошибок по невежеству, то лучше всего пример Варрона: по его безрассудству Римляне были разбиты при Каннах Ганнибалом и самой независимости их грозила крайняя опасность, но, так как вина его состояла

228

не в злом умысле, а в неспособности, его не только не наказали, но почтили, и весь сенат вышел ему навстречу, когда он возвращался в Рим; за победу его нельзя было благодарить, поэтому его благодарили за возвращение в Рим и за то, что он не отчаялся в спасении республики. Когда Папирий Курсор хотел казнить Фабия за то, что он против его приказания вступил в бой с Самнитами, отец Фабия в числе других доводов против намерения диктатора приводил то, что римский народ ни за одно поражение не наказывал своих полководцев так, как Папирий хочет наказать за победу.

ГЛАВА XXXII

Республика или государь не должны медлить пособием народу в его нуждах

Однажды Римляне имели случай удачно оказать щедрость народу; это было в минуту опасности, когда Порсенна подступил к Риму, чтобы восстановить Тарквиния; тогда Сенат, опасаясь, чтобы народ не предпочел лучше принять царя, чем выдерживать войну, освободил его от налога на соль и многих других тягостей, сказав, что бедные окажут достаточную пользу отечеству, если прокормят самих себя и своих детей; вследствие этой щедрости народ решился терпеть осаду, голод и войну. Но пример этот не должен никого соблазнять: не должно ждать такой критической минуты, чтобы приобрести расположение народа, потому что едва ли другим удастся то, что удалось в этом случае Римлянам. Если ты будешь ждать нашествия врага, чтобы оказать народу щедрость, то народ и сочтет себя обязанным не тебе, а твоему врагу; он будет бояться, что по прошествии опасности ты отнимешь у него вынужденные необходимостью щедроты, и не будет чувствовать к тебе никакой благодарности. Римлянам это удалось потому, что государство их было еще новое и не

229

вполне упроченное. Притом народ и прежде видел, что в пользу его издаются некоторые законы, как, например, закон об апелляциях плебея; таким образом, он мог увериться, что оказанное ему добро зависело не от нашествия неприятеля, а от искреннего расположения Сената. Наконец, и память царей была еще слишком свежа, еще памятны были их обиды и угнетения. Но так как подобные стечения обстоятельств весьма редки, то и подобная мера редко может принести успех. Поэтому и республика и государь должны прежде хорошенько исследовать, когда может с ними случиться беда и кто им тогда понадобится, и, выбрав этих людей, надо с самого начала поступать с ними так, как поступали бы в минуту крайности. Но в том-то и дело, что республики, а особенно государи действуют обыкновенно иначе; но, кто рассчитывает привязать к себе людей с наступлением опасности, тот ошибается, ибо подобная мера не только не защитит его, но и ускорит его погибель.

ГЛАВА XXXIII

Когда вне или внутри государства против него восстает какая-нибудь опасность, полезнее избегать ее, чем идти прямо на нее

По мере того как возрастали слава, могущество и власть Римской республики, соседи ее, не помышлявшие прежде об опасности, которою может грозить им это новое государство, осознали, но уже поздно, свою ошибку; чтобы пособить беде, которую не предотвратили вначале, сорок народов сговорились против Рима. Тогда Римляне в числе других мер, которые они принимали в минуты опасности, решились назначить Диктатора[2], т.е. дать одному из граждан такую власть, чтобы он мог принимать

230

решения, ни с кем не советуясь, и приводить их в исполнение безапелляционно. Это средство было тогда полезно и дало возможность победить страшную опасность; оно оставалось полезным всегда, во всех случаях, которые в разные времена при возрастании Республики грозили ей опасностью.

Это обстоятельство дает, во-первых, повод сказать, что, когда вне или внутри республики, по внешним или внутренним причинам против нее возрастает опасность столь сильная, что внушает страх каждому члену общества, гораздо вернее избегать ее, чем пробовать разом одолеть.

Почти всегда бывает, что все попытки уничтожить ее только усиливают ее и ускоряют то зло, которым она грозит. Подобные опасности чаще грозят республике от внутренних, чем от внешних, обстоятельств: они чаще всего зависят или от того, что одного из граждан допускают овладеть излишним могуществом, или от того, что начинает приходить в упадок какой-нибудь закон, составляющий нерв и жизнь свободного гражданского быта; злу позволяют распространиться до того, что потом уже гораздо опаснее пытаться помочь ему, чем вовсе до него не касаться. Подобные неудобства тем труднее распознавать с самого начала, что людям вообще свойствен благоприятный взгляд на всякую новизну. Такой взгляд особенно относится к поступкам, обнаруживающим доблесть и совершаемым молодыми людьми. Когда в республике является благородный юноша, обладающий необыкновенными достоинствами, взоры всех граждан обращаются к нему; его начинают неосторожно превозносить, и если только в нем есть честолюбие, то при помощи своих природных качеств и расположения сограждан он занимает такое положение, что граждане, очнувшись и увидя свое заблуждение, не имеют уже возможности обуздать его; все, что делается против него, только сокращает ему путь к власти.

Можно было бы привести множество примеров этого, но я представлю только один из истории нашего города.

231

Козимо Медичи, положивший основание величию у нас дома Медичи, достиг такого значения благодаря расположению, которое внушали согражданам его ум и собственное их заблуждение, он возбудил опасение во всем государстве, так что прочие граждане нашли, что если опасно оскорблять его, то еще опаснее не воспротивиться ему. В это время жил Никколо да Уццано, почитаемый человек, чрезвычайно опытный в политике; он не хотел допустить, пока жив, чтобы после первой ошибки, которую сделали, не поняв опасности, грозящей от возвеличения Козимо, сделали бы и другую — попытку ниспровергнуть его; он был убежден, что такая попытка повлечет за собою гибель республики. После смерти его так и случилось: граждане забыли его совет, восстали всеми силами против Козимо и выгнали его из Флоренции. Но партия его, оскорбленная этой обидой, не замедлила призвать его обратно и сделать главою государства, тогда как без такого открытого сопротивления он никогда не мог бы занять такого положения.

То же было в Риме с Цезарем. Сначала Помпеи и другие прославляли его достоинства, но вскоре это расположение обратилось в страх: Цицерон свидетельствует об этом, говоря, что Помпеи слишком поздно стал бояться Цезаря. Из страха они стали помышлять о средствах против него, а средства эти ускорили падение республики.

Итак, я говорю, что если вначале трудно разобрать возникающее зло, то это зависит от пристрастия людей к новизне; и далее, что, когда зло обнаружилось, лучше обходить его, чем идти прямо навстречу ему. Если будем избегать его, оно или само собой уничтожится, или по крайней мере будет отсрочено. Итак, вожди государства должны постоянно не спускать глаз с опасностей, которые хотят, устранить, ослабить или смягчить; они должны думать, как бы не усилить опасность, вместо того чтобы ослабить ее, как бы не навлечь на себя беду, стараясь оттолкнуть ее, и, поливая растение для его заглушения, как бы этой поливкой не способствовать его росту. Должно тщательно исследовать силу раны: если окажется, что

232

вылечить ее можно, лечи, ни перед чем не останавливаясь, иначе оставь и не пытайся. В противном случае произойдет подобное тому, что я рассказал и что постигло соседей Рима. Когда Рим достиг такого могущества, соседям его было бы гораздо полезнее стараться удержать и укротить его мирными способами, чем войной принуждать к новым оборонительным и наступательным мерам. Заговор их побудил Римлян соединиться теснее, действовать смелее, придумывать новые средства, которыми в скором времени они окончательно распространили свою власть. В числе этих средств было назначение Диктатора, что не только устранило сильную опасность для Рима, но и помогло ему уничтожить множество неудобств, которые иначе постоянно вредили бы республике.

ГЛАВА XXXIV

Диктаторская власть была всегда полезна Римской республике и никогда не причиняла ни малейшего вреда: свободе бывает пагубна только власть, самовольно присвоенная гражданами, а не та, которою они облечены народной волей

Некоторые писатели порицают Римлян за учреждение Диктатуры, которая, по их мнению, сделалась впоследствии причиной тирании; в подтверждение этого они указывают, что первый тиран Рима властвовал над ними с титулом диктатора; они утверждают, что без этого учреждения Цезарь не мог бы прикрыть свою тиранию именем законной общественной власти. Такое рассуждение ошибочно и происходит от невнимательного разбора фактов. Рим был порабощен не титулом и саном Диктатора, а той властью, которую похитили граждане его, чтобы продлить свое владычество; эти похитители придумали бы себе другой титул, если бы не существовали!) (званий

233

Диктатора; при власти легко получить титул, но титул не дает власти. И точно, мы видим, что, пока звание Диктатора давалось законно, а не присваивалось произвольно, до тех пор это учреждение было благом для государства. Республикам пагубны только должности и власти, устанавливаемые незаконными путями или средствами; законные же не могут быть пагубны: в течение долгого времени римские Диктаторы приносили только пользу Республике.

Оно и понятно. Во-первых, для того чтобы гражданин мог оскорбить общественную свободу и захватить чрезвычайную власть, необходимо множество условий, которые невозможны в республике неразвращенной: ему необходимо быть необыкновенно богатым и иметь много приверженцев и последователей, что невозможно там, где соблюдаются законы; предположив даже, что нашелся бы человек, обладающий всеми этими условиями, он показался бы так опасен, что общий голос был бы против него. Во-вторых, Диктатор назначался на срок, а не пожизненно, и только на то время, пока продолжались обстоятельства, вызвавшие его назначение; власть его состояла в праве самому придумывать меры для устранения настоящей опасности, распоряжаться всем, не спрашивая совета, и наказывать безапелляционно, но он не мог ничего делать против установленных государственных порядков; он не мог, например, ограничить власть Сената или Народа, отменить существующие законы и издать новые. Таким образом, в свое кратковременное владычество он не мог выйти за пределы своей власти и повредить Республике, будучи ограничен чертой закона, нарушить который ему не позволяло гражданское мужество римского народа; и действительно, как показал опыт, диктатура была всегда полезна.

В самом деле, из всех древних римских учреждений диктатура — одно из самых замечательных и наиболее способствовавших величию и могуществу Рима; без нее государство это едва ли вышло бы благополучно из разных опасностей. В республике правительственный порядок

234

отличается медленностью, потому что ни один совет и ни одно должностное лицо не может действовать самостоятельно, будучи принуждены беспрестанно обращаться друг к другу; время проходит в этих совещаниях и соглашениях, что становится весьма опасно, когда приходится действовать в обстоятельствах, не терпящих отлагательства. Поэтому подобное учреждение в республиках необходимо, и Венецианская республика, лучшая из новейших, вверила власть небольшому числу граждан, которые в случае настоятельной надобности могут действовать, не спрашивая чужих советов. При отсутствии подобного учреждения республике неизбежно предстоит или погибнуть, соблюдая свои установления, или нарушить их, чтобы не погибнуть. Но вообще республика должна избегать таких обстоятельств, против которых нужно действовать чрезвычайными мерами. Ибо хотя бы чрезвычайные меры и помогли в этих случаях, однако пример их всегда действует вредно; когда позволяют себе нарушить законы в видах пользы, то потом немудрено уже, что найдутся и такие, которые нарушат их со злым умыслом. Таким образом, республика не будет совершенна, если в законах ее не предвидено всего и не определены заранее средства на всякие обстоятельства, которые могут представиться. Заключим, следовательно, что республики, которые в минуту опасности не имеют прибежища в Диктаторе или в другой подобной власти, должны погибнуть, как скоро им представится важное затруднение.

Замечателен еще в этом учреждении мудрый порядок избрания, установленный Римлянами. Избрание Диктатора всегда было оскорбительно Консулам, которые из вождей государства внезапно переходили в такое же подчиненное положение, как и все прочие граждане. Предполагая, что это может возбудить раздоры между гражданами. Римляне решились вверить выбор диктатора Консулам; они полагали, что если Риму встретится надобность в этой верховной власти, то Консулы охотнее подчинятся этой необходимости, если она будет смягчена для них подобным преимуществом. И в самом деле, рана и

235

всякий другой ущерб, который человек наносит сам себе произвольно и обдуманно, гораздо менее чувствительны ему, чем тоже зло от чужой руки. В последнее время Римляне даже, вместо того чтобы выбирать Диктатора, вручали диктатуру Консулу формулой: «Videat Consul, ne Respublica quid detrimenti capiat»[3].

Возвращаясь к нашему предмету, скажем в заключение, что соседи Рима, стараясь подавить его, вызвали в нем учреждения, которые дали ему возможность не только отстоять себя, но с еще большими силами, энергией и благоразумием действовать против них с целью подчинить их себе.

ГЛАВА XXXV

Почему учреждение Децемвирата[4] в Риме было вредно свободе Республики, хотя он был установлен свободным общественным решением

Мы сказали выше, что республикам вредна власть, насильно присвоенная, а не законно дарованная. Этому, по-видимому, противоречит избрание десяти граждан, назначенных римским Народом для составления законов: они сделались тиранами и бессовестно похитили общественную свободу. Но здесь необходимо обратить внимание на способ и на время дарования власти. Когда полная власть дается надолго, например на год и больше, она всегда опасна и принесет хорошие или дурные последствия, смотря по тому, добродетельны или нет люди, которым она вверена. Сравнивая власть Децемвиров с диктаторской, мы убеждаемся, что первая была

236

гораздо обширнее. Когда назначался Диктатор, Трибуны, Консулы и Сенат сохраняли все свое значение, которого Диктатор не мог лишить их; правда, он мог сменить Консула, исключить из собрания Сенатора, но не мог отменить весь Сенат и установить новые законы. Таким образом, Сенат, Консулы и Трибуны, сохраняя свою власть, составляли надзор над Диктатором и могли не допустить его свернуть с прямого пути. При назначении же Децемвиров дело происходило совершенно иначе: Консулов и Трибунов отменили, Децемвирам дали власть издавать законы и вообще поступать самодержавно, со всем полновластием, принадлежащим всему Народу. Не имея над собой ни Консулов, ни Трибунов, ни апелляции к Народу, не имея, словом, над собой никакого контроля, они могли на второй год сделаться дерзкими под влиянием честолюбия Аппия. Итак, необходимо обратить внимание, что, утверждая для республики безопасность власти, дарованной народной волей, предполагается, что народ дает ее не иначе как под необходимыми условиями и на благоразумный срок. Иначе, если по заблуждению или по какой-либо другой причине, побуждающей его, он решится дать ее безрассудным образом, как римский Народ Децемвирам, дело, конечно, всегда кончится также печально. Это легко доказать рассмотрением причин, которые делали Диктаторов полезными, а Децемвиров сделали вредными; надо обратить еще внимание на образ действия благоустроенных республик, когда им случалось вверять власть на долгий срок, как, например, в Спарте — царям или в Венеции — дожам; и там и здесь мы видим, что над этими правителями был учреждаем надзор, который не позволял царям и дожам злоупотреблять своей властью. В этом случае ничего не значит, если общество и не развращено, потому что абсолютная власть чрезвычайно быстро развращает общество и приобретает друзей и приверженцев. Человеку же, облеченному такой властью, нисколько не мешает, что он беден и безроден, потому что к нему быстро стекутся богатства и все другие преимущества.

237

Мы увидим это подробнее, когда будем говорить о назначении Децемвиров.

ГЛАВА XXXVI

Граждане, получавшие высшие должности, не должны пренебрегать и низшими

При консульстве Марка Фабия и Гнея Манлия Римляне одержали славную победу над Вейянами и Этрусками, причем пал Квинт Фабий, брат консула, в предшествовавшем году сам бывший консулом[5]. Пример этот дает повод заметить, до какой степени все учреждения и обычаи Рима служили к его возвеличению и до чего ошибаются все прочие республики, уклоняющиеся от подражания ему. Несмотря на любовь свою к славе, римские граждане никогда не считали для себя унизительным повиноваться нынче тому, кем вчера повелевали, и служить простыми воинами в войске, над которым недавно начальствовали. Этот обычай совершенно противоречит взглядам, обычаям и понятиям современных граждан. В Венеции, например, существует предрассудок, что гражданин обесчестит себя, если, занимая прежде высшую должность, примет после того низшую, и правительство позволяет гражданам на этом основании уклоняться от общественных должностей. Если бы даже это было почетно для частных людей, то для государства это положительно вредно. Республика может гораздо больше надеяться на человека, который с высшей должности перешел на низшую, чем на того, который возвысился. Последнему республика может разумно доверять только в том случае, если его окружают люди, достоинства которых успокаивают недоверие, возбуждаемое его неопытностью. Если бы в Риме существовали те же порядки, как и в Венеции

238

и в других современных республиках, если бы, например, побыв Консулом, гражданин не соглашался вступить в войско иначе как снова Консулом, то гражданский порядок потерпел бы множество неудобств. Новые люди наделали бы ошибок, и притом честолюбие их разгулялось бы сильнее, если бы около них не было людей, внушающих им опасение своим опытным взором; таким образом, они стали бы смелее и менее обращали бы внимания на законы, что, конечно, принесло бы республике важные ущербы.

ГЛАВА XXXVII

О смутах, возбужденных в Риме аграрным законом, и о том, как опасно надавать в республике законы, имеющие обратное действие и нарушающие древние учреждения государства

Древние писатели замечают, что люди жалуются в несчастье и быстро пресыщаются в счастье; обе эти наклонности порождают одинаковые следствия. Когда у людей нет повода враждовать по необходимости, они враждуют из честолюбия; страсть эта так сильна в душе человеческой, что не покидает людей ни на какой ступени их возвышения. Это зависит от того, что природа создала людей со способностью желать всего, но не дала им возможности всего достигать; таким образом, желание приобретать всегда превышает силы, которыми может располагать человек для его удовлетворения, и отсюда проистекает недовольство своей участью и своим положением, каково бы оно ни было. Это производит все перевороты в судьбе людей: желая получить больше, а с другой стороны опасаясь лишиться того, что имеют, люди доходят до вражды и войны; это ведет к упадку одних государств и к возвышению других. Я говорю все это по поводу поступков Народа римского, который не удовольствовался ог-

239

рождением себя от притязаний аристократии учреждением Трибунов, к чему его побудила необходимость; едва удовлетворив этой настоятельной потребности, он стал простирать свои виды дальше уже не по необходимости, а по честолюбию, желая разделить с Аристократией обладание почестями и богатствами — двумя преимуществами, наиболее ценимыми людьми. Отсюда возникли смуты, которые со времени аграрного закона заразили, подобно чуме, все государство и привели наконец к падению Римской республики. В благоустроенном государстве общество должно быть богато, но отдельные граждане бедны; в Риме же закон этот не был соблюден; его не соблюли при самом учреждении Республики, так что впоследствии беспрестанно приходилось возвращаться к устранению неудобств, вызванных этим несоблюдением; не будучи установлен в самом начале, закон этот не мог быть утвержден и впоследствии, потому что позднее он мог оказаться слишком опасным своим обратным действием; впрочем, быть может также, он и был соблюден вначале, но впоследствии искажен; как бы то ни было, но в Риме о нем никогда не было слышно до тех пор, пока он не поколебал все государства.

Аграрный закон имел два главных основания. Одним из них было узаконение, по которому ни один гражданин не мог иметь более определенного числа югеров[6] земли в своем владении; другим служило постановление делить между всеми римскими гражданами земли, завоеванные у неприятеля. Эти учреждения были вдвойне невыгодны для аристократии: во-первых, все имевшие больше состояния, чем сколько позволял закон, должны были лишиться излишка, а сюда принадлежало большинство аристократии; во-вторых, аристократам пресекалась возможность разбогатеть в будущем, так как все будущие завоевания должны были распределяться между всеми гражданами. Поэтому эти узаконения, направленные против господ-

240

ствующего класса, который, сопротивляясь им, думал, что отстаивает общество, возбуждали сильнейшие потрясения всякий раз, как к ним возвращались. Аристократия терпением и хитростью старалась предотвратить их и отсрочить и с этой целью то начинала войну, то противопоставляла Трибуну, предлагавшему подобный закон, другого Трибуна, то делала мелочные уступки, то, наконец, выводила колонию в область, которую предлагали делить. Так, например, когда возникли прения о законе этом по поводу завоевания Анция, туда послали римскую колонию, предоставив ей владение этой страной. Тит Ливий, говоря, что в Риме с трудом нашлись люди, согласившиеся отправиться в эту колонию, выражается замечательным образом: он говорит, что народ предпочитал желать в Риме, чем обладать в Анции. Смуты, возбужденные этим законом, волновали Рим до того времени, пока римское оружие не проникло до крайних пределов Италии и за них; после того они, казалось, затихли. Это зависело от того, что последние завоевания Рима были далеки и находились в странах, возделывать которые римскому Народу было трудно, вследствие чего он и не так желал обладать ими. Притом Римляне желали наказывать своих врагов тем, что, отбирая у них земли, раздавали их колониям. По всем этим причинам закон этот находился в забвении до времен Гракхов; они, пробудив воспоминания о нем, погубили этим свободу Рима, потому что в это время враги этого закона успели удвоить свое могущество и он воспламенил такую ненависть между Народом и Сенатом, что дело дошло до открытой борьбы и кровопролития, ниспровергнувшего весь гражданский порядок. Общественные власти не могли восстановить спокойствия, и ни одна партия не возлагала на них никаких надежд; поэтому пришлось прибегать к незаконным средствам, и обе стороны стали помышлять об избрании предводителей, которые могли бы защищать их. Среди этих смут и беспорядков слава Мария увлекла народ, который четыре раза дал ему консульство так быстро одно за другим, что он имел возможность еще три раза сам овладеть консуль-

241

ской властью. Аристократия, угнетаемая им, для своего спасения стала покровительствовать Сулле. Он сделался главой аристократической партии, и междоусобие началось; после страшного кровопролития и многих перемен счастья Аристократия одержала победу. Но вскоре, при Цезаре и Помпее, борьба возобновилась: Цезарь стал во главе партии Мария, а Помпеи — Суллы, и в новой борьбе Цезарь победил. Он сделался первым тираном Рима, который с тех пор никогда уже не видел свободы.

Таковы были начало и конец аграрного закона. Выше мы сказали, что вражда, существовавшая между Сенатом и Народом, поддерживала свободу Рима, вызывая законы, благоприятные свободе. Этому, по-видимому, противоречат указанные нами последствия аграрного закона. Но противоречие это мнимое. Дело в том, что высшие классы так честолюбивы, что неизбежно приводят государство к погибели, если не будут приняты все меры для их унижения. Поэтому если аграрный закон и довел в триста лет Рим до рабства, то, с другой стороны, римское общество было бы порабощено гораздо раньше, если бы этим законом и другими притязаниями народ не сдерживал честолюбие Аристократии. Пример этот доказывает, кроме того, что люди больше дорожат богатством, чем почетом. Римская аристократия всегда без особенного сопротивления уступала народу почести, но, когда дело коснулось имуществ, она стала защищать их так упорно, что народу для удовлетворения своего желания пришлось прибегать к чрезвычайным мерам. Гракхи были зачинщиками этих беспорядков. Намерения их были прекрасны и достойны похвалы, но действовали они неблагоразумно. Неблагоразумно пытаться отменить неудобство, которое укоренилось в государстве с самого его начала, и с этой целью учреждать закон, имеющий такое широкое обратное действие, как сказано выше; подобные попытки только ускоряют вред, приносимый этим злом. Другое дело действовать осторожно и постепенно: тогда зло или отсрочится, или само собой уничтожится, прежде чем дойдет до крайности.

242

ГЛАВА XXXVIII

Слабые государства действуют нерешительно и не умеют избирать определенного пути; решаясь на какой-нибудь поступок, они скорее подчиняются необходимости, чем следуют произвольному выбору

Страшная моровая язва опустошала Рим. Видя это, Вольски и Эквы сочли, что настало благоприятное время покорить Рим. Собрав многочисленное войско, эти народы напали сперва на Латинов и Герников. Последние, видя опустошение своей страны, были принуждены искать помощи Рима. Римляне, удрученные чумой, отвечали им, чтобы они защищались сами, собственными силами, потому что Рим не может оказать им содействия. Здесь вполне проявляется великодушие и благоразумие Сената, который во всех обстоятельствах хотел сохранить за собою первенство во всех решениях подчиненных ему народов. При этом он не боялся принимать решения, совершенно противоположные его обычному образу действий и прежним его поступкам, если того требовала необходимость.

Дело в том, что прежде он запретил этим народам вооружаться и самим защищать себя. Поэтому другое правительство, не столь мудрое, сочло бы для себя унизительным взять назад это запрещение. Но римский Сенат всегда отличался верным взглядом на вещи, всегда предпочитал наименее опасный путь. Так и здесь: он видел, как вредит ему невозможность защитить подданных; он видел, как вредно по разным причинам, частью указанным, частью понятным сами собой, позволить подданным самим взяться за оружие, без участия Римлян, но он понимал, что неприятельское угнетение во всяком случае по необходимости принудит их вооружиться, и потому, выбирая из всех зол меньшее, хотел, чтобы восстание их, вызванное нуждой, казалось произведенным по его приказанию. При этом он имел также в виду, что если подданные его будут поставлены перед необходимостью нарушить его запрещение, то впоследствии им может взду-

243

маться выйти из повиновения уже не по необходимости, а по своей охоте. По-видимому, так должны бы действовать все государства; но слабые и дурно управляемые государства не умеют поступать решительно и особенно выходить с честью из крайности. После взятия Фаэнцы герцог Валентино[7] принудил Болонью вступить с ним в соглашение. Затем он хотел вернуться в Рим через Тосканскую область и послал во Флоренцию доверенное лицо просить прохода для себя и для своих войск. Во Флоренции происходили совещания о том, как поступить в этом случае, и никто не подал голоса в пользу уступки требованиям герцога. Таким образом, Флорентийцы поступили совершенно не по-римски. Войск у них не было, и они никак не могли воспрепятствовать проходу многочисленной армии герцога через их владения. Поэтому им было бы гораздо выгоднее, если бы он прошел, по-видимому, с их разрешения, чем явно силой. Они были посрамлены, тогда как, действуя иначе, могли бы соблюсти свое достоинство. Но особенно пагубна для слабых государств нерешительность. Она доводит их до того, что все, предпринимаемое ими, вызывается у них силой необходимости, так что даже пользу, которую они получают, они приобретают не мудрыми действиями своими, а по силе вещей.

Я могу указать в этом отношении на два примера, случившиеся в нашей республике в 1500 году.

Овладев Миланом, король французский Людовик XII вознамерился доставить Пизу Флорентийцам, чтобы получить с них 50 000 дукатов, обещанных ими за возвращение этого города. Он послал против Пизы войско под начальством де Бомона, который, хотя и француз родом, пользовался доверием Флорентийцев. Этот военачальник расположил свое войско между Чезеной и Пизой с намерением осадить последнюю. Через несколько дней по прибытии его, когда он готовился начать осаду, к нему пришли пизанские депутаты и предложили сдать город фран-

244

цузскому войску, с тем чтобы король обещал не передавать его Флорентийцам раньше четырех месяцев. Флорентийцы отвергли это предложение, так что началась борьба, окончившаяся для них позором. Они отвергли предложение пизанцев только из недоверия к королю, на которого были принуждены полагаться по своему бессилию. При этом они не рассудили, что для них гораздо лучше, чтобы король, овладев Пизой, мог уступить ее им или даже чтобы он не отдал ее им и этим обнаружил свое вероломство; между тем, не владея Пизой, он не мог ничего давать им, кроме обещаний, которые им приходилось покупать ценой услуг. Поэтому гораздо полезнее было бы согласиться на сдачу Пизы Бомону на каких бы то ни было условиях. Опыт подтвердил это в 1502 году, когда возмутился город Ареццо. Король Французский послал на помощь Флорентийцам войско под начальством Энбо. Подступив к Ареццо, Энбо вскоре начал с жителями переговоры, и Аретинцы предлагали сдаться на условиях, почти одинаковых с пизанскими. Флорентийцы опять отвергли это предложение, но Энбо, видя, что они ничего не понимают, повел переговоры помимо их Комиссаров и, окончив их по своему желанию и вступив в Ареццо с войском, показал Флорентийцам, как они безрассудны и как мало смыслят в житейских делах: он показал им, что для овладения Ареццо им всего удобнее было обратиться за этим к королю, которому было гораздо легче отдать им город, когда его заняли уже его войска, чем когда он находился вне его власти. Несмотря на это, во Флоренции бранили и порицали Энбо и не скоро убедились, что если бы Бомон действовал подобно ему, то они овладели бы и Пизой, как Ареццо.

Итак, повторим, что нерешительные государства достигают и выгод только в силу необходимости, потому что бессилие их не позволяет им принимать твердых решений во всех сколько-нибудь сомнительных обстоятельствах, так что, не будь необходимости, увлекающей их насильно, они оставались бы в вечной нерешительности.

245

ГЛАВА XXXIX

Часто одинаковые явления замечаются у различных народов

Изучая события настоящего и прошедших времен, мы находим, что во всех государствах и у всех народов существовали и существуют одни и те же стремления и страсти. Не трудно поэтому выводить из внимательного исследования прошедших событий заключение о том, что предстоит в будущем, или прибегать к тем же средствам, которые употреблялись древними. В случае если в прошлом не находится примеров нужных средств, можно изобретать новые, руководствуясь сходством обстоятельств. Однако во все времена повторяются одни и те же бедствия и смуты, потому что историческими соображениями пренебрегают, читающие историю не умеют делать из нее выводов или выводы эти остаются неизвестны правителям.

С 1494 года республика Флорентийская лишилась части своих владений, потеряла, между прочим, Пизу и была поставлена в необходимость начать войну с государствами, овладевшими ими. Но эти неприятели были могущественны, и потому война не принесла Флорентийцам ничего, кроме огромных издержек, которые послужили поводом к крайнему обременению народа; это обременение возбудило сильные смуты. Так как военными действиями заведовали десять граждан, называвшиеся Коллегией Десяти по ведению войны, то против них возникло подозрение; народ счел их единственными виновниками войны и сопряженных с ней расходов; народ думал, что, отменив Коллегию Десяти, он уничтожит причину войны; вследствие этого, когда наступил срок выборов на эти должности, Десять Военных не избрали и предоставили отнятую от них власть Синьории[8].

246

Мера эта оказалась очень вредной: вместо того чтобы прекратить войну, как все надеялись, она только устранила от дел опытных людей, благоразумно управлявших военными действиями; по удалении их произошли такие беспорядки, что республика кроме Пизы лишилась Ареццо и других городов. Тогда народ увидел свою ошибку и, поняв, что причина зла не врач, а болезнь, восстановил правление Десяти. Такое же неудовольствие возникло однажды в Риме против Консульского достоинства[9]. Народ был недоволен беспрестанными войнами, не дававшими ему отдыха; он думал, что они возбуждаются честолюбием аристократии, которая, не имея будто бы возможности угнетать плебеев в Риме, где их защищает трибунат, нарочно уводит их под предводительством Консулов за границу, где у них нет защитников и где поэтому их легче угнетать. Между тем на самом деле войны возбуждались завоевательными стремлениями соседей Рима, желавших покорить его. Но народ думал, что для прекращения войн необходимо отменить консульскую власть или по крайней мере так ограничить ее, чтобы она не имела никакого влияния на народ ни в городе, ни вне его. Трибун Терентилий первым предложил подобный закон: он предложил учредить пять должностных лиц для рассмотрения и ограничения Консульской власти. Это крайне возмутило Аристократию, которая сочла унижением государственного достоинства попытку лишить ее высшей власти в Республике. Однако Трибуны настояли, чтобы консульское достоинство было отменено; после разных неудавшихся мер решили установить вместо Консулов Трибунов с консульской властью, потому что негодование народа было обращено не на сущность этой власти, а только на титул. Это новое учреждение просуществовало довольно долго, но наконец Римляне поняли свою ошибку и восстановили Консулов, как Флорентийцы правление Десяти.

247

Предыдущий | Оглавление | Следующий