Предыдущий | Оглавление | Следующий

ГЛАВА XIX.. 1

ГЛАВА XX.. 4

ГЛАВА XXI 5

ГЛАВА XXII 6

 

 

ГЛАВА XIX

Каким образом избежать презрения и ненависти

Обсуждая выше качества князя, я уже сказал о самых для него важных, поэтому остальные хочу обсудить кратко, имея в виду общее правило, что князь, как отчасти уже говорилось, должен стараться избегать таких дел, которые вызвали бы к нему ненависть и презрение. Всякий раз, как он этого избегнет, князь сделает свое дело, а от прочих укоров никакой опасности для него не будет. Как я говорил, ненависть к нему вызывается прежде всего алчностью, захватом имущества подданных и жен их; от этого он должен воздержаться. Если не трогать имущество и честь людей, то они вообще довольны жизнью, и приходится бороться только с честолюбием немногих, которое можно обуздать разными способами и очень легко. Князя презирают, если считают его непостоянным, легкомысленным, изнеженным, малодушным, нерешительным; этого князь должен остерегаться, как подводного камня, и надо ему умудриться сделать так, чтобы в

111

поступках его признавались величие, смелость, обдуманность, твердость; по частным же делам подданных князю надо стремиться к тому, чтобы приговор его был нерушим, и утвердить о себе такое мнение, чтобы никто не подумал обмануть князя или перехитрить его

Князь, который заставляет людей так думать о себе, пользуется очень большим уважением, а против правителя, которым дорожат, трудно составить заговор и нелегко на него напасть, раз известно, что он человек выдающийся и в почете у своих. Дело в том, что князю должны быть страшны две опасности: одна — изнутри, от подданных, другая — извне, от иноземных государей. От второй защищаются хорошим оружием и хорошими союзами; если есть хорошее оружие, всегда будут и хорошие друзья, а дела внутри страны всегда будут устойчивы, если все благополучно вовне, лишь бы не начались заговоры и не пошла бы из-за этого смута. Если бы даже внешние дела и расстроились, то князь, который управлял и жил, как мною указано, и притом не растеряется, всегда выдержит любой натиск, подобно Набису Спартанскому, о чем я уже сказал.

Что же касается подданных, то при спокойствии вовне приходится опасаться, как бы они не злоумышляли тайно; от этого князь вполне может себя оградить, стараясь не возбуждать ненависти и презрения и устроив дела так, чтобы народ был им доволен; последнего надо непременно достигнуть, как подробно говорилось выше. И одно из сильнейших средств, какое имеется у князя против заговоров, состоит именно в том, чтобы народ в целом не ненавидел и не презирал его: ведь заговорщик всегда верит, что убийством князя он удовлетворит народ; если же он боится, что этим возмутит его, то на такое дело у него не хватит духу, потому что препятствиям для заговорщиков нет числа. Из опыта видно, что заговоров было много и лишь малое число их кончилось удачно; дело в том, что заговорщик не может быть один и может искать себе товарищей только среди людей, которые, по его мнению, недовольны. Как только

112

ты раскрыл свою душу какому-нибудь недовольному, ты дал ему средство поправить свои дела, потому что, выдав тебя, он может надеяться на всяческие блага; понимая, таким образом, что с этой стороны выигрыш обеспечен, а что с другой — дело сомнительно и полно опасностей, сообщник для сохранения верности должен быть или редкостным другом тебе, или упорнейшим врагом князя.

Чтобы коротко выразить суть дела, я скажу, что на стороне заговорщика нет ничего, кроме страха, подозрительности, боязни кары, и это его ужасает, за князем же стоит величие власти, законы, защита друзей и государства, и это его охраняет. Таким образом, если ко всему этому прибавится народное расположение, то немыслимо, чтобы у кого-нибудь хватило дерзости на заговор. Ведь обыкновенно заговорщику грозит опасность еще до исполнения его злого дела, а теперь он должен страшиться и дальше, так как народ будет ему после осуществления его замысла врагом, и он не может надеяться, что найдет где бы то ни было убежище.

Этому можно было бы привести бесконечное число примеров, но я удовольствуюсь одним, взятым из времен наших отцов. Когда правитель Болоньи мессер Аннибале Бентивольо[1], дед нынешнего мессера Аннибале, был убит Каннески, составившими против него заговор, и из его семьи остался только мессер Джованни, который был еще в колыбели, то сейчас же после убийства народ восстал и перебил всех Каннески.

Причиной тому была народная привязанность, которой в те времена пользовался дом Бентивольи; она была настолько сильна, что, когда после смерти Аннибале в Болонье не осталось никого из этой семьи, кто мог бы управлять государством, но были сведения, что во Флоренции жил один человек из рода Бентивольи, считавшийся до тех пор сыном кузнеца, то Болонцы отправились к нему во Флоренцию, вручили ему власть, и он пра-

113

вил, пока мессер Джованни не достиг положенного для правителя возраста.

Отсюда я заключаю, что князю нечего обращать внимание на заговоры, если народ к нему расположен; но, как только стал к нему враждебен и возненавидел его, князь должен бояться всего, всех и каждого. И хорошо устроенные государства и мудрые князья особенно усердно старались не озлоблять знатных и вместе с тем удовлетворять народ, сделать так, чтобы он был доволен, потому что в этом одно из главнейших дел князя.

В числе хорошо устроенных и хорошо управляемых королевств нашего времени находится Французское. В нем имеется бесконечное множество хороших учреждений, от которых зависят свобода и безопасность короля; первое из них — парламент и его влияние. Устроитель этого королевства, зная гордыню и властолюбие сильных людей и считая для них сдерживающую узду необходимой, зная, с другой стороны, основанную на страхе ненависть народа к знати и желая его успокоить, не захотел предоставить эту заботу одному только королю, чтобы избавить его от ропота, который мог подняться среди знати за покровительство простому народу, а среди народа — за благоволение к знатным; поэтому он поставил судьей третье учреждение, которое, не навлекая обвинений на короля, обуздывало бы знать и покровительствовало слабым. Не могло быть ничего лучше и мудрее такого порядка, более крепкой основы безопасности короля и королевства. Отсюда можно извлечь еще поучение: князья должны передавать другим дела, вызывающие недовольство, а милости оказывать сами. Я снова прихожу к заключению, что князь должен уважать знатных, но не возбуждать ненависти в народе.

Многим, может быть, покажется, что изучение жизни и смерти некоторых римских императоров дает примеры, опровергающие это мое мнение, причем выяснится, что такой-то император всегда жил прекрасно, обнаружил великую силу души и все же лишился власти или даже был умерщвлен своими, составившими против него заго-

114

вор. Желая ответить на такие возражения, я разберу качества некоторых императоров, показав и причины их гибели, не противоречащие указанному мной выше. Отчасти я выделю и обстоятельства, которые надо отметить читающему о делах тех времен. Я ограничусь императорами, сменявшими друг друга у власти, начиная с Марка-философа и до Максимина, т.е. Марком, сыном его Коммодом, Пертинаксом, Юлианом, Севером, сыном его Антонином Каракал лой, Макрином, Гелиогабалом, Александром и Максимином.

Прежде всего надо отметить, что в других княжествах надо бороться только с честолюбием знатных и с дерзостью народа, а римским императорам надо было считаться еще с третьим затруднением, именно: им приходилось выносить кровожадность и алчность солдат; это было так трудно, что здесь лежит причина гибели многих; трудно было удовлетворить одновременно солдат и народ: ведь народ дорожил спокойствием, а потому любил мирных правителей, солдаты же любили князя воинственного, который был бы надменным, жестоким и хищным.

Они хотели, чтобы он те же свойства показал на народе, дабы они могли получать двойное жалованье и насытить свою алчность и кровожадность; отсюда и произошло, что императоры, не имевшие от природы или не получившие благодаря своему искусству исключительного влияния, силой которого они держали бы в узде и солдат и народ, всегда погибали; большинство же, особенно те из них, которые пришли к власти как люди новые, поняв всю трудность примирить эти два противоположных течения, предпочли потакать солдатам, мало смущаясь обидами, чинимыми народу. Такое решение было необходимо: раз князья не могут избежать чьей-нибудь ненависти, они должны прежде всего стараться избежать ненависти всеобщей; если этого добиться нельзя, они должны всеми средствами умудриться избежать ненависти тех, кто могущественнее других. Поэтому императоры, которые по новизне своей власти должны были особенно заискивать, охотнее держались за солдат, чем за народ; однако

115

это шло или не шло им на пользу, смотря по тому, насколько император умел заставить солдат себя уважать.

По этим, уже указанным, причинам и вышло, что Марк, Пертинакс и Александр, все люди скромной жизни, ревнители справедливости, враги жестокости, человечные и благожелательные, все, кроме Марка, кончили печально. Один Марк жил и умер в величайшем почете, потому что принял власть iure hereditatio[2], и ему не нужно было ни солдатского, ни народного признания. Обладая, кроме того, многими достоинствами, за которые его чтили, он всю свою жизнь держал солдат и народ в необходимых границах и никогда не вызвал ни ненависти, ни презрения. Но Пертинакс был возведен на престол против воли солдат, которые, привыкнув к распущенности при Коммоде, не смогли вынести тот строгий образ жизни, который хотел ввести для них Пертинакс. Поэтому они его возненавидели, а к ненависти прибавилось презрение, так как император был стар, и он погиб в самом начале своего правления.

Здесь надо отметить, что ненависть возбуждается одинаково и добрыми и дурными делами; отсюда следует, как я уже говорил, что князь, желающий сохранить власть, часто бывает вынужден не быть добродетельным; ведь если развращена вся совокупность людей, в которых ты нуждаешься, чтобы держаться у власти, — будь то народ, или солдаты, или знать, — ты должен применяться к их прихотям, удовлетворять их, а в таком случае добрые дела — враги твои. Однако обратимся к Александру. Он был человек такой доброты, что, как отмечалось среди других восхвалений, за четырнадцать лет его правления никто никогда не был предан смерти без суда; однако его сочли человеком изнеженным и позволявшим своей матери руководить собой, почему стали относиться к нему пренебрежительно, в войске составился заговор, и его убили.

Если для противоположения разобрать теперь свой-

116

ства Коммода, Септимия Севера, Антонина Каракаллы и Максимина, то вы найдете, что это были величайшие злодеи и хищники; ради удовлетворения солдат они не останавливались ни перед каким насилием, которое только можно было совершить против народа, и все они, кроме Севера, кончили плохо; в Севере была такая сила, что, сохраняя привязанность солдат, он мог все время царствовать счастливо, несмотря на угнетение народа. Его военная доблесть превращала его в глазах солдат и народа в такое чудо, что народ оставался в каком-то немом изумлении, а солдаты слушались и были довольны. Так как дела его для князя нового были подлинно велики, то я хочу вкратце указать, как он хорошо умел выступать под личиной лисицы и льва, природе которых, как я говорил выше, князю необходимо подражать.

Север, поняв неспособность императора Юлиана, убедил свои войска, над которыми он начальствовал в Славонии, что следует пойти на Рим и отомстить за смерть Пертинакса, убитого солдатами-преторианцами; под этим предлогом, не подавая вида, что стремится к власти, он двинул войска на Рим и был в Италии раньше, чем там узнали о его походе. Когда он явился в Рим, Сенат со страху избрал его императором, а Юлиан погиб. После такого начала Северу, чтобы подчинить себе все государство, оставалось одолеть два препятствия: одно было в Азии, где начальник войск Песцен-иий Нигер заставил провозгласить себя императором, другое — на западе, где находился Альбин, который тоже тянулся к власти. Так как Север считал опасным объявить себя открытым врагом обоих, он решил напасть на Нигера и обмануть Альбина. Последнему он написал, что, будучи избран Сенатом в императоры, он хочет разделить с Альбином это достоинство, даровал ему титул Цезаря и по постановлению Сената сделал его соправителем; все это было принято Альбином за правду. Однако потом, когда, победив и умертвив Нигера, Север устроил восточные дела и вернулся в Рим, он стал жаловаться в Сенате, что Альбин, не чувствуя

117

признательности за оказанные благодеяния, предательски пытался его убить, почему Север вынужден отправиться в поход и наказать Альбина за неблагодарность. После этого Север выступил, настиг Альбина в Галлии и лишил его государства и жизни.

Кто рассмотрит поступки Севера в отдельности, найдет в нем свирепейшего льва и коварнейшую лисицу; тут же будет видно, что каждый боялся и чтил Севера, войска его не ненавидели, и никто после этого не удивится, что он, новый человек, мог удерживать такое государство; его огромная слава всегда защищала его от ненависти, которая могла подняться в народе из-за поборов. Сын его Антонин был со своей стороны человеком высоких достоинств, которые вызывали восхищение народа и любовь солдат; он был человек военный, необычайной закаленности, презирал изысканную пищу и всякую изнеженность, за что был любим всеми войсками. Однако его зверство и жестокость были настолько неслыханны, что, уничтожив бесконечными отдельными убийствами большую часть народа в Риме и все население в Алессандрии, он сделался для всех предметом величайшей ненависти; даже приближенные начали его бояться, и он был убит центурионом среди своих войск.

Надо иметь в виду, что подобных покушений, которые являются последствием решения, принятого одним смелым человеком, князь избегнуть не может. Каждый не боящийся умереть может убить, но князю не надо очень этого бояться, потому что такие случаи крайне редки. Князь должен только остерегаться тяжко оскорбить кого-нибудь из людей, услугами которых он пользуется и кого приближает к себе по службе. Как раз обратно поступил Антонин, зверски убивший брата своего центуриона, ежедневно угрожавший ему самому и тем не менее оставлявший его в своей личной страже; это было безрассудство, сулившее ему гибель, как оно и случилось.

Перейдем, однако, к Коммоду, которому было очень

118

легко удержать власть, доставшуюся ему по наследству, как сыну Марка; ему надо было только идти путем отца, чггобы удовлетворить и народ, и солдат; но природа его была жестокая и животная, и ради возможности удовлетворить свои хищные страсти за счет народа он решил заискивать перед войсками и предоставить им полную волю; с другой стороны, он не выдерживал своего достоинства, часто выходя на арену биться с гладиаторами, совершая другие самые низменные поступки, недостойные величия императора, так что сделался гадок даже в глазах солдат. Ненавистный одним и презираемый другими, он стал жертвой заговора и был убит.

Остается сказать о свойствах Максимина. Это был воинственнейший человек, и так как войскам надоела дряблость Александра, о чем я говорил раньше, то после смерти последнего они выбрали императором Максимина. У власти он пробыл недолго, ибо два обстоятельства возбудили ненависть и презрение к нему: одно — низменное происхождение из фракийских пастухов (то было известно всем и вызывало общее презрение), второе — это созданная им самим молва о его страшной жестокости, так как в начале своего правления, отложив свой приезд в Рим и вступление на императорский престол, он через своих ставленников натворил в Риме и в других местах империи множество злодейств. Когда все прониклись презрением к нему за ничтожество его происхождения и ненавистью из-за страха перед его зверством, против него возмутилась сначала Африка, затем Сенат со всем римским народом, и, наконец, поднялась на него вся Италия. К этому примкнуло его собственное войско; обложив Аквилею, встречая трудности при осаде, устав от жестокости Максимина и уже меньше боясь его, так как все видели, что он окружен врагами, солдаты его убили.

Не буду говорить ни о Макрине, ни о Гелиогабале, ни о Юлиане, которые вследствие своего полного ничтожества немедленно исчезли, но обращусь к выводу из этого рассуждения. Я утверждаю, что князья нашего времени

119

не так сильно чувствуют в своем управлении эту трудность как-то по-особенному ублажать солдат; если и приходится уделять им некоторое внимание, это разрешается легко, потому что ни у кого из современных князей нет постоянных войск, точно сросшихся с правительством и с управлением провинциями, как это было с военными силами Римской империи. Следовательно, если тогда было необходимо угождать больше солдатам, чем народу, то именно потому, что солдаты были сильнее народа; теперь же для всех князей, кроме турецкого и египетского, важнее удовлетворить народ, чем солдат, потому что народ сильнее солдат.

Я исключаю турецкого султана, который всегда держит при себе двенадцать тысяч пехоты и пятнадцать тысяч конницы, от которых зависят безопасность и крепость его царства; этому государю необходимо сохранить их привязанность, отложив всякую другую заботу. Таково же и царство султана египетского. Так как он целиком в руках солдат, то и ему приходится заботиться о сохранении их расположения, не думая о народе. Заметьте, что это государство султана египетского отличается от всех других княжеств, оно похоже разве лишь на христианское папство, которое нельзя назвать ни наследственным, ни новым княжеством; наследниками и господами являются и остаются не сыновья старого правителя, а тот, кто будет возведен в это достоинство путем избрания имеющими на то полномочие лицами. Так как этот порядок существует издревле, то египетское государство нельзя называть новым, и в нем нет трудностей, какие бывают в новых государствах; ведь хотя правитель новый, но учреждения государства стары и приноровлены к встрече князя, точно он наследственный государь.

Возвратимся, однако, к нашему предмету. Я считаю, что всякий, кто задумается над изложенным выше рассуждением, увидит, что ненависть или презрение были причиной гибели названных императоров, и узнает, как случилось, что при известном поведении одних и совер-

120

шенно противоположном образе действия других только один человек с каждой стороны прожил счастливо, а другие кончили печально. Он убедится, что Пертинаксу и Александру [Северу] как новым людям на престоле было бесполезно и вредно подражать Марку, повелителю по праву наследства; точно так же для Каракаллы, Коммода и Максимина было гибельно подражать [Септимию] Северу, так как в них не было достаточной силы, чтобы идти его путем. Таким образом, новый князь в новом княжестве не может подражать деяниям Марка, и не нужно ему жшяться за делами Севера, но он должен научиться у Севера, как устанавливать свою власть, а от Марка взять вое необходимое, чтобы уметь со славою сохранить государство, уже давно существующее устойчиво и крепко.

ГЛАВА XX

О том, полезны или вредны крепости и многое другое, к чему часто прибегают князья

Некоторые правители, чтобы спокойно владеть государством, обезоруживали своих подданных; другие старательно поддерживали в подвластных странах раздоры партий; третьи сеяли недовольство против себя же; некоторые старались привлечь на свою сторону людей, считавшихся в начале их правления ненадежными; иные возводили крепости, другие ихразрушали и срывали. И хотя обо всех этих вещах нельзя высказать точного суждения, не касаясь особенностей государства, где пришлось принимать подобные меры, однако я буду говорить вообще, насколько сущность дела сама по себе это допускает.

Никогда не бывало, чтобы новый князь обезоруживал своих подданных; наоборот, найдя их безоружными, он всегда их вооружал; ведь полученное ими от тебя оружие становится твоим, люди подозреваемые делаются тебе

121

верными, тот, кто был верен и прежде, в этом укрепляется и из подданного превращается в твоего сторонника. Но так как всех подданных вооружить нельзя, то, оказав милость тем, кому ты даешь оружие, можно уже свободнее поступать с прочими, и эта разница в обхождении, которую вооруженные поймут, заставляет их чувствовать, что они тебе обязаны; остальные же извинят тебя, признавая необходимость отличать тех, кто подвергается большим опасностям и несет больше обязанностей. Когда же ты обезоруживаешь подданных, то этим сейчас же оскорбляешь их, показывая, что по трусости или недоверию ты в них сомневаешься. И то и другое предположение вызовет к тебе ненависть. Но оставаться безоружным ты не можешь, и приходится обращаться к наемным отрядам, которые отличаются свойствами, уже описанными выше. Будь они даже хороши, их не может быть достаточно для защиты тебя от сильных врагов и ненадежных подданных.

Поэтому, как я уже сказал, новый князь в новом государстве всегда создавал собственные войска. Такими примерами полна история. Когда же князь приобретает новое государство, присоединяемое как отдельная часть к его старым владениям, то необходимо это государство разоружить, кроме тех жителей, которые были твоими сторонниками при завоевании; но даже и этих людей надо со временем, пользуясь для этого обстоятельствами, сделать существами дряблыми и изнеженными и вообще устроить так, чтобы все вооруженные силы государства состояли из твоих собственных солдат, служащих тебе в твоей исконной земле.

Наши предки и другие люди, считавшиеся мудрыми, обыкновенно говорили, что для удержания Пистойи нужны партии, а для удержания Пизы — крепости; поэтому они, чтобы легче господствовать, поддерживали в некоторых подвластных им странах гражданские смуты. В те времена, когда Италия была до известной степени в состоянии равновесия, это могло быть и правильно; но я не

122

думаю, чтобы сейчас можно было держаться такого правила, ибо не верю, чтобы распри когда-нибудь приносили пользу; наоборот, при появлении неприятеля города, в которых есть рознь, сейчас же падут; более ловкая партия всегда примкнет к чужеземным силам, а другая не сможет устоять[3].

Венецианцы, как мне кажется, по этим соображениям поддерживали в подвластных им городах распри Гвельфов и Гибеллинов, и хотя они никогда не допускали до кровопролития, но все же поощряли эти взаимные раздоры, чтобы граждане, занятые своими ссорами, не объеди-нились против них. Как известно, пользы от этого для них не получилось; ведь после поражения при Вайле одна из этих партий осмелела и отняла у них все владения. Итак, подобный образ действия обнаруживает слабость князя, потому что при твердом управлении такие смуты никогда не будут допущены; они выгодны только в мирное время, когда, пользуясь ими, можно легче властвовать над подданными, но, как только наступает война, раскрывается ложь такого порядка.

Несомненно, князья становятся великими, когда преодолевают трудности и оказанное им сопротивление; поэтому судьба, особенно когда хочет возвеличить нового князя, которому больше, чем наследственному, надо приобрести имя, посылает ему врагов и принуждает его сражаться, чтобы дать ему случай победить их и подняться выше по лестнице, поставленной для него врагами. На этом основании многие думают, будто умный князь должен, когда представится случай, хитро возбудить против себя некоторых врагов, дабы, одолев их, еще больше увеличить свою славу.

Князья, и особенно князья новые, находили больше верности и пользы в людях, считавшихся в начале их правления ненадежными, чем в тех, кто сперва пользовался

123

доверием. Правитель Сиены Пандольфо Петруччи управлял своим государством больше через людей, которым он когда-то не доверял, чем с помощью других. Но об этом нельзя говорить вообще, потому что все меняется в зависимости от обстоятельств. Скажу только, что если люди, бывшие в начале правления врагами князя, таковы, что им самим теперь нужна его поддержка, то князю ничего не будет стоить привлечь их на свою сторону; они тем более вынуждены честно служить, что знают, насколько необходимо им делом загладить сложившееся у князя дурное мнение о них; таким путем князь всегда извлечет из них больше пользы, чем из тех, кто слишком убежден в беспорочности своей службы и потому пренебрегает его делами.

Раз этого требует сущность дела, я не премину напомнить князьям, недавно овладевшим государством при помощи, оказанной изнутри, что им надо тщательно обдумать, какие причины заставили людей, помогавших им, так поступить. Если это не просто привязанность к ним, а произошло только от недовольства прежней властью, то новому князю лишь с большими трудностями и стараниями удастся сохранить себе друзей, так как ему невозможно будет их удовлетворить. Рассуждая основательно о причинах этого и глядя на примеры древних и современных дел, князь увидит, что ему гораздо легче приобрести друзей среди тех людей, которые были ему сначала враждебны, потому что довольствовались прежним порядком, чем среди тех, кто из-за недовольства властью сделался его союзником и помог ему захватить государство.

Для большей безопасности своего господства над государством у князей было в обычае возводить крепости, которые должны были служить уздой и сдержкой для тех, кто затеял бы выступить против них, и давать верное убежище от первого натиска. Я одобряю это средство, потому что им пользовались издавна. Однако в наши дни мы видели, что мессер Никколо Вителли срыл две крепости в

124

Читта-ди-Кастелло, чтобы удержать это государство. Гвидобальдо, герцог Урбино, возвратившись к власти, отнятой у него Цезарем Борджа, разрушил до основания все крепости этой провинции и считал, что без них будет труднее снова лишить его власти. Так же поступили и Бентивольи, когда вернулись в Болонью. Итак, крепости бывают полезны или нет, смотря по времени; если они отчасти приносят тебе пользу, то, с другой стороны, вредны. При этом можно было бы сказать следующее.

Князь, который больше боится народа, чем чужеземцев, должен строить крепости, а правитель, который больше боится чужеземцев, чем народа, должен этим пренебречь. Ради миланского замка, построенного Франческо Офорца, дому Сфорца пришлось и еще придется больше воевать, чем из-за каких-либо других неустройств в этом государстве. Поэтому лучшая крепость, какая возможна, — это не быть ненавистным народу. Ведь если даже у тебя есть крепости, но народ тебя ненавидит, они тебя не спасут, потому что к народу, взявшемуся за оружие, всегда поспевают на помощь иноземцы. В наше время не было случая, когда бы крепости принесли пользу какому-либо князю, разве графине Форли[4] после смерти ее мужа графа Джироламо. Замок помог графине укрыться от нападения народа, дождаться помощи из Милана и восстановить свое господство. Времена тогда были такие, что извне нельзя было помочь народу. Но впоследствии крепости мало пригодились графине, когда на нее напал Цезарь Борджа, а враждебный ей народ соединился с чужеземцами. Поэтому и тогда, и в первый раз для нее было бы гораздо безопаснее не возбуждать ненависти народа, чем иметь замок. Рассмотрев, таким образом, все эти обстоятельства, я буду хвалить и того, кто строит крепости, и того, кто этого не делает; вместе с тем я осужу того, кто, полагаясь на крепости, не посчитается с тем, что его ненавидит народ.

125

ГЛАВА XXI

Как поступать князю, чтобы его почитали

Ничто не внушает такого почтения к князю, как великие предприятия и редкие примеры, которые он показывает собою. В наше время мы видим Фердинанда Арагонского, теперешнего короля Испании. Его почти можно назвать новым князем, потому что из слабого короля он стал благодаря молве и прославленности первым государем христианского мира. Если вы будете размышлять о его подвигах, то найдете, что все они величественны, некоторые же необыкновенны. В начале своего царствования он напал на Гренаду[5], и это предприятие стало основой его мощи. Прежде всего он подготовил дело спокойно, не боясь, что ему помешают, увлек им кастильских дворян, которые, отдавшись всеми мыслями этой войне, не думали о нововведениях; сам же тем временем приобрел высокое имя и власть над ними, чего они даже не заметили. Он мог на средства Церкви и народа содержать войска и положить благодаря этой долгой войне начало собственной военной силе, которая впоследствии его прославила. Кроме того, чтобы получить возможность отважиться на еще более крупные предприятия, он, действуя всегда во имя веры, предался благочестивой жестокости, изгоняя из своего королевства Марранов и разоряя их. Не может быть примера более редкого и более удивительного. Прикрываясь той же религией, он захватил Африку, потом двинулся в Италию и напал наконец на Францию; так он все время совершал и готовил великие дела, чем и держал умы подданных, занятых мыслью об их исходе, в состоянии непрерывного напряжения и преклонения. Эти его предприятия были так связаны одно с другим, что в перерывах между ними у людей никогда не было ни времени, ни возможности одуматься и начать ему противодействовать.

126

Точно так же князю очень важно подавать собой редкие примеры в делах внутреннего управления, как рассказывают о мессере Бернабо из Милана. Это нужно в тех случаях, когда кто-нибудь сделает в гражданской жизни нечто особенное, хорошее или дурное, и надо избрать способ наградить или наказать его, о котором много бы говорили. Но, что важнее всего, князь должен суметь каждым своим поступком создавать о себе молву как о великом и выдающемся человеке.

Далее, князя уважают, если он настоящий друг или настоящий враг, т.е. когда он без всяких оговорок объявляет, что принимает чью-нибудь сторону против кого-либо другого. Это всегда лучше, чем не вмешиваться, потому что если два твоих могущественных соседа сцепятся, то или они таковы, что при победе одного тебе придется бо-яться победителя, или нет. В обоих случаях тебе всегда полезнее выступить прямо и вести открытую войну, прежде всего потому, что если ты не выступишь, то всегда будешь добычей победителя, на радость и удовлетворение побежденному, и не будет тебе никакого оправдания, защиты и убежища. Ведь победитель не хочет иметь сомнительных друзей, которые не помогают ему в несчастии, а побежденный тебя не примет, так как ты не захотел с оружием в руках разделить его судьбу.

Антиох по призыву Этолийцев вступил в Грецию, чтобы изгнать оттуда Римлян. Он отправил послов к друзьям Римлян Ахейцам, чтобы уговорить их не вмешиваться, а Римляне со своей стороны убеждали их поднять оружие совместно. Дело обсуждалось в Совете Ахейцев, где посол Антиоха склонял их остаться в стороне. На это римский посол возразил: «Quod autem isti dicunt non interponendi vos bello, nihil magis alienum rebus vestris est: sine gratia, sine dignitate, praemium victoris eritis»[6].

127

Итак, всегда окажется, что тот, кто тебе не друг, будет домогаться от тебя невмешательства, а друг потребует, чтобы ты открыто выступил с оружием. Нерешительные князья, чтобы избежать опасностей в данную минуту, большей частью идут по пути такого невмешательства и большей частью погибают. Но если князь смело примет чью-нибудь сторону и тот, к кому ты примыкаешь, победит, то хоть он и могуч, а ты в его власти, но он тебе обязан, и дружба установлена. Люди никогда не бывают настолько бесчестны, чтобы в этом случае быть твоими угнетателями, показав такой пример неблагодарности. Наконец, торжество никогда не бывает настолько полным, чтобы победителю можно было не считаться ни с чем, и больше всего со справедливостью. Если же твой союзник проиграл, он тебя примет, поможет по мере сил, и ты становишься товарищем его по судьбе, которая может повернуться к лучшему.

Во втором случае, когда воюющие таковы, что тебе не придется бояться победителя, тем более благоразумно присоединиться к кому-нибудь, потому что ты сокрушаешь одного из врагов с помощью того, кто должен был бы его спасать, будь он только умен; победив, он останется в твоей власти, а не одолеть при твоей помощи он не может. Здесь надо отметить, что князя следует предупредить о том, чтобы он никогда не вступал в союз с более сильными, чем он сам, ради нападения на других, если, как сказано, его не принуждает необходимость; ведь при победе сильнейшего ты остаешься его пленником, а князья должны по возможности избегать зависимости от других. Венецианцы объединились с Францией против герцога Миланского, а они могли избежать этого союза, из которого вышло их собственное крушение. Но если уклониться нельзя, как было с Флорентийцами, когда папа и Испания шли с войсками походом на Ломбардию[7], тогда князю, по указанным причинам, надо примкнуть. Пусть не думает никакая власть, что она может когда-нибудь

128

принимать безопасные решения, — наоборот, пусть счи-тает, что все они сомнительны; таков порядок вещей, что никогда нельзя стараться избежать одного неудобства, не попадая в другое. Благоразумие состоит в умении познавать свойства этих затруднений и принимать наименее скверное как хорошее.

Далее, князь должен проявлять себя покровителем дарований и оказывать уважение выдающимся людям во всяком искусстве. Он должен, кроме того, побуждать своих сограждан спокойно заниматься своим делом: торговлей, земледелием и всяким другим человеческим промыслом, чтобы один не воздерживался от улучшения своих владений из страха, как бы их не отняли, а другой не боялся открыть торговлю, опасаясь налогов; он должен приготовить награды и тому, кто пожелает все это делать, и тому, кто думает, так или иначе, о росте его города или государства. Наконец, князь должен в подходящее время года занимать народ празднествами и зрелищами, и так как всякий город разделен на цехи, или трибы, правителю надо считаться с этими объединениями, бывать иногда на их собраниях, показывать пример приветливости и щедрости, однако всегда твердо охраняя величие своего сана, потому что ни малейшего умаления его не должно быть никогда и ни при каких обстоятельствах.

ГЛАВА XXII

О советниках при князьях

Немаловажным делом для князя является выбор ближайших советников. Они хороши или нет, смотря по благоразумию правителя. Чтобы судить об уме князя, надо прежде всего видеть его приближенных. Если они дельны и преданны, князя всегда можно считать мудрым,

129

потому что он сумел распознать годных и удержать их в верности себе. Но если они не таковы, то вполне возможно неблагоприятное суждение о князе, потому что первую свою ошибку он делает именно в этом выборе. Кто только знал мессера Антонио де Венафро как министра Пандольфо Петруччи, князя Сиены, не мог не считать Пандольфо умнейшим человеком, раз у него был такой советник.

Ведь умы бывают трех родов, из коих один понимает все сам, второй усваивает мысли других, третий не понимает ни сам, ни когда ему объясняют другие; первые — это крупнейшие умы, вторые крупные, третьи бесполезные, и, следовательно, Пандольфо необходимо должен был принадлежать если не к первым, то ко вторым. И если человек настолько рассудителен, чтобы распознать добро или зло чьих-нибудь дел и слов, то, хотя бы в нем не было ума острого, он понимает дурные и хорошие поступки министра, хвалит за одни, взыскивает за другие, а советник не может надеяться его обмануть и ведет себя как следует.

Чтобы князю узнать своего министра, на то есть следующий, всегда безошибочный способ: если ты увидишь, что советник думает больше о себе, чем о тебе, и во всех делах ищет собственной пользы, то человек такого склада никогда не будет хорошим министром, ты не сможешь на него положиться; тот, в чьи руки отдана власть, обязан никогда не думать о себе, а только о князе и не смеет даже упоминать при нем о делах, не касающихся государства. С другой стороны, и князь, чтобы поощрить усердие советника, должен о нем заботиться, оказывать ему почет, сделать его богатым, привязать его к себе, деля с ним и честь и укоры, дабы советник видел, что без князя ему не устоять, дабы большие почести не вызывали в нем желания еще больших, большие богатства не побуждали его стремиться быть еще богаче, а тяжесть ропота кругом заставляла бы его бояться перемен. Итак, когда министры и князья таковы, они могут доверять друг другу, но,

130

если дело обстоит иначе, конец всегда бывает печален или для одного, или для другого.

 

Предыдущий | Оглавление | Следующий