Сегодня |
||
УНИВЕРСАЛЬНЫЙ УЧЕБНИК |
Предыдущий | Оглавление | Следующий
Из работы «Проблемы социологии»
Из работы: «Социология религии»
Всякое общественное устройство, характер которого решающим
образом определяется аристократией и буржуазией, которое, одним словом,
предлагает социальному и политическому сознанию несколько граничащих друг с
другом более узких кругов, стремится, как только оно вообще захочет выйти за
свои пределы, с одной стороны, к единству под руководством личной власти, с
другой стороны, к социализму с анархическим оттенком, который путем уничтожения
всех различий стремится восстановить абсолютное право свободной личности. Так,
политеизм древности с его локализацией действий богов по определенным областям,
между которыми существовали многообразные отношения подчиненности и сопряжения,
в начале нашего летосчисления приводил (движение вверх) к монотеизму и
(движение вниз) – к атеизму. Так, целью иезуитов, в противоположность
аристократической организации церкви, является, с одной стороны,
уравновешивающая демагогия, с другой – папский абсолютизм. Поэтому, как
правило, нивелирование масс является коррелятом деспотизма, и поэтому именно та
церковь, которая энергичнее всего объединена стоящей во главе ее личностью,
меньше всего дает возможность выдвинуться индивидуальности своих приверженцев и
имеет больше всего успехов в деле создания объемлющего весь мир царства, по
возможности, нивелирующего личность как таковую
Итак, эти примеры показывают, что корреляция между
индивидуалистской и коллективистской тенденциями, о которой мы говорим,
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.313
принимает иную форму: расширение круга связано с развитием
личности, но не членов самого круга, а с идеей высшей личности, которой как бы
передается индивидуальная воля и которая зато – как в другом отношении святые –
берет на себя представительство.
Развитие, которое берет начало в более узкой группе и ведет
одновременно и к индивидуализации, и к усиленной социализации, конечно, не
всегда в одинаковой степени должно осуществить и то, и другое. Однако при
известных обстоятельствах один элемент может значительно преобладать над
другим, так как речь ведь идет не о метафизической гармонии или законе природы,
который с внутренней необходимостью связывал бы всякое количество первого с
равным количеством второго, но все отношение может быть значимо лишь как очень
общее совокупное выражение результата очень сложных и изменчивых исторических
условий. Как уже было сказано выше, мы встречаем также случаи, когда развитие
идет не одновременно в обоих направлениях, но подводит к альтернативе: либо то,
либо другое, – и это тем не менее доказывает существующую между ними
корреляцию. Очень отчетливо демонстрирует это один из этапов истории альменды,
коллективного владения швейцарских общин. Поскольку альменды перешли во
владение отдельных общин, местных и сельских корпораций, постольку в некоторых
кантонах (Цюрихе, Ст.-Галлене и др.) законодательство в своем отношении к ним
имеет теперь тенденцию или разделить их между отдельными членами, или допустить
их переход к более крупным земельным общинам, потому что личная и территориальная
база этих мельчайших союзов слишком ничтожна, чтобы они могли сделать свое владение
действительно плодотворным для общественной жизни.
Наверное, все отношения, о которых мы здесь говорим и
которые способны принять самые разнообразные формы сосуществования,
последовательности и альтернативности, символически можно было бы выразить
таким образом: более узкая группа образует до известной степени среднее
пропорциональное между более широкой группой и индивидуальностью, так что
первая, будучи в себе замкнута и не нуждаясь ни в каком дополнительном факторе,
дает в результате такие же жизненные возможности, какие вытекают из сочетания
обеих последних. Так, например, коррелятом идеи о всемогуществе римской империи
было то, что наряду с ius publikum [1] существовало
ius privatum [2];
сама по себе отчетливая норма, регулирующее все всеобъемлющее целое, требовала
соответствующей нормы и для индивидов, которых это целое в себе заключало.
Существовали только, с одной стороны, сообщество (Gemeinschaft) в самом широком смысле
слова, с другой – отдельное лицо; древнейшее римское право не знает никаких
корпораций, и этот дух остается вообще присущим ему. Наоборот, в германском
праве нет никаких специальных правовых принципов, одних
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.314
для сообщества, других – для отдельных людей, однако эти
общности также не имеют того всеобъемлющего характера, какой присущ им в
римском государстве, они меньше, и появление их вызвано изменчивыми и
разнообразными потребностями отдельных людей В малых сообществах (Gemeinwesen) нет нужды в таком отделении
публичного права от частного, потому что индивид в них теснее связан с целым.
А из такого понимания соотношения между индивидуальным и социальным
необходимо следует вывод: чем больше на передний план выходит интерес к
человеку как к индивиду, а не как социальному элементу, и, следовательно, те
его свойства, которые присущи ему просто как человеку, тем теснее должно быть
соединение, которое привлекает его, так сказать, через головы его социальной
группы ко всему человеческому вообще и внушает ему мысль об идеальном единстве
человеческого мира. Хороший пример такой корреляции – учение стоиков. В то
время как еще у Аристотеля политико-социальная связь, в которую включен отдельный
человек, выступает как исток этических определений, интерес стоиков в
практической области прикован, собственно говоря, лишь к отдельной личности, и
подготавливание индивида к идеалу, который предписывала система, стало
руководящим принципом стоической практики, и притом настолько исключительным,
что связь индивидов друг с другом оказывается здесь только средством для этой
идеальной индивидуалистической цели. Но эта цель по своему содержанию
определяется, конечно, идеей всеобщего разума, пронизывающего собой все
единичное. И этому разуму, осуществление которого в индивиде является идеалом
стоиков, причастен каждый человек; выходя за пределы всех национальных границ и
социальных ограничений, он связывает узами равенства и братства все, что
именуется человеком. Таким образом, у стоиков космополитизм является
дополнением индивидуализма; разрыв более тесных социальных связей, которому
политические отношения благоприятствовали в ту эпоху не меньше, чем
теоретические измышления, переместил, согласно ранее установленному нами
принципу, центр тяжести нравственного интереса, с одной стороны, к индивиду, с
другой стороны, к тому самому широкому кругу, к которому принадлежит всякий
человеческий индивид как таковой. То обстоятельство, что учение о равенстве
всех людей часто сопряжено с крайним индивидуализмом, становится нам понятным в
силу этих, а также и следующих причин. Весьма понятно с психологической точки
зрения, что ужасное неравенство, в котором рождались отдельные люди в известные
эпохи социальной истории, вызывало реакции в двух направлениях: во-первых, в
сторону права личности, во-вторых, в сторону всеобщего равенства, потому что
более широкие массы бывают обыкновенно лишены в одинаковой степени и того и
другого. Только имея в виду эту одностороннюю связь, можно понять такое
явление, как Руссо. Усиливающееся развитие всеобщего школьного образования
обнаруживает ту же тенденцию: с одной стороны, речь идет об устранении резких
различий в духовном уровне и, именно посредством установления известного
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.315
равенства, предоставлении каждому отдельному человеку
возможности проявления его индивидуальных способностей, в чем ему было отказано
раньше. Я думаю даже, что психологически ничто не может более способствовать
представлению о всеобщем равенстве, чем отчетливое осознание сущности и
ценности индивидуальности, того факта, что каждый человек есть индивид с
характерными свойствами, которые нельзя обнаружить в том же сочетании вторично.
Каковы бы ни были эти особенности по своему содержанию, форма индивидуальности
присуща каждому человеку и определяет его ценность сообразно моменту редкости.
Тем самым создается формальное равенство; именно поскольку каждый представляет
собой нечто особенное, он равен каждому другому. И учение об абсолютном Я, о
личной бессмертной душе, которая присуща каждому человеку, должно было больше,
чем все другое, способствовать созданию представления о всеобщем равенстве,
потому что эмпирические различия, которые можно найти в содержании душ, не
принимаются во внимание ввиду вечных и абсолютных качеств, по которым они равны
друг другу. И когда говорится о социалистическом характере древнего
христианства, то проистекает он не столько из положительных оснований, сколько
из отрицательных, из полного безразличия, с которым первые христиане относились
ко всему, что обыкновенно образует различия между людьми, – и притом именно
вследствие признания абсолютной ценности отдельной души. Если отвергается
абсолютная индивидуальность, то отдельные люди рассматриваются лишь как сумма
свойств и оказываются, конечно, столь же различными, как эти последние; но если
эти свойства являются чем-то второстепенным в сравнении с главным, именно с
личностью, свободой и бессмертием души, которая к тому же, как, например, у
Руссо, с самого начала отличается совершенной добротой, извращенной только
воспитанием и обществом, то естественным выводом является равенство всех
человеческих существ. Впрочем, это метафизическое значение личности ведет,
очевидно, к пренебрежению ее эмпирическим содержанием, имеющим, собственно
говоря, большую важность. Но так как прогрессирующая социализация находится в
естественной и внутренне необходимой связи с прогрессирующей индивидуализацией,
то отношение, которое мы только что охарактеризовали, всегда пагубно там, где
оно осуществляется на практике. Революционные движения, например движение
анабаптистов или движение 1789 г., приходят к логическим и этическим
несообразностям потому, что хотя они отрицают общность низшего уровня в пользу
более высокой, однако не сохраняют вместе с тем права индивидуальности. В
особенности Французская революция своею связью с Руссо обнаруживает, как легко
признание метафизического значения личности приводит к пренебрежению ее
реальным значением и как вследствие этого страдает и социализация,
отправляющаяся от первого. Если мы снова обратимся к отношению между
индивидуализмом и космополитизмом, то первый часто представляется в этическом
отношении эгоизмом, в особенности там, где уже распались узы патриотических
убеждений, которые хотя и приковывают отдель-
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.316
ного человека к меньшему кругу, чем космополитизм, но зато
представляют более сильный противовес для эгоизма. Уже у киников обнаруживается
подобное соотношение между космополитизмом и эгоизмом, поскольку они исключают
промежуточное звено – патриотизм, который требуется для большинства людей,
чтобы склонить эгоизм в сторону альтруизма. Если, с другой стороны,
классическая философия и после Аристотеля часто не приходит еще к точному
определению понятия личности, если понятие разума довольно часто оказывается в
ней либо самым общим мировым разумом, либо чисто личной способностью мышления,
то это является, конечно, следствием привычки мышления, связанной с более узким
государственным кругом как чем-то средним между наиболее общим и наиболее
личным.
Применимость к этическим отношениям этой формулы о
корреляции между усилением индивидуального и увеличением социальной группы
можно продемонстрировать далее и следующим образом. Пока хозяйственное или иное
производство совершается внутри более узкого круга, так что творцу более или
менее известна его публика, неизбежная психологическая ассоциация между трудом
и теми лицами, для которых он предназначен, часто будет препятствовать,
во-первых, живому интересу к самой вещи и ее объективному совершенству, каким
бы случайным и объективно определенным потребностям она не служила, а
во-вторых, – и чистому эгоизму, заинтересованному только ценой своего труда, а
совсем не тем, кто заплатит эту цену. Однако и тому и другому будет
благоприятствовать расширение того круга, на который ориентирован труд. Подобно
тому как в области теоретической и объективной истиной оказывается то, что
является истиной для рода, в чем (если отвлечься от преходящих психологических
помех) род должен позволить себя убедить, так идеалы и интересы являются для
нас объективными постольку, поскольку они значимы для самого большого круга
заинтересованных; все субъективное, одностороннее устраняется из них благодаря
тому, что обращаются они к возможно большему числу субъектов, где отдельный
человек как таковой исчезает, а сознание возвращается к самому делу. (Зим мель
Г. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1996. С. 358–363.)
Жизнь общества состоит из взаимосвязей его элементов –
взаимосвязей, часть которых осуществляется в ходе сиюминутных действий и
реакций на них, а часть воплощена в виде устойчивых образований – в учреждениях
и законах, установленных порядках о предметах собственности, в языке и
средствах коммуникации. Все социальные взаимовлияния и взаимодействия возникают
на основе определенных интересов, целей, стремлений, образующих в то же время
материю, которая обретает свою общественную реализацию в действиях индивидуумов,
выступающих рядом друг с другом и достигающих своих целей совместными усилиями,
равно как и отстаивающих свои частные интересы и противоборствую-
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.317
щих с остальными членами общества. Такой материал жизни
может существовать весьма долго, все то время, пока все эти многообразные формы
по очереди, время от времени вбирают его в себя, и наоборот, неизменная форма
взаимовлияний может наполняться самыми различными содержаниями. Так, некоторые
нормы и результаты общественной жизни в равной мере могут быть обусловлены как
свободной игрой противоборствующих друг другу сил, так и регламентирующей
опекой низших элементов высшими; многочисленные социальные интересы порой
охраняются семейной организацией, чтобы впоследствии или в другом месте перейти
под попечительство чисто профессиональных объединений или государственной администрации.
Одной из наиболее типичных форм общественной жизни, тех прочных, устойчивых
жизненных норм, посредством которых общество обеспечивает целесообразное с его
точки зрения поведение своих членов, является обычай – в обществах с низким
уровнем развития культуры это вообще типичная форма регулирования социально
необходимой деятельности. Именно эти условия, необходимые для выживания
общества, которые позже, с одной стороны, кодифицируются в виде права, и
государственная власть обязывает соблюдать их, а с другой стороны, их
выполнение предоставляется на усмотрение культурных и воспитанных людей,
ставится в зависимость от их свободной воли, – в узких и примитивных социальных
образованиях и структурах их соблюдение гарантируется с помощью того
своеобразного надзора окружающих над индивидуумом, который зовется обычаем.
Обычай, право, свободные нравственные убеждения индивидуума – все это различные
способы связи социальных элементов, содержанием которых являются одни и те же
заповеди, существующие у различных народов в различные времена. К этим формам,
посредством которых людское сообщество создает для себя гарантию правильного
поведения индивидуума, принадлежит и религия. Религиозный характер отношений
часто характеризует одну из стадий их развития. Одно и то же содержание,
наполняющее и прежде, и впредь другие формы отношений между людьми, в один из
периодов принимает форму религиозной связи. Яснее всего это видно на примере законоположений,
которые в определенные времена и определенном месте проявляют теократический
характер, полностью подчиняясь религиозной санкции, чтобы в других обстоятельствах
опереться на государственную власть или обычай. Кажется даже, что необходимый порядок,
существующий в обществе, является плодом некой совершенно недифференцированной
формы, в которой моральная, религиозная и юридическая санкции еще покоятся в
нерасчлененном единстве – такова драхма у индусов, темис у древних греков, фас
у латинян – и что в зависимости от различных исторических обстоятельств то
одна, то другая форма становится основой таких порядков. Это культурное
движение содержаний, часто возвращающееся вспять, к старым регламентирующим
нормам – оно идет не только от обычая к праву, но и от права к обычаю, не
только от долга гуманности к религиозной санкции, но и обратно, от второй к
первому – каким-то образом связано и с другими движениями, когда практические и
теоретические жизненные содержания в ходе исторического развития из порож-
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.318
дений ясного, незамутненного сознания становятся
неосознанными, безусловными предпосылками и привычками, а другие – часто точно такие
же – содержания со стадии бессознательно-инстинктивных реакций переходят в
область ясного понимания и осознанной ответственности Когда право определяет
наши действия, они являются гораздо более осознанными, чем если бы нами
руководил обычай; свободная, прислушивающаяся лишь к голосу совести
нравственность совершенно иначе регулирует осознанные и неосознанные импульсы в
наших действиях, чем это делается с помощью социального регулирования;
религиозная санкция разделяет темные, бродящие в душе чувства и ясное понимание
цели предпринимаемых действий гораздо сильнее, чем это делает обычай и т.д. Для
этого развития характерно, что достаточно просто изменить интенсивность тех или
иных связей и отношений, чтобы они подверглись воздействию самых различных санкций,
– в эпоху патриотического подъема отношение индивидуума к социальному обществу,
членом которого он является, наполняется благоговейным восторгом, искренностью,
чувством самоотвержения, которые не только сами по себе обладают религиозной
природой, являясь актом религиозности, но в такие эпохи в них слышится такое
горячее, такое страстное обращение к божественной силе, столь сильно проникнутое
религиозным экстазом, какого не встретишь в обычные, «будничные» времена, когда
эти же самые связи регулируются общепринятыми правилами или государственными законами.
Но в то же время усиливается и понимание патриотических отношений. Такие грозящие
опасностью для общества ситуации, когда им овладевает страстное возбуждение,
когда все в нем приходит в бурное движение, когда оно празднует триумф своего
политического единства, когда чувства проникнутого патриотическими настроениями
индивидуума приобретают религиозную окраску, вообще дают сознанию индивидуума
обостренное понимание его отношения к этому политическому единству, подчеркивая
это гораздо более резко, чем в периоды, когда исключительное значение имеют
другие нормы, из круга которых поднимается и вновь опускается к ним более
объемлющая и более других исполненная душевного тепла норма. И частные
отношения, связи между частными людьми, доступные религиозным санкциям,
призывают их обычно в те моменты, когда сознание в наибольшей степени сконцентрировано
на них, – так происходит в момент заключения брака, так было в средние века при
внесении в договоры соответствующего пункта. Жизнь пуритан отмечена развитым до
болезненной степени осознания каждого момента их жизни, им было свойственно
высочайшее чувство ответственности за каждый свой поступок, за каждое деяние
или помышление – как раз потому, что религиозная норма безоговорочно подчинила
себе их жизнь вплоть до мельчайших деталей, не признавая реального права ни за
какой иной санкцией. Но происходит и обратное явление – огромное значение
родовой организации, института, в сущности своей доисторического, падает по
мере того, как первенство переходит к государственной власти и часто приобретает
религиозный оттенок. Разумеется, род с самого начала был и культовым обществом.
Но он наверняка должен был – кроме того,
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб., Санкт-Петербургский
университет МВД России, 1998. С.319
что он представлял собой общность места проживания,
собственности, правовой и военной защиты, – гораздо сильнее отражаться в
сознании отстаивающих свои интересы людей, чем в эпохи, когда он означал лишь
общность, позволяющую проводить совместные празднества и совершать
жертвоприношения, как это делалось в эпоху поздней античности и до сих пор
делается в Китае. При этом исключительно религиозное санкционирование такого
объединения должно было идти рука об руку с ослаблением сознания своей
принадлежности к определенной групповой общности и с падением значения такой
общности. Как ни мало освещена нами тема, касающаяся природы способов
нормативного регулирования поведения людей в обществе, все же то, что было
сказано нами по этому поводу, достаточно ясно дает понять, что все эти способы
представляют собой лишь, так сказать, различные агрегатные состояния души, а их
смена является лишь формальным перемещением одинаковых жизненных содержаний.
Там, где эти содержания поступают под эгиду религии, несомненно, что религия
существует раньше, чем наступает этот момент. Однако решающую роль играют здесь
не канонические религиозные догмы и не представления о трансцендентных
сущностях, которые образуют лишь средства для религиозного санкционированная, а
то, что социальные требования обретают критерий собственной обоснованности,
эмоциональную наполненность, святость, благодаря чему они могут заявить о своей
необходимости тоном, недоступным для них в других обстоятельствах, и в
результате чего складывается новое агрегатное состояние социальной нормы.
И санитарно-полицейские предписания, преподносимые в виде
божественных заповедей, как это принято в древнееврейском законодательстве; и
установления VII–VIII вв., существовавшие в
немецких землях в эпоху насаждения там христианства, согласно которым убийство
и клятвопреступление относились к юрисдикции церкви и карались церковным
покаянием, которое налагал епископ как за нарушение установленного Богом
порядка; и покорность князю как следствие того, что его осеняет благодать
Божья, – все говорит о том, как внутри общества развиваются отношения, которые
никогда не возвысились бы до степени религиозности, если бы они не обладали
социальным значением. И в процессе этого восхождения они развивают те
энергетические импульсы и потенциалы, те формы, к созданию которых они предрасположены
в силу своих внутренних, а не заимствованных из сферы трансцендентных ценностей,
эмоциональных сил и значений. Они никогда бы не сблизились со сферой трансцендентных
сущностей, если бы присущая именно им духовная ценность, их объединяющая сила,
их конкретность и целеустремленность не открыли перед ними, разрушив
ограниченные рамки их земного существования, перспективу, открывающую путь к
восхождению на религиозный уровень. (3иммель Г. Соч. в 2 т. Т. 1. М., 1996. С.
554–557.)
История философии права. Под
ред. Керимова Д. А. – СПб.,
Санкт-Петербургский университет МВД России, 1998. С.320