Предыдущий | Оглавление | Следующий

III. АНГЛИЙСКИЙ ИНДИВИДУАЛИЗМ. ТЕОРИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ СВОБОДЫ

Доктрина Адама Смита и Вентама. Отсутствие в этой доктрине проблемы личности в подлинном смысле слова. Воззрения Бастиа. Его взгляд на проповедь братства. Вера в силу свободы. Сопоставление с теорией Руссо.

Учения этой второй группы нашли свое первоначальное и наиболее яркое выражение в Англии. Согласно особым условиям английского развития к концу XVIII века здесь получили преобладание взгляды, выдвигавшие на первый план личную свободу и самодеятельность. Французская доктрина ожидала от свободного государства, что оно создаст свободную и счастливую личность; английская теория от свободной личности ожидала создания свободного и счастливого государства. Два мыслителя придали этой теории значение господствующей догмы и надолго обеспечили ей исключительное положение — Адам Смит и Бентам. Представители современного английского либерализма до сих пор указывают на них как на главных творцов того направления, которое и теперь еще приходится оспаривать и опровергать.[1] В своем «Исследовании о природе и причинах богатства народов» Адам Смит пришел к убеждению, что главным и основным условием народного богатства является личная свобода или, как он выражался, «свободное преследование собственного интереса». Всякое вмешательство в «ясную и простую систему свободы «, «вместо того чтобы ускорить прогресс общества к действительному богатству и величию, замедляет его». «Каждый человек, поскольку он не нарушает законов справедливости, может совершенно свободно преследовать свой собственный интерес своим собственным

237

путем». Государственная власть, стремящаяся к усовершенствованиям, для которых никакая человеческая мудрость и никакое познание не могут быть достаточны, обречена на бесчисленные разочарования.[2] Таковы известные положения Смита, изложенные в конце IV книги «Исследования о богатстве народов».

В другом месте Адам Смит говорит: «естественное усилие каждого отдельного лица улучшить свое положение... представляет собой начало настолько могущественное, что оно одно и без всякого содействия способно не только привести общество к богатству и благосостоянию, но и преодолеть множество досадных препятствий, которыми изобилие человеческих законов часто загромождает его действия».[3] Эти мысли, в разных формах повторяющиеся у Смита, свидетельствуют о его убеждении, что правомерный частный интерес совершенно совпадает с интересом общим. Он думал, что свободное развитие частных сил создаст и наилучшие общественные отношения («as nearly as possible in the proportion which is most agreeable to the interest of the whole society»). Ему также была свойственна мысль о полной гармонии, о совершенном единстве частного с общим. Он был одним из тех, которые наиболее способствовали распространению этой мысли в умах.

Те начала, которые Смит положил в основу экономической теории, были развиты Бентамом в виде общих оснований социальной философии и практической политики. В этой форме, подкрепленные философской теорией утилитаризма и получившие характер законченной индивидуалистической доктрины, они долго сохраняли в Англии господствующее значение.[4] Исходным положением Бентама являлось убеждение, что каждый человек стремится к наибольшему счастью. Рассматривая человека как простую единицу арифметического ряда, он просто и легко вычислял задачу общественных стремлений как наибольшее счастье наибольшего количества людей. Так как в этом арифметическом сложении сумма составлялась из простого итога равных единиц, в котором не было ничего иного и большего, чем содержали в себе слагаемые, тут не было места противоречиям и недочетам. Общество прекрасно поддерживается отдельными лицами, а эти последние находят в нем наилучшую среду для своего развития, если только не встре-

238

чают препятствия со стороны власти. Необходимо поэтому, чтобы правительственная власть была сведена к возможно узким пределам. При идеальных условиях она должна принадлежать самим же гражданам, так чтобы посредством выборов и представительства принцип большинства получил свое реальное воплощение.

Моральная арифметика Бентама как нельзя более выражала тот упрощенный взгляд на личность, который был присущ мыслителям XVIII и начала XIX столетий. Как в других ранее рассмотренных системах, так и здесь личность берется как одно из звеньев ряда, в существе сходное со всеми другими. При всем внимании к счастью лиц, тут нет собственно проблемы, личности в подлинном смысле этого слова, Бентама, как и Смита, интересует, в сущности, механика частных сил, слагающих в своем взаимодействии великое целое общественной жизни. Смит превозносит мудрое и могущественное действие частного интереса, незаметно образующего богатство народов; Бентам, считавший себя призванным законодателем, постоянно наблюдает любопытное для законодателя соотношение лиц в обществе и государстве, игру их сил и страстей, приводящую в результате к стройному синтезу. Моральная арифметика не знает трагических конфликтов и неразрешимых противоречий личного и общественного интересов. Упрощенный расчет математического сложения устраняет всякие противоречия предположением о равенстве слагаемых единиц, и как убедительный результат произведенной операции показывает в итоге наибольшее счастье «аибольшего количества людей.[5]

В настоящее время можно считать установленным, что Смит, как и Бентам, отстаивая свободу личности, не исключали, однако, известного, хотя и узкого проявления государственной инициативы.[6] Это была незначительная уступка практической

239

действительности, нисколько не нарушавшая общего тона их воззрений. Но в верности этому тону можно было идти и далее: можно было настаивать на принципе свободы с такою последовательностью, чтобы для правительственного вмешательства не оставалось никакого места. Это сделала манчестерская школа, выступившая со знаменитым лозунгом: laissez faire, laissez passer. Для характеристики этого направления нам достаточно будет остановиться на одном из самых видных его представителей, который самым заглавием своего наиболее значительного сочинения обнаруживает принадлежность свою к школе экономического оптимизма. Я говорю о Бастиа и его сочинении «Экономические гармонии» (1850 г.). В наше время к знаменитому некогдаБастиа относятся с полным пренебрежением, но по законченной ясности своих идей он представляет собою писателя в высшей степени любопытного.[7] Поклонник Кобдена и Манчестерской Лиги, Бастиа особенно интересен в том смысле, что он отстаивает идею свободы не только против правительственного вмешательства, но и против проповеди братства и солидарности, которая казалась ему проявлением вредного сентиментализма. Это последнее обстоятельство тем более любопытно, что со времени Французской революции на родине Бастиа идея братства неразрывно сочеталась с принципами свободы и равенства и что именно здесь, во Франции, мы наблюдаем в настоящее время новый расцвет этой идеи. «Развивать среди людей, под предлогом человеколюбия, искусственную солидарность, — думает Бастиа, — это значит — делать личную ответственность все менее и менее действительною».[8] Единственным правильным началом общественных отношений должна служить свобода. «Интересы, предоставленные самим себе, стремятся к гармоническим сочетаниям, к прогрессивному преобладанию общего блага».[9] «Пусть люди трудятся, меняются продуктами, учатся, входят в союзы, взаимно действуют друга на друга, потому что по законам Провидения из разумной самодеятельности их могут возродиться только порядок, гармония, прогресс, благо, все большее и большее совершенствование, совершенствование без конца».[10] Возможный упрек в опти-

240

мизме этого воззрения Бастиа отражает разъяснением, что он не отрицает в мире зла и страдания, а думает только, что силою самого страдания человек выходит на путь истины и добра. Он резко нападает на социалистов, которые вместо гармонии видят в естественных отношениях только антагонизм — «антагонизм между собственником и пролетарием, между капиталом и трудом, между народом и буржуазией, между земледелием и фабрикой, между поселянином и горожанином, между уроженцем и иностранцем, между производителем и потребителем, между цивилизацией и организацией, чтобы сказать короче — между свободой и гармонией».[11] «Дают всем интересам искусственные основы, приводят их в столкновение и потом восклицают: видите — интересы враждебны друг другу. Все зло от свободы. Проклянем и задушим эту свободу».[12] «Экономическая школа,— поясняет Бастиа, — напротив, отправляясь от естественной гармонии интересов, пришла к свободе».[13]

Свое мнение о неизменном значении свободы Бастиа, между прочим, подкрепляет одним очень простым аргументом, который в наглядной форме воспроизводит общую мысль его направления о совпадении частного с общим. «Даже и тогда, когда люди руководствуются только личным интересом, они стараются сблизиться, сочетать свои усилия, соединить свои силы, работать друг для друга, оказывать друг другу взаимные услуги, соединяться в общество... Они соединяются, потому что находят это выгодным; если бы это было им невыгодно, то они не соединялись бы вместе. Индивидуализм совершает здесь дело, которое сентименталисты нашего времени хотели бы вверить братству, самоотречению... Одно из двух: или общение вредит индивидуальности, или оно выгодно для нее. Если оно вредно, то как возьмутся за дело гг. социалисты и какие разумные мотивы могут они указать для осуществления того, что оскорбляет всех? Если, наоборот, общение выгодно, то оно осуществится в силу личного интереса, самого могущественного, постоянного, единообразного, всеобщего принципа, что бы там ни говорили его противники».[14]

Приведенные нами взгляды французского экономиста не отличаются ни глубиной, ни проницательностью, но они чрезвычайно

241

характерны для своего направления. В прозрачном по своей ясности изложении у Бастиа еще виднее, чем у Смита или Бентама, раскрывается та особенность всех учений этого рода, что понятие личности они берут лишь как элемент целого. Экономическая школа, как говорит Бастиа, от естественной гармонии пришла к свободе. Успехи общественного развития, накопление богатств, процветание промышленности приводили их к основному элементу, обусловившему эти успехи, к личному интересу, и они восхваляли этот интерес как могущественный рычаг общественного прогресса. Личность опять-таки берется здесь не сама по себе, а как часть целого, как элемент общей гармонии. Теории, шедшие от Руссо или развивавшиеся в духе его «Общественного договора», требовали все отдать государству, учения, шедшие от Адама Смита и Бентама, требуют все предоставить личности. Как уже было замечено выше, оба требования методологически находятся на общей почве, и оба одинаково упрощают действительность. Но вся трудность вопроса заключается в том, что каждое из этих требований грешит отвлеченностью и что правильный выход заключается в отыскании границ между личностью и государством. Признание этой мысли составляет первый шаг той эволюции, которую мы должны теперь проследить.

Предыдущий | Оглавление | Следующий