Сегодня |
||
УНИВЕРСАЛЬНЫЙ УЧЕБНИК |
Предыдущий | Оглавление | Следующий
Государь слабый может удержаться, если наследует хорошему
правителю; но государство не может удержаться при двух слабых правлениях, если
одно из них тотчас же следует за другим
Рассматривая достоинство и образ действий трех первых
римских царей — Ромула, Нумы и Тулла, мы видим, что Рим был необыкновенно
счастлив, имея первым своим царем человека свирепого и воинственного, вторым —
мирного и религиозного, а третьим — подобного Ромулу жестокостью и
предпочитавшего войну миру. Риму было необходимо, чтобы в числе первых
государей его нашелся мирный законодатель гражданского быта; но также
необходимо было, чтобы следующие цари опять обладали теми же качествами, как и
Ромул, иначе город впал бы в изнеженность и стал бы добычей своих соседей.
Вообще заметим, что наследник хорошего правителя может сохранить государство
благодаря достоинствам своего
208
предшественника, если сам даже и не обладает такими добрыми
качествами; он может удержаться и воспользоваться плодами предыдущего
правления. Но если бы ему случилось прожить слишком долго или если после него
правление перейдет к государю, также не обладающему достоинствами первого, то
государство неизбежно придет в упадок. Точно так же и наоборот, если друг за
другом следуют два превосходных правителя, то они совершают великие подвиги и
слава их возносится до небес.
Известно, например, что Давид был отличный полководец,
правитель честный и мудрый; мужество его было таково, что он победил и
ниспровергнул всех своих соседей и оставил своему сыну Соломону царство
совершенно спокойное; Соломон мог благодаря ему управлять им мирными
средствами, а не оружием и благополучно пользоваться плодами доблестей своего
отца. Но он уже не мог завещать сыну своему Ровоаму того же, что получил от
своего отца; Ровоам, не имея ни достоинств деда, ни счастья отца, с трудом
сохранил шестую часть государства. Баязид, султан турецкий, будучи более
склонен к миру, чем к войне, мог пожинать плоды трудов отца своего Мухаммеда,
который, подобно Давиду, победил всех соседей и оставил сыну сильное
государство, где легко было сохранять спокойствие и мирными средствами. Но,
если бы сын его, нынешний повелитель Сали, был более подобен отцу, чем деду,
государство пало бы; однако, по-видимому, он намерен даже превзойти деда своею
славою. Все эти примеры доказывают то, что я сказал, — что после хорошего
правителя может удержаться и слабый, но что два непосредственно следующих
слабых правителя не могут сохранить государства, кроме разве такого, как
Франция, которая держится своими древними учреждениями. Слабыми правителями
считаются те, которые не отличаются воинственностью.
Итак, мы видим, что доблесть Ромула дала Нуме Помпилию
возможность управлять Римом в течение многих лет мирно. Нуме наследовал Тулл,
который своим свирепым мужеством напоминал Ромула. После него царствовал Анк,
одаренный от природы так, что мог и править в
209
мире, и вести войну. Сначала он желал идти мирным путем, но
вскоре увидел, что соседи, считая его изнеженным, презирают его; тогда он
пришел к убеждению, что для сохранения Рима должно воевать и подражать не Нуме,
а Ромулу.
Этот пример должен служить уроком всем правителям. Если они
будут подражать Нуме, то сохранят государство, а может быть, и погубят, смотря
по обстоятельствам и по расположению судьбы; если же будут подражать Ромулу,
который всегда был вооружен осторожностью и воинственностью, то, наверное,
сохранят, если только против них не подымется какая-нибудь особенная
непобедимая сила. Можно считать несомненным, что, если бы третьим царем римским
был человек, не способный восстановить оружием воинскую славу своего народа,
последнему было бы невозможно или по крайней мере очень трудно стать в стране
твердою ногою и совершить все подвиги, которые он совершил. Таким образом, пока
Римом правили цари, ему постоянно грозила опасность упадка при правителе слабом
и порочном.
Два доблестных правителя, царствующих преемственно, совершают
великие дела; и как хорошо учрежденная республика всегда имеет хороших
правителей, то успехи и приобретения ее должны быть обширны
Изгнав царей, Рим избавился от опасности, которая, как я
сказал, грозила ему от них, в случае если бы в нем воцарился правитель слабый
или порочный. Верховная власть перешла к консулам, которые получали ее не
наследственно, не интригами и не честолюбивым насилием, а по свободному выбору
и потому были всегда люди самые лучшие. Рим пользовался их добродетелями, а по
временам и их удачей и таким образом достиг высшего
210
величия во столько же лет, сколько прожил при царях. Мы
видим, что двух преемственных правлений великих правителей бывает иногда
достаточно для покорения мира, пример чего представляют последовательные
правления Филиппа Македонского и Александра Великого. Чего же должна достигнуть
республика, имеющая возможность обладать не только двумя хорошими правителями,
но и длинным рядом самых превосходных вождей, преемственно следующих друг за
другом? А такое преимущество возможности иметь хороших правителей бывает в
каждой хорошо устроенной республике.
Как достойны порицания государи и республики, не имеющие
собственной армии
Современные государи и республики, не имеющие для зашиты и
нападения собственных войск, должны стыдиться и видеть из примера,
представленного Туллом [Гостилием], что этот недостаток их зависит не от
отсутствия людей, способных к военной службе, а от их собственной вины и
неумения составить войско. Тулл, воцарившийся в Риме после сорокалетнего мира,
нашел народ совершенно не привыкшим к войне; тем не менее, вознамерившись
начать войну, он не подумал обращаться к Самнитам, Тосканцам или другим
народам, привыкшим воевать; как человек очень умный, он решился устроить
собственное войско. Он действовал так умно, что в скором времени образовал
превосходнейших солдат. Ничего не может быть очевиднее, что где есть люди, а
нет солдат, то виновато в этом не положение страны и не природа, а нерадение
государя.
Недавно еще мы видели доказательство этого. Всякий знает,
что недавно король Английский напал на королевство Французское с войском,
набранным в среде собствен-
211
ного народа. Государство его тридцать лет находилось в мире
и не имело ни солдат, ни военачальников, служивших на войне; тем не менее он не
усомнился напасть на государство, обладающее множеством хороших военачальников
и войск, которые не переставали воевать в Италии. Дело в том, что король этот —
очень мудрый человек[1]
и государство его так хорошо устроено, что в нем и в мирное время на забывают
военного искусства.
Пелопид и Эпаминонд фиванские, освободив Фивы и свергнув
спартанское иго, нашли этот город привыкшим к рабству, а народ совершенно
изнеженным. Но такова была их доблесть, что они не усомнились в возможности
вооружить этот народ, вывести его в поле против спартанских войск и победить
их; все писатели говорят о том, как эти два вождя доказали, что не в одном
Лакедемоне рождаются воины, но всюду, где рождаются люди, лишь бы нашелся
человек, способный приучить их к военной службе, подобно тому как Тулл умел
приучить Римлян. Вергилий прекрасно выразил эту мысль, показав, что он вполне
разделяет ее, словами:
...Desidesque
movebit
Tullus in arma
viros[2].
На что следует обратить внимание в поединке трех римских Горациев с
тремя альбанскими Куриациями
Тулл, царь римский, и Меттий, царь альбанский, условились,
что тот народ будет господствовать над другим, трое воинов которого победят в
поединке трех воинов другого[3].
Альбанские Куриации были убиты, а из римских Горациев остался в живых один, и,
таким образом, Меттий, царь альбанский, со своим народом подчинился
212
Римлянам. Гораций, возвращаясь в Рим победителем, встретил
свою сестру, которая была замужем за одним из убитых Куриациев и оплакивала
смерть своего мужа; за это брат убил ее. Он был предан за убийство суду, и хотя
после долгих прений освобожден, но не столько за заслуги свои, сколько по просьбам
отца. По поводу этого происшествия заметим три обстоятельства: во-первых,
никогда не следует подвергать риску всю свою судьбу, пуская в дело лишь часть
своих сил; во-вторых, в благоустроенном государстве проступки никогда не должны
извиняться прежними заслугами; в-третьих, неблагоразумно полагаться на
соглашения, выполнение которых должно или может подлежать сомнению. Всякому
обществу так тяжело подчиняться рабству, что нелепо было думать, чтобы
кто-нибудь из этих царей и народов согласился подчиниться участи, которой по
предварительному соглашению подвергала их случайность исхода действий трех
граждан. Меттий не замедлил доказать это: хотя после победы Римлян он признал
себя побежденным и обещал повиноваться Туллу, но в первом же походе, который он
сообща с ним предпринял против Вейянов, вместе со своим народом стал искать
средств изменить ему, потому что хотя поздно, но убедился наконец в
безрассудстве условия своего подчинения. Касательно этого третьего замечания я
сказал уже все, что следовало, а о двух первых мы поговорим отдельно в двух
следующих главах.
Не следует подвергать опасности свою судьбу, не отдавая делу в то
же время всех своих сил; поэтому часто опасно охранять теснины
Всегда считалось безрассудством подвергать опасности всю
свою судьбу, не действуя в то же время всеми своими силами. Безрассудство это
совершается различ-
213
но. Так, например, поступили Тулл и Меттий, когда поставили
в зависимость благоденствие всего своего отечества и мужество такого множества
людей, которые составляли их войско, от счастья и мужества всего-навсего трех
граждан, составлявших самую ничтожную часть их военных сил. Они забыли, что
этим поступком они обращают в ничто все труды своих предшественников по
устройству государства для доставления ему долговременного свободного
существования и образования из его граждан защитников своей свободы; все это
оказывалось бесполезным, если судьба государства полагалась в зависимость от
такого ничтожного поединка. Цари эти, конечно, не могли придумать ничего более
безрассудного.
Такой же невыгоде подвергают себя все, кто при приближении
неприятеля решается защищать сильные позиции и охранять теснины. Решение это
почти неизбежно сделается пагубным, если в избранной сильной позиции нельзя с
удобством сосредоточить всех своих сил. Если последнее возможно, то мера эта
разумна; но она будет пагубна, если избранная местность так тесна, что на ней
нельзя собрать всех сил. Меня убедил в этом пример всех, кто, живя в стране
гористой, изрезанной оврагами, при нападении неприятеля, вместо того чтобы
сражаться с ним в своих теснинах и горах, выходил из них навстречу ему или,
если не желал выходить из своих пределов, ожидал его дома, но позади гор и
теснин, в местах открытых и ровных. Причину я уже объяснил. Очевидно, местности
гористые нельзя защищать многочисленным войском, потому что они не представляют
средств для его продолжительного продовольствия и притом по тесноте и
недоступности места не дают ему возможности расположиться; таким образом, в них
нельзя противиться многочисленному нападающему неприятелю. Неприятель может
прийти в большом числе, потому что намерение его только пройти такую местность,
а не останавливаться в ней; между тем защитники не могут быть многочисленны,
так как им приходится долго оставаться на месте в ожидании не-
214
приятеля в местности непроходимой и бесплодной, не зная,
когда неприятель вздумает начать свой переход. Когда проход, который ты
надеялся защитить и на который твой народ и войско возложили все свое упование,
перейдет в руки неприятеля, войском и народом твоим овладеет такой ужас, что
они сочтут себя погибшими, еще не испытав своих сил, и таким образом ты
лишишься всего вследствие поражения одной только части твоих сил.
Всякий знает, с каким трудом перешел Ганнибал Альпы,
отделяющие Ломбардию от Франции, и горы, разделяющие Ломбардию и Тоскану. При
этом Римляне ожидали его сперва на Тичино, а потом в равнине Ареццо,
предпочитая, чтобы неприятель лучше истребил их войско в местности, где они
могли и сами одержать победу, нежели им пришлось бы погибнуть в горах от
неудобства местности.
Кто читает историю со смыслом, видит, как редко хорошие
полководцы пытались защищать подобные теснины как по вышесказанным причинам,
так и потому, что их нельзя защитить всех разом. Горы, как и равнины, покрыты
не только обычно посещаемыми дорогами, но и многими другими, правда
неизвестными иноземцам, но знакомыми местным жителям, которые всегда проведут
неприятеля куда угодно, какие бы ты меры ни принимал, чтобы воспрепятствовать
им. Еще недавно, в 1515 году, мы видели подобный пример. Когда Франциск, король
французский, вознамерился вторгнуться в Италию, чтобы снова завоевать
Ломбардию, враги его, противившиеся этому неприятелю, возлагали главным образом
упование на защиту Швейцарцами своих горных проходов. Но опыт показал, что
надежда их была тщетна. Король, оставив в стороне две или три защищенные ими
позиции, прошел неизвестным путем и очутился в Италии перед неприятелем, прежде
чем он успел опомниться. Тогда на них напал такой страх, что они отступили в
Милан, и вся Ломбардия покорилась Французам, увидя, как напрасна была надежда
удержать их в горах.
215
Благоустроенные республики, награждая и наказывая своих граждан,
никогда не считают при этом заслуги искупающими проступки и наоборот
Гораций, победивший своим мужеством Куриациев, необыкновенно
отличился и оказал Республике чрезвычайно важную услугу. Но, убив свою сестру,
он совершил жестокое преступление. Это смертоубийство так возмутило Римлян, что
они предали его уголовному суду, несмотря на то что заслуги его были так велики
и так недавни. Смотря поверхностно, можно назвать этот случай образцом народной
неблагодарности. Но, вникая в дело лучше и более внимательно исследовав
порядок, долженствующий быть в республике, можно порицать народ скорее за
оправдание Горация, чем за намерение осудить его. Дело в том, что
благоустроенная республика никогда не смешивает проступки своих сограждан с их
заслугами; она устанавливает награды за добрые дела и наказания за злые, и если
тот, кто получил награду за хороший поступок, совершит потом дурной, то она
наказует его, невзирая на какие бы то ни было его добрые поступки. Если порядок
этот соблюдается точно, государство может долго жить свободно; иначе не замедлит
погибнуть. Действительно, если гражданин, совершивший для отечества
какой-нибудь блистательный подвиг, кроме славы, которую доставил ему этот
подвиг, получит еще смелость и самоуверенность вследствие возможности делать
зло, не боясь наказания, то в скором времени смелость его дойдет до того, что
он будет пренебрегать всеми гражданскими постановлениями .
Но, чтобы поддержать страх наказаний за дурные поступки,
необходимо награждать за хорошие, как было в Риме. Если республика бедна и не
может дать много, то это еще не изменяет дела, потому что, как бы дар сам по
себе ни был ничтожен, если только он назначается в награду за какой-нибудь
подвиг, то будет оценен и принят с радостью и уважением. Известны истории
Горация Кок-
216
леса и Муция Сцеволы, из коих один задержал неприятеля у
моста, пока мост не разрушили, а другой сжег себе руку за то, что ошибся в
покушении убить тосканского [этрусского] царя Порсенну. За такие великие
подвиги государство вознаградило каждого из них двумя десятинами земли. Известна
также история Манлия Капитолийского. Ему за спасение Капитолия от осаждавших
город Французов [галлов] сограждане его, осажденные вместе с ним, дали в
награду небольшую мерку муки. При тогдашнем положении Рима это была
значительная награда, и притом она казалась Манлию столь почетной, что из
зависти ли или по преступной злобе своей он решился произвести в Риме
возмущение и хотел расположить к себе народ, но, невзирая на заслуги свои, был
низвергнут за это с высоты того самого Капитолия, который он так славно спас.
Желая сделать свободным древнее государство, лучше всего сохранить
тень прежних учреждений
Кто намерен или желает преобразовать государство, с тем
чтобы преобразования его были приняты с удовольствием всеми, необходимо должен сохранить
по крайней мере тень древних учреждений так, чтобы народ и не подозревал о
перемене порядка, хотя бы в действительности новые учреждения не имели ничего
общего с прежними; надо заметить, что большинство людей гораздо более боится
внешности, чем сущности, и очень нередко мнимое производит на них гораздо
большее впечатление, чем действительное. По этой причине Римляне, познав это в
самом начале своего свободного существования, заменили царя двумя консулами, но
не дали им более двенадцати ликторов[4],
не желая, чтобы при них было боль-
217
те стражи, чем сколько служило при царе. Кроме того, в Риме
ежегодно совершалась одна религиозная церемония, при которой полагалось
необходимым присутствие царя; когда царей не стало, Римляне озаботились, чтобы
народ не пожалел из-за этого какого-нибудь из древних обычаев; с этой целью они
учредили председателя этой церемонии, наименовав его Царем жертвоприношения и
подчинив его верховному Первосвященнику; таким образом народ мог продолжать
пользоваться удовольствиями этой церемонии и не имел повода желать по случаю ее
уничтожения возвращения царей. Так должны действовать все желающие отменить
существующий порядок государства и заменить его новыми свободными учреждениями.
Хотя новые учреждения изменяют образ мыслей людей, однако тем не менее при всех
переменах следует как можно дольше сохранять подобие старины, так что если
общественные должности подверглись совершенному изменению относительно числа,
пределов власти и срока, то все-таки следует сохранить по крайней мере их
названия. Так, как я сказал, должен поступать всякий, кто желает учредить
прочный республиканский или монархический порядок; но, кто желает установить то
абсолютное господство, которое писатели называют тиранией, должен совершенно
переделать все, как увидим в следующей главе.
Новый государь в завоеванном им городе или провинции должен
переделать все на новый лад
Кто овладел властью в городе или государстве, особенно если
основание его власти непрочно и если он не хочет терпеть ни монархического, ни
республиканского гражданского порядка, то лучшее средство удержать свое
господство — переделать все в государстве на новый лад, как только получит
власть. Так, например, ему следует учредить в городе новое правление под новыми
названиями, с новыми правами, из новых людей; сделать бедных
218
богатыми, как поступил Давид, сделавшись царем: «Qui esurientes implevit bonis, et divites dimisit inanes»[5];
воздвигнуть новые города, разрушить прежние, переводить жителей с места на
место — словом, не оставить во всей стране ничего на прежнем месте, так чтобы
не было ни звания, ни учреждения, ни должности, ни богатства, которые не
считали бы себя обязанными новому правителю. Он должен взять за образец Филиппа
Македонского, отца Александра, который этими средствами из ничтожного
властелина сделался владыкою Греции. Писатели говорят о нем, что он переводил
людей из провинции в провинцию, как пастухи гоняют свои стада. Конечно,
поступать таким образом жестоко и враждебно всякой гражданственности, не только
христианской, но и вообще человеческой; конечно, всякий должен избегать этого и
предпочитать самую скромную частную долю существованию царей, основанному на
гибели такого множества людей. Но, кто не хочет идти путем чести и добра,
который мы указали выше, должен, если хочет удержаться, вступить на эту роковую
дорогу. Люди же, однако, обыкновенно предпочитают средний путь, который и есть
самый пагубный, ибо они не умеют быть ни вполне честными, ни вполне гнусными.
Мы увидим это в следующей главе на примере.
Люди редко умеют быть или вполне гнусными, или вполне честными
В 1505 году папа Юлий II пошел на Болонью, чтобы изгнать оттуда
дом Бентивольи, владычествовавший там около ста лет. При этом он хотел также
изгнать из Пе-
219
руджи тирана Джампаоло Бальони, как будто бы намереваясь
уничтожить всех тиранов, занимавших церковные владения. Подступив к Перудже,
папа с той смелостью и умом, которые так отличали его, не стал ждать своих
войск, чтобы вступить в город; он вошел в город без свиты и оружия, хотя Джампаоло
был окружен многочисленным отрядом, собранным для его защиты. Увлекаемый тем
пылом, который сопровождал все его поступки, папа предался со своими
несколькими спутниками в руки своего врага, которого потом он увел с собой, и
назначил в город своего правителя, покорив таким образом Перуджу Церкви.
Благоразумные люди, сопровождавшие папу, заметили его смелость и трусость
Джампаоло; они не могли понять, каким образом Бальони не уничтожил своего врага
одним ударом, который навек прославил бы его, и не соблазнился добычей, которую
представляли кардиналы, сопровождавшие папу со всей своей роскошью. Нельзя было
предположить, чтобы его удержали добродушие и совестливость, потому что в
сердце человека до того бессовестного, что он решился изнасиловать сестру, убить,
чтобы царствовать, всех своих племянников и двоюродных братьев, не могло
существовать ни малейшего религиозного страха. Из этого можно заключить, что
люди не умеют быть ни вполне гнусны, ни совершенно честны; так что, когда
подлость требует своего рода величия души, они не решаются предаться ему.
Так и Джампаоло, не останавливавшийся ни перед каким
насилием, ни перед каким явным убийством, не умел или, вернее, не посмел
действовать, когда представился случай сделать попытку, которая заставила бы
всех удивляться величию его духа и доставила бы ему вечную славу; он первый
показал бы духовенству, как мало стоит обращать внимание на тех, кто живет и
господствует подобно им; он совершил бы поступок, который в случае успеха
совершенно загладил бы весь позор и все опасности, которым он ради него должен
был подвергнуться.
220
Отчего Римляне были менее неблагодарны своим гражданам, чем Афиняне
Читая историю республик, мы видим всюду примеры их
неблагодарности своим гражданам, но в Риме этих примеров меньше, чем в Афинах и
во всех прочих республиках. Исследуя причины этого и сравнивая Рим с Афинами,
мы можем приписать это тому, что у Римлян было меньше поводов подозревать своих
граждан, чем у Афинян. В Риме во все время от изгнания царей до Суллы и Мария
ни один гражданин никогда не похищал общественной свободы, поэтому там не имели
основания подозревать граждан, а следовательно, и наносить им неосмотрительно
оскорблений. В Афинах было не то: там в самую цветущую эпоху республики
Писистрат похитил свободу под личиной добродушия; когда впоследствии страна
возвратила себе свободу, то, помня прежнюю обиду и прошлое рабство, сделалась
неумолимо мстительной не только к проступкам, но даже к тени проступков своих
граждан. Это повлекло за собой изгнание и смерть многих превосходных людей,
учреждение остракизма[6]
и многие другие насилия, которые это государство совершало в разные времена
против самых именитых людей. Справедливо говорят поэтому политические писатели,
что народы поступают гораздо строже после того, как возвращают свою свободу,
чем пока сохраняют ее. Принимая все это в соображение, нам не приходится ни
порицать Афины, ни хвалить Рим; остается только обвинять судьбу за различие
обстоятельств, сопровождавших историю этих государств. При внимательном разборе
дела мы видим, что и Рим был бы так же строг к своим гражданам, если бы,
подобно Афинам, испытал похищение своей свободы. Мы можем, наверное,
предположить это, обратив внимание на то, что случилось по изгнании царей с
Кол-
221
латином и Публием Валерием: первый, хотя участвовал в
освобождении Рима, подвергся изгнанию только за то, что назывался Тарквинием;
второй возбудил против себя подозрение, потому что построил себе дом на
Делийском холме, и едва избежал той же участи. Видя подозрительность и
строгость Римлян относительно этих двух граждан, мы можем заключить, что они
были бы так же неблагодарны, как и Афиняне, если бы потерпели подобные же
оскорбления при самом начале своего политического существования. Чтобы
покончить с вопросом о неблагодарности, я поговорю о ней еще в следующей главе.
Кто неблагодарнее: народ или государь
Речь о неблагодарности приводит меня к вопросу о том, кто
неблагодарнее: народ или государь? Чтобы лучше разобрать его, я сперва замечу,
что порок неблагодарности происходит или от скупости, или от подозрительности.
Когда народ или государь посылает полководца в важный, отдаленный поход, где он
побеждает и приобретает великую славу, то они должны наградить его; если,
напротив, его обесчестят или обидят из скупости, если из алчности не захотят
удовлетворить его, то сделают непростительную ошибку и навлекут на себя вечный
позор. Между тем так поступают многие государи. Корнелий Тацит следующим
образом объясняет причину такого образа действий: «Proclivius est iniuriae, quam beneficio vicem exsolvere, quia gratia oneri, ultio in questu habetur»[7].
Но когда полководца не награждают, т.е., значит, оскорбляют не из жадности, а
по подозрению, тогда народ или государь заслуживают извинения.
222
Примеров подобной неблагодарности очень много, потому что
полководец, доставивший своими подвигами новые владения своему повелителю,
победивший врагов, покрывший себя славой и обогативший своих солдат, необходимо
приобретает в глазах войска, врагов и подданных своего государя такую
знаменитость, что победа его не может быть приятна пославшему его государю.
Таким образом, победа полководца возбуждает в государе подозрение, которое не
замедлит усилиться вследствие какой-нибудь дерзкой выходки победителя, на какую
победитель способен, потому что люди вообще по природе честолюбивы и
подозрительны и никогда не довольствуются своей долей. Государь оказывается в
необходимости оградить себя от своего полководца; с этой целью он замышляет
убить его или лишить его славы, приобретенной в глазах народа и войска; для
этого он старается доказать, что победа принадлежит не достоинствам полководца,
а случаю, трусости неприятеля или благоразумию других военачальников,
участвовавших в сражении.
Веспасиан, находясь в Иудее, был провозглашен армией
императором. Тогда Антоний Прим, командовавший другим войском в Иллирии, принял
его сторону, пошел в Илию против Вителлия, который царствовал в Риме, храбро
разбил две его армии и занял Рим; так что Муциан, посланный Веспасианом, нашел,
что храбрый Антоний покорил все и уничтожил все препятствия. В награду за это
Муциан немедленно лишил его командования войском и мало-помалу всей власти,
которую он приобрел в Риме. Тогда Антоний отправился к Веспасиа-ну, который был
еще в Азии, но встретил такой прием, что в скором времени умер с отчаяния,
будучи лишен всех почестей и сана. История наполнена подобными примерами. Так,
в наше время все знают, с каким умом и мужеством Гонсальво Фернандес де Кордова
завоевал королевство Неаполитанское в войне Фердинанда, короля Арагонского,
против французов; в награду за это Фердинанд, приехав из Арагона в Неаполь,
тотчас лишил его началь-
223
ства над войском, отнял у него все крепости и увез с собой в
Испанию, где он вскоре умер в Немилости.
Подозрительность так свойственна государям, что они не могут
от нее отделаться, им невозможно быть благодарными людям, которые своими
победами под их знаменами доставили им обширные завоевания. Если государь не
может отделаться от подозрительности, то неудивительно и не требует дальнейших
доказательств, если и народ не чужд ее. Свободное государство имеет две цели:
делать завоевания и сохранять свою свободу; но ему не следует слишком
увлекаться крайним пристрастием к тому или другому. Я скажу в своем месте о
заблуждениях, проистекающих от жажды завоеваний. Желание же сохранять свободу
ведет в числе прочих ошибок к оскорблению граждан, заслуживающих награды, к
заподозрению достойных доверия. В развращенной республике это ведет к большой
беде и нередко доводит ее до тирании, как было в Риме при Цезаре, взявшем силой
то, в чем ему отказывали по неблагодарности. Но в республике благоустроенной
это служит источником благосостояния и сохранения свободы, потому что страх
наказаний делает людей лучше и обуздывает их честолюбие. Правда, из всех
народов, достигших владычества. Римляне были менее всех неблагодарны по
причинам, которые мы указали выше; мы знаем только один пример явной
неблагодарности с его стороны — именно в отношении к Сципиону. Что же касается
Кориолана и Камилла, то они были изгнаны за оскорбление народа. Притом если
постоянная ненависть Кориолана к народу не позволяла республике даровать ему
прощение, зато Камилл был не только возвращен, но и всю свою жизнь пользовался
почти царским почетом. Неблагодарность же Римлян к Сципиону объясняется
подозрением, которое он внушил гражданам в такой мере, как до него никто,
потому что до сих пор никто не побеждал еще такого страшного врага; слава,
приобретенная им победою в такой продолжительной и опасной войне, быстрота его
успехов, молодость, ум и множество других удивительных достоинств, которые
отличали его и дава-
224
ли ему такое преимущество над всеми прочими, — все это
делало его опасным и заставляло римское правительство бояться его, а
благоразумных граждан смотреть на него неблагосклонно, как на личность, еще
небывалую в Риме. Поведение его было притом так странно, что Катон Старший,
мнение которого чтили, как святыню, первый восстал против него и объявил, что
город не может назвать себя свободным, имея гражданина, который внушает страх
правительству. Римский народ, последовав в этом случае мнению Катона,
заслуживает того извинения, которого, как я сказал, достойны народы и государи,
оказывающие неблагодарность из недоверия. Итак, заключим это рассуждение замечанием,
что порок неблагодарности происходит или от скупости, или от подозрительности,
но народ никогда не бывает неблагодарен из скупости; из подозрительности же он
бывает неблагодарен все-таки реже, чем государь, потому что ему меньше поводов
подозревать. Я докажу это ниже.
Что должны делать государь или республика во избежание порока
неблагодарности или что должен делать полководец или гражданин, чтобы не
испытать их неблагодарности
Чтобы избежать необходимости жить с постоянным подозрением и
являться неблагодарным, государь должен лично предводительствовать в походах,
как делали первые римские императоры, как в наше время поступает Турок [султан]
и все вообще смелые люди. Тогда в случае победы приобретаемая слава принадлежит
ему вполне; если же он сам не участвует в походе, слава достается другим и он
не может спокойно пользоваться завоеваниями, пока не сумеет отделаться от лиц,
заслуживших сла-
225
ву, какой сам он не сумел приобрести; таким образом, ему
приходится быть неблагодарным и несправедливым, что, конечно, чаще навлекает на
него гибель, чем приносит пользу. Если из нерадения или неблагоразумия государь
посылает полководца, а сам остается дома в праздности, то я не умею ничего
посоветовать ему и пусть он делает что сам знает. Что же касается его
полководца, то я убежден, что ему придется испытать удары неблагодарности и, по
моему мнению, ему следует решиться на что-нибудь одно из двух: или тотчас после
победы оставить войско и предаться в руки своего государя, остерегаясь
совершить какой бы то ни было дерзкий поступок, тогда государь, не имея
никакого подозрения, наградит его или по крайней мере не обидит; или, если это
ему не нравится, он должен смело решиться на противное: пусть он примет все
меры, чтобы показать, что считает сделанные им завоевания своей собственностью,
а не царской; пусть он расположит к себе солдат и подданных, заключит новые
союзы с соседями, займет своими войсками крепости, подкупит военачальников
своей армии и отделается от тех, кого не может подкупить; пусть, таким образом,
он накажет своего государя за неблагодарность, которую тот оказал бы ему. Иного
пути ему нет, но, как я сказал выше, люди не умеют быть ни вполне гнусными, ни
вполне честными, поэтому всегда бывает, что победивший полководец оставить
армии не хочет, вести себя скромно не может, поступить решительно и приобрести
себе славу таким поступком не умеет; он всегда колеблется и отстраняется от
решительного шага, а эта-то нерешительность и губит его.
Средство избежать порока неблагодарности, которое я предлагаю
государю, не относится к республике; республике нельзя посоветовать принять
самой начальство над армией, потому что она поставлена в необходимость вверить
войско кому-нибудь из граждан. Я посоветую ей поэтому придерживаться образа
действий Римской республики я быть меньше других неблагодарной, что зависит от
способов управления. Римляне призывали на вой-
226
ну всех граждан без различия — как знать, так и плебеев,
поэтому в Риме всегда было столько доблестных мужей, прославленных многими
победами, что народу не было повода опасаться честолюбия одного из них, а
следовательно, оскорблять его. Они взаимно охраняли народ друг от друга, до
того заботились о сохранении своей благонамеренности и о том, чтобы не дать
повода заподозрить себя в честолюбии, что, достигая диктатуры, полагали свою
высшую славу в скорейшем сложении этого сана. Такой образ действий, не
возбуждая подозрений, не вызывал и неблагодарности. Следовательно, республика,
не желающая иметь поводов к неблагодарности, должна подражать Риму, и
гражданин, желающий избежать ударов неблагодарности, должен следовать примеру
граждан римских.
[1] Генрих VIII.
[2] «Тулл обратил лентяев в людей оружия» (Энеида, VI, 813—814).
[3] Ливий, I, 27—28.
[4] Ликторы — должностные лица при высших магистратах и некоторых жрецах в Древнем Риме. Совмещали функции телохранителей, палачей, полицейских и т.п.
[5] «Алчущих исполнил благ, а богатящихся отпустил ни с чем» (от Луки, I, 53).
[6] Голосование посредством подсчета голосов на черепках (ostraka); введено в Афинах в конце VI в. до н.э.
[7] «Всегда легче воздать за зло, чем за добро; люди тяготятся необходимостью проявлять благодарность', но с радостью ищут случая проявить мстительность» (Тацит. История, IV, 3).
[an error occurred while processing this directive]