Предыдущий | Оглавление | Следующий

 

Суверенитет власти. 1

2. Психологические признаки легитимности власти. 2

Психологические основы легитимности власти. 2

Психологические предпосылки легитимности власти. 3

Типы легитимности и их психологические предпосылки. 4

Психологические факторы легитимности и нелегитимности. 5

Психологические факторы делегитимизации власти. 6

3. Психологические особенности российской парламентской деятельности. 8

 

Суверенитет власти

Не менее важным понятием, характеризующим готовность людей следовать установлениям власти, является понятие суверенитета. Суверенитет. — право власти управлять именно этой территорией и именно в это время. Важность этого аспекта властных отно­шений видна при анализе сепаратистских движений, которые обычно не отрицают легитимности власти центра — они лишь не согласны с распространением его власти на их территорию, т. е. отрицают его суве­ренитет над данным пространством.

В некоторых случаях целесообразно говорить о временном суверенитете. Он возникает в особых, чрез­вычайных ситуациях, возможно, в результате стихийного бедствия или какого-нибудь социального катаклизма. Естественно, ситуации возникновения временного суверенитета чреваты конфликтами и разночтениями. Одно должностное лицо может считать ситуацию уже достаточно чрезвычайной для того, чтобы он мог пользо­ваться особыми полномочиями, другие же должностные лица или рядовые граждане могут и не согласиться с подобной расширительной трактовкой положения дел.

Аналогичным образом конфликты могут возникать и по поводу определения момента прекращения вре­менного суверенитета. Ни одна инструкция не может предусмотреть всего многообразия возможных жиз­ненных ситуаций, поэтому и у чиновников, и у граж­дан остается простор для собственных интерпретаций того, можно ли уже возвращаться к обычному стилю правления или еще рано, и власть должна оставаться в руках структур чрезвычайного положения.

 

 Легитимность и суверенитет тесно связаны друг с другом. Потеря легитимности неизбежно приводит и к отказу в суверенитете власти над данной террито­рией. Например, резкое снижение легитимности вла­сти КПСС в конце восьмидесятых годов повлекло за собой и потерю суверенитета Москвы над союзными республиками, а затем и сомнения по поводу сувере­нитета центра и над некоторыми национальными ре­гионами в самой России. Аналогичные процессы можно проследить и на Чехословакии, Югославии, Ливане и других странах. Здесь очень важна роль психологиче­ского компонента — изменение отношения людей к государственным институтам ни в коей мере нельзя недооценивать. Люди не выступают против того, что считают справедливым и законным.

Политико-психологический подход к проблеме власти ставит вопрос о диагностике степени выра­женности стремления к доминированию. Отметим, что решение данной проблемы сопряжено с достаточно большими трудностями. С одной стороны, это отсутст­вие инструментария для оценки собственно мотивации власти, хотя в составе тех или иных психодиагностиче­ских методик (например, тесты MMPI, Кеттелла и др.) существуют соответствующие шкалы. Также возмож­но использование в этих целях (как это было сдела­но американскими исследователями Р. Браунингом и Г. Джекобом) проективной методики ТАТ. Однако (и в этом заключается второе затруднение) применение клас­сических диагностических процедур, в первую очередь тестирования, к действующим и достаточно высокопо­ставленным политикам практически невозможно.

Вследствие этого при оценке мотивации политиков (в том числе и власти) наиболее часто применяются «дистантные» методы. К их числу относятся различные варианты психосемантических и психолингвистических методов исследования. Так, В.Ф. Петренко предложил психодиагностический семантический дифференциал, Р. Донли и Д. Винтер — систему индикаторов, позволяю­щую проводить психологический анализ различных сторон власти и политики. А. Джордж предложил сис­тему показателей, отражающих компенсаторный харак­тер стремления к власти: нежелание допускать других к разделению полномочий, отказ принимать советы, отказ от информирования других, отказ от делегирова­ния задач, входящих в воспринимаемое «своим» поле власти и др.

Определенную значимость имеет психологическое измерение политико-властных процессов. Такая по­становка вопроса имплицитно заложена в классическом определении М. Вебера: «политика... означает стремле­ние к участию во власти или к оказанию влияния на распределение власти...» [28, с. 646]. Кто желает вла­сти? Какие психологические особенности присущи этим людям? Что дает им власть? Какими мотивами они движимы? Почему люди подчиняются власти? — отве­ты на эти вопросы крайне важны для адекватного по­нимания как политики, так и психологии человека Некоторые ученые видят в психологии власти сердце­вину политической психологии. Так, по мнению К.К. Платонова, предмет этой науки заключается в «психическом отражении в индивидуальном и групповом сознании социальных явлений, связанных с завоеванием, удер­жанием и укреплением государственной власти» [101, с. 174].

В целом психологический анализ различных сто­рон власти дает возможность обеспечивать ее высо­кую легитимность. При этом во главу повышения ее эффективности ставится человеческий фактор, кото­рый наиболее действенное влияние оказывает на субъ­ектной основе, когда каждый проводник политической власти выступает ее активным и самобытным субъек­том.

2. Психологические признаки легитимности власти

В числе основных закономерностей функциониро­вания властных структур в качестве одной из веду­щих признается легитимность власти. Понимание ее проявления позволяет успешно применить методоло­гию познания и других закономерностей проявления власти. Поэтому проанализируем основные стороны легитимности власти. Легитимность власти — это степень согласия между управляющими и управляе­мыми социальными субъектами, то есть согласие гра­ждан, чтобы ими управляли именно те и именно так, как нормативно определено.

Власть легитимна, если управляемые признают за управляющими право управлять вообще, и именно так, как они это делают, в частности. Это признание осознается как управляемыми, так и управляющими. Первым кажутся если не справедливыми и желательны­ми, то, по крайней мере, естественными и сама власть, и связанные с ней институты и ритуалы. Вторые, ждут от управляемых подчинения, а так же одобрения их действий по подавлению и осуждению диссидентов, не желающих подчиняться и оказывающих вербаль­ное или действенное сопротивление.

Легитимность — необходимое условие стабильно­сти и эффективности власти. Легко видеть, что это в первую очередь психологическое понятие. Никакие ссылки на документы, целесообразность или традиции не сделают власть легитимной до тех пор, пока эти аргументы не станут убедительными для большинства или, хотя бы, значительного числа управляемых. Та­ким образом, легитимность власти — это факт созна­ния людей.

Индивид или институт обладают легитимной вла­стью в том случае, если те, к кому они обращаются с определенным распоряжением, признают их право отдавать приказы. Если же носитель власти теряет легитимность, то рано или поздно он теряет и саму власть. Современная политическая история дает тому немало примеров — это происходило с режимами Чаушеску, президента Филиппин Маркоса, последне­го шаха Ирана и многими другими. Их падению пред­шествовала потеря согласия граждан подчиняться существующей власти. Система рушилась под удара­ми восстаний и массовых протестов, хотя к моменту гибели в ее распоряжении еще были вполне эффек­тивные средства подавления и идеологического воз­действия.

Характерно, что сначала легитимность теряется для управляемых — они перестают признавать право но­сителей власти на управление. Сами же властные фигуры еще не осознают того, что ситуация измени­лась, продолжают ожидать подчинения и готовности к подчинению. При этом они опираются на традиции собственной легитимности, подкрепленной соответст­вующими институтами и ритуалами — помазанием на царство, выборами и т. д. Кроме того, существующие системы обратных связей ориентируются, в основном, на регистрацию объективных показателей, таких, на­пример, как уровень преступности, размах забастовоч­ного движения, активность антиправительственных групп. Значительно меньше поддается фиксации ди­намика массового сознания — усталость граждан от тех или иных лидеров, разочарование в прежних ли­дерах, энтузиазм по поводу новых пророков или идей. И, наконец, осознание потери легитимности болезненно для носителей власти, и они стараются интерпрети­ровать неизбежно амбивалентные результаты анали­за положения дел в стране в более благоприятном для себя ключе.

Аналогичные процессы происходят и на микро­уровне, например, в семье. Так, ребенок в какой-то момент перестает признавать легитимность власти родителей, он уже не считает, что они имеют право распоряжаться в том же объеме, что и раньше. Он, допустим, еще признает их право запрещать ему позд­но возвращаться домой, но уже отказывается выпол­нять их предписания относительно того, как ему сле­дует одеваться. Родители, однако, еще не осознают этого изменения отношений, что неизбежно приводит к кон­фликтам. Постепенно зона легитимности власти роди­телей сужается, затем сокращается, и сама власть и отношения между родителями и ребенком трансфор­мируются и переходят на новый уровень.

Важным эмпирическим показателем степени ле­гитимности власти является представленность в повсе­дневной жизни средств принуждения. Например, если говорить о легитимности политической власти, то боль­шое число хорошо вооруженных полицейских застав­ляет предположить, что граждане не считают свою власть легитимной, т. е. не готовы подчиняться ей доб­ровольно. Или, другая возможность, сами носители власти осознают собственную нелегитимность, и поэто­му ожидают сопротивления. Если же средства и инсти­туты принуждения не присутствуют ни на улицах, ни, что более важно, в сознании граждан, это свидетельст­вует о высоком уровне легитимности. Полярными в этом смысле примерами могут служить современная Россия, где вооруженные солдаты на улицах или бро­нетранспортеры на перекрестках стали привычным явлением, и Великобритания, где полицейские вообще не вооружены, рассчитывая не на силу, а на традици­онное уважение к полиции.

Макс Вебер выделял три вида легитимности: ле­гитимность, основанную на традиции, легитимность, основанную на праве, и легитимность, основанную на харизме. В первом случае в основе власти лежит обы­чай, властные отношения регулируются традиционно сложившимися установлениями.

Второй случай — господство закона — означает, что люди следуют определенным кодифицированным правилам, признавая именно такое поведение оп­тимальным для согласования интересов, для разреше­ния конфликтов и вообще для обеспечения социаль­ного взаимодействия.

Третий вид легитимности — харизматический — базируется на признании исключительного права именно этого человека или именно этой группы на управление людьми. Характерно, что поскольку легитимность харизматического типа предполагает припи­сывание носителю власти, индивидуальному или, реже, коллективному, выдающихся свойств, то власть в этом случае крайне редко передается по наследству. По­жалуй, единственным примером успешной передачи власти от лидера харизматического типа его прямому наследнику является Северная Корея, где после смерти Ким Ир Сена все его посты занял его сын Ким Чен Ир. Аналогичные попытки в других странах неизмен­но заканчивались неудачей. Но и здесь следует иметь в виду, что Ким Ир Сен был не только харизматиче­ским лидером, но и диктатором, и его власть основыва­лась не столько на личном авторитете, сколько на эффективной системе террора и тотальном контроле за гражданами.

Харизма не передается по наследству даже и в тех случаях, когда наследуется сама власть. Напри­мер, воцарение сына покойного монарха легитимизируется и законами, и обычаями (т. е. присутствует легитимность и первого, и второго типов), но харизма отца, если таковая существовала, не передается авто­матически его сыну. Он должен еще доказать, что является не только законным, но и достойным преем­ником своего великого предшественника. Если ему этого не удастся, то его власть, оставаясь вполне за­конной, будет, тем не менее, меньше, чем у его отца.

Психологические основы легитимности власти

Общественные законы суть законы сотрудничества и взаимовлияния чувств, желаний и представлений людей, вступающих в общественное взаимодействие. Однако любое сотрудничество — это действие людей, имеющих определенную направленность и предпола­гающих некоторую силу, а именно власть. Власть

рождается с самим общественным процессом, явля­ясь одним из необходимых условий его функциониро­вания. Власть есть сила направляющая, но в то же время сама порождается общественными силами, т. е. в известном смысле им подчинена и без их поддерж­ки не может существовать. Власть неизбежна. Ее при­сутствие и последствия — принуждения — видны во всех отношениях между людьми.

Нередко власть и принуждение противопоставля­ют свободе. Свобода есть состояние независимости от внешних условий. Однако такое состояние не являет­ся внешне бездеятельным, когда человек и не подчи­няется никому сам и не подчиняет никого, не подда­ется на чужое влияние и сам его не оказывает Трудно представить себе общество, состоящее из людей по­добного типа. Такое общество, строго говоря, упразд­няется. Живя в обществе, человек не может быть сво­бодным от общества.

Нравственный интерес требует личной свободы как условия, без которого невозможны человеческое дос­тоинство и высшее нравственное развитие. Но суще­ствование общества прежде всего зависит от безопас­ности всех живущих в нем. Любое общество не может существовать, если всякому желающему представляется беспрепятственно творить произвол. Как отмечает В. Со­ловьев: «Требование личной свободы, чтобы оно могло осуществиться, уже предполагает стеснение этой сво­боды в той мере, в какой она в данном состоянии чело­вечества несовместима с существованием общества или общим благом. Эти два интереса, противоположные для отвлеченной мысли, но одинаково обязательные нрав­ственно, в действительности сходятся между собой Из их встречи рождается право».

Власть вовсе не является непременно результа­том насилия, подавления одной личности другой. За­мечено, например, что в сложной натуре человека есть несомненное искание над собой власти, которой он мог бы подчиниться. Это своего рода потребность воздей­ствия одного человека на другого, сила, соединяющая людей в общество. Искание над собой власти, свобод­ное желание подчинения вовсе не есть выражение слабости. Подобно тому, как стремление к независи­мости может порождаться не только могучей силой, но также грубой необузданностью натуры, тщеслави­ем, так и стремление к подчинению не всегда являет­ся результатом слабости.

Таким образом, власть неизбежно оказывается следствием психической природы человека. Однако как только проявление власти приобретает обществен­ный характер, главной ее целью становится создание и поддержание порядка, важнейшим средством чего и выступает власть.

В связи с этим людям вовсе не нужно создавать власть. Им достаточно ее принять и подчиниться ей, тем самым устанавливая известный порядок. Искание порядка, как правило, сопровождается исканием вла­сти. Несколько последних лет Россия занята именно этим. Анализ общественного мнения показывает, что требование навести твердый порядок в стране, нахо­дится на одном из первых мест в системе ценностей. Вместе с тем в обществе все прочнее утверждается идея, что вряд ли можно достичь этого порядка, если в стра­не нет сильной власти. Совершенно отчетливо про­глядывается ситуация, когда люди, обеспокоенные судьбой страны и своей собственной, ищут властного непререкаемого воздействия, которому бы подчинилось все население со всеми его разнообразными потреб­ностями и интересами и в котором бы наше общество обрело порыв к деятельности. Возможно, этим объяс­няется феномен Ельцина. Власть, занимающуюся при­зывами, народ поддерживает только на первых порах. Если же она свои обещания не реализует, то крах такой власти неизбежен. Народ требует от власти действий, пусть даже эти действия будут и ошибочны.

Да, власть требует подчинения. Но люди, подчи­няясь ей, не жертвуют своей свободой. Они вместо подчинения стихийным силам, подчиняются сами себе, т. е. тому, что сами осознали необходимым. Люди лишь выхолят из слепого подчинения внешним обстоятель­ствам и приобретают независимость как первое усло­вие свободы.

Психологические предпосылки легитимности власти

Вопрос о психологических особенностях субъекта власти весьма важен. Но не менее значимым является применение психологического анализа к противопо­ложному полюсу властного отношения. Без повинове­ния граждан власти нельзя вообще говорить о ее нали­чии, даже если бы у субъекта присутствовало весьма выраженное стремление употребить свою волю. Здесь

можно вспомнить поговорку о том, что «танцевать тан­го можно только вдвоем». Данное обстоятельство с неизбежностью ставит проблему психологических при­чин подчинения власти. Что заставляет людей повино­ваться чужой воле и даже с энтузиазмом отвергать свои насущные интересы во имя ее? При каких условиях подчинение наиболее прочно, как воспринимается власть гражданами? Ответы на эти вопросы необходи­мы не только стороннему исследователю, но и субъек­ту власти, в том числе и политическим лидерам для эффективного осуществления последней.

Для того чтобы граждане, имеющие свои собст­венные интересы, не остались безразличными к вла­стной воле, необходимо побудить личность следовать указаниям власти. Основываясь на положениях зару­бежных и отечественных ученых, можно дать психо­логическое определение политико-властных отно­шений как взаимодействия мотиваций субъекта и объекта власти. Тогда психологическим механизмом осуществления власти является разнообразное воз­действие на мотивы подвластных (стимулирующее имеющиеся побуждения или, наоборот, препятствую­щее их проявлению). Соответственно, субъекту вла­сти необходимо обладать определенными ресурсами, которые будут значимы для других. В психологической и политологической литературе наиболее распростра­ненной является классификация источников власти, принадлежащая Д. Френчу, Б. Рейвену и Д. Картрайту. Они выделяют:

1) власть вознаграждения (подразумевает, что поведение людей будет определяться ожиданием по­зитивного подкрепления их действий);

2) власть принуждения (сохранение мотивации, не соответствующей властной воле, ведет к санкциям различного вида) ;

3) власть эталона (referent power) (субъект власти является примером, с которым подвластные иденти­фицируют себя);

4) власть знатока (эксперта) (убеждение граждан в важности знаний субъекта власти для осуществле­ния заданных целей).

5) информационная власть (владение информаци­ей, заставляющей объект власти переосмысливать последствия реализации своей наличной мотивации);

6) нормативная власть (legitimate power) (убеж­денность в праве на осуществление власти).

 

Сходную типологию дает отечественный иссле­дователь В.В. Крамник. Он пишет о легитимной, воз­награждающей и принудительной власти [67, с. 12]. Несмотря на меньшую детализацию, данный под­ход значим тем, что позволяет более отчетливо вы­делить два принципиально различных (прежде все­го психологически) вида власти, которые можно обозначить как внешний и внутренний. К первому относятся власть вознаграждения и принуждения, поскольку и «пряник», и «кнут» зависят прежде всего от самой власти, определяющей, к кому какое средство применять. Вторым видом является легитимная власть, проистекающая от субъективных оценок граждан.

Если исходить из данного дихотомического подхо­да, то упомянутые выше власть эталона, знатока — это скорее не отдельные типы власти, а способы легити­мации. Информационную власть можно рассматривать как определенный промежуточный вариант, сочетаю­щий особенности обоих типов. Выделение двух основ власти достаточно условно. В реальном политическом процессе ни один из них не может претендовать на абсолютную эффективность, и они используются од­новременно в различных сочетаниях.

Наиболее прочной основой государства может быть только такое его взаимоотношение с обществом, при котором имеет место соответствие представлений граждан о «должной» и реальной власти. «Народ дол­жен чувствовать, что его государственное устройство соответствует его праву... и его состоянию, — пишет в связи с этим Гегель, — в противном случае оно может ...быть внешне наличным, но не будет иметь ни значе­ния, ни ценности» (т. е. будет носить формальный характер) [111, с. 315].

В этом контексте ключевое значение приобретает понятие «легитимность». В содержательном плане она означает признание гражданами правомочности вла­сти, обоснованности ее претензий на господство над ними, внутреннее согласие подчиняться. В определен­ной степени можно сказать, что люди, которые подчи­няются самим себе, интериоризируют и принимают, как свое, веление власти.

Люди могут повиноваться власти по многим причинам: надеясь получить некую выгоду; считая, что «другие еще хуже»; полагая, что выступать против власти «слишком дорого», и т. п. Но такая внеш­няя поддержка таит в себе возможность серьезного кризиса. Ведь возможности для принуждения и воз­награждения всегда ограничены в возможностях длительного применения. ТТТ. Талейран метко заме­тил, что единственный недостаток штыков состоит в том, что на них невозможно сидеть. То же самое можно сказать и о тенденции к «покупке» лояльно­сти граждан. Речь идет не столько о собственно материальных ресурсах, сколько о психологических. С течением времени происходит своеобразное при­выкание к репрессиям или поощрениям. Они начи­нают восприниматься как фоновое явление, а их субъективная значимость постепенно падает.

С этой точки зрения легитимность «выгодна», поскольку власть может позволить себе не растрачи­вать средства на то, чтобы добиться выполнения сво­их указаний. Более того, в определенных ситуациях факт легитимности может стать для нее своеобразным единственным ресурсом, когда другие уже исчерпа­ны (например, для проведения непопулярных мер в условиях экономического кризиса).

Весьма часто легитимность понимают как «за­конность» и отождествляют с «легальностью». По на­шему мнению, легитимность и легальность не совпа­дают, поскольку имеют различную природу. Если легальность отражает формальный момент соответ­ствия власти правовым нормам, то легитимность является по своей сущности именно психологической характеристикой. Безусловно, легитимность и легаль­ность взаимосвязаны, а правовой характер власти играет существенную роль при формировании ле­гитимности. Однако легальность не является ни не­обходимым, ни достаточным ее условием. Люди могут признавать обоснованным господство власти, дей­ствующей с точки зрения «целесообразности» или даже установленной неправовыми средствами. Дан­ный феномен также часто встречается в периоды социальных потрясений, таких, как революции. Про­тивоположным может стать вариант, при котором граждане не доверяют в достаточной мере власти, которая, казалось бы, соответствует установленным нормам.

Типы легитимности и их психологические предпосылки

Традиционно при рассмотрении легитимности ссылаются на взгляды зарубежных исследователей, прежде всего М. Вебера. Однако будет справедливым отметить, что еще раньше указанную проблему затро­нул в своей психологической теории права видный отечественный юрист Н.М. Коркунов (хотя сам термин «легитимность» он не использовал). Для российского ученого основополагающий момент властных отноше­ний лежит не в объективности принуждения, не в наличии органов власти, а в субъективном принятии этой власти. «Для властвования требуется только соз­нание зависимости, а не реальность ее», — считает Н.М. Коркунов [119, с. 39]. При этом во власти имеет значение не столько институциональный, сколько аксиологический аспект. С точки зрения ученого, по­нимать власть как «только волевой» акт не следует. Люди подчиняются не столько конкретному предста­вителю власти как таковому, сколько некоторому сим­волу, представителю «чего-то, стоящего выше их лич­ной воли» (например, царь — «помазанник божий»).

В процессе трансляции социального опыта пере­дается и представление о том, что этой власти необхо­димо подчиняться. «Государственная власть, — пишет Н.М. Коркунов, — не чья-либо воля, а сила, вытекаю­щая из сознания гражданами их зависимости от госу­дарства» [там же, с. 42]. Вместе с тем, человек будет подчиняться власти в той мере, в какой она совпадает со сложившимся нормативным образом (или, по край­ней мере создает иллюзию такого совпадения). Весь­ма актуально звучит положение ученого о том, что власть для обеспечения опоры на граждан должна «находиться в известном соответствии с... сознанием подвластных, с теми представлениями, которые они имеют о государстве...». Любопытно, что более чем через полвека практически идентично сформулировал видный американский политолог Д. Истон. Раскрывая сущность легитимности, он отмечает, что «то прави­тельство легитимно, которое соответствует сложившим­ся в народе представлениям о справедливости и со­циальном назначении этого института» [151, с. 237].

Исходя из указанных выше положений можно заключить, что добиться абсолютной власти над лич­ностью невозможно. Предел власти ставится мерой осознания себя зависимым. Данный аспект проблемы весьма образно отмечен в сказке Ф. Искандера «Уда­вы и кролики» формулой: «их гипноз — это наш страх». Действительно, если гражданин внутренне убежден, что он не обязан выполнять распоряжения власти в силу ее, то степень господства государства над ним будет меньше (в том числе при использовании наси­лия). Даже если человек и выполняет приказы, это скорее формальное повиновение. Указанная ситуация противоположна гегелевскому пониманию свободы как «осознанной необходимости»: я свободен настолько, насколько принял власть над собой.

На каких же психологических основах базирует­ся легитимность? Наибольшую известность получила классификация, основывающаяся на типах господства, выделенных М. Вебером. Чаще всего выделяют тради­ционную, харизматическую и легальную легитимность.

В основе традиционной легитимности лежит привычка, стремление к постоянству, консерватизм, отчасти конформизм, традиционное социальное дей­ствие (делать как все). Человек подчиняется власти, потому что «так было всегда», не рефлексируя отно­шения к ней. Так для многих жителей России Октябрь­ская революция 1917 г. означала только «смену царя». В то же время для людей, сформировавшихся в годы советской власти, вопрос о ее легитимности также не вставал во многом потому, что для них она была есте­ственной данностью. При традиционной легитимизации новое приобретает значимость только через ссылку на авторитет прошлого. Примером такой власти явля­ется монархическая система правления. Однако и сегодня легитимизация через традицию используется достаточно широко. Вспомним апелляцию к отечест­венным традициям, образы Петра Первого, Владими­ра Ленина, Иосифа Сталина. В настоящее время очень ярко проявляется стремление к установлению связи современной государственности с дооктябрьской Рос­сией, недооценивая 70-тилетний опыт новейшей ис­тории СССР как великого государства современности. Психологически традиция может быть связана с па­тернализмом, восприятием отношений гражданин— власть как семейных — старшего и младшего.

В современных условиях традиционный тип легитимизации власти поддержки может встречаться в Средней Азии, на Кавказе в форме поддержки членов «своих» групп (клановых, земляческих, семейных). С другой стороны, принципы традиционной легитим

циональ­ных традиций). Так, президент Кыргызстана А. Акаев характеризовался в СМИ не только как политик-ин­теллектуал, академик, но и как потомок одного из кир­гизских царей. Н. Назарбаев, С. Ниязов как руководители государств постсоветского пространства практически конституционно закрепили за собой право на абсолют­ное властвование.

Харизматическая легитимность является по своей основе личностным типом правомочности. Та­кой власти подчиняются в силу того, что приписыва­ют ее носителям внеобыденные качества: великого учителя героя, пророка и т. п. Как было отмечено Ф.М. Достоевским в «Легенде о великом инквизиторе», основой удержания власти наряду с «тайной» и «ав­торитетом» является «чудо».

Сам термин «харизма» был взят из религии, где обозначал своеобразную божественную избранность, «дар свыше». Возможно, в силу этого при анализе системы харизматической власти часто можно обна­ружить психологические параллели со структурой религиозного культа: наличие «мессии», знающего, «как надо», его последователей — «апостолов», «мучени­ков», противников-еретиков, идеологию — «писание» и т. п. Неизбежным следствием, своеобразной оборот­ной стороной харизматического способа легитимиза-ции является сочетание вождизма с массовым энтузи­азмом, слепой верой в лидера.

Рассматриваемая легитимность по своей сути про­тивоположна традиционной, поскольку ориентирована прежде всего на изменение существующего поло­жения вещей. Однако по форме она может перепле­таться с ней, особенно если несколько последова­тельных представителей власти рассматриваются как лидеры харизматического плана. Данный процесс осо­бенно ярко проявляется тогда, когда харизма еще недостаточно выражена. Однако даже революционная харизма по истечении определенного срока становит­ся историей, и происходит ее рутинизация. Так, Ста­лин на этапе восхождения к власти представлял себя продолжателем традиции, идущей от Ленина и рево­люции, а в конце своего почти 30-летнего правления он уже сам был «традицией» для других.

При легальной (рациональной) легитимности власть проистекает из убеждения в том, что необходимо следовать указаниям людей и институтов, из­бранных в соответствии с рациональными правилами («подчиняюсь, поскольку таковы установленные нор­мы»). Данный вид легитимности тесно связан с целерациональным типом социального действия (М. Ве-бер), следовательно, учитывает и то, как власть влияет на достижение человеком его целей. В данном аспек­те весьма важно учитывать неоднозначное отноше­ние между такими характеристиками власти, как легитимность и эффективность. Трудно отрицать (при прочих равных условиях), что демонстрация властью успешности в осуществлении своих полно­мочий и обещаний способствует росту ее авторитета. Высокая эффективность может даже стать предпосыл­кой повышения легитимности власти, а низкая — подрывать ее. Действительно, оценка того, насколь­ко государство способствует удовлетворению их це­лей, — важнейшая предпосылка легитимности. Как заметил Гегель, «если гражданам нехорошо, если их субъективная цель не удовлетворена, если они не находят, что опосредованием этого интереса являет­ся государство как таковое, то прочность государст­ва сомнительна» [111, с. 291].

Психологические факторы легитимности и нелегитимности

Однако эффективность не отменяет необходимо­сти собственно легитимности. Выше мы говорили о том, что власть принуждения и вознаграждения за­висит от ресурсов. Кроме того, абсолютная и посто­янная эффективность недостижима в принципе. В си­лу этого эффективность власти — желательное, но не основное условие легитимности. Так, к 1973 г. в Чили правительство С. Альенде не смогло решить важ­нейшие социально-экономические проблемы и в значительной мере утратило доверие к способности эффективно управлять страной. Это ослабило его легитимность и облегчило военный переворот. Вме­сте с тем, режим А. Пиночета, казалось бы, добившись крупных экономических успехов, не смог обеспечить подлинной правомочности своего господства. В усло­виях экономического роста претензии на власть были До определенной степени оправданы. Однако после­довавший спад стал важным фактором падения хунты, поскольку необходимой легитимности она не имела в силу способа прихода к власти и методов управле­ния. Подобную ситуацию можно наблюдать в Юж­ной Корее, где, несмотря на «экономическое чудо», военный режим пал, поскольку не обеспечивал прав человека, свободы и демократии.

Дилемма эффективности и легитимности имеет психологическое основание. Представляется, что эф­фективность может быть в определенной степени сопоставлена с инструментальными ценностями, а подлинная легитимность — с терминальными. Можно предположить, что при удовлетворении базовых потреб­ностей за счет успешного экономического роста ак­туализируются более высокие устремления личности (в т. ч. стремление к осознанию себя как субъекта общественного развития). Эффективность не следу­ет сводить только к экономике. Выше мы отмечали, что основа власти — взаимодействие мотивов. Поми­мо материальных, не менее (а часто и более) важным является удовлетворение таких потребностей граждан, как безопасность, эмоциональная поддержка, уваже­ние и т.п. [135, с. 90].

Среди современных подходов к легитимности наиболее известна концепция Д. Истона. Он пред­ложил выделять три типа правомочности: идеоло­гический, структурный, личностный (персональ­ный). Идеологическая легитимность вытекает из того, что гражданин разделяет ценности, которые выражает власть. Подчинение власти по существу оказывается реализацией собственных убеждений. Это может быть преданность «самой свободной стране», как США, самому передовому государст­ву, как СССР, самому исламскому государству — Ирану.

Структурная легитимность сходна с легальной и отчасти традиционной в варианте Вебера и связана с одобрением принципов, норм, механизмов функ­ционирования власти безотносительно к проводимой ею политике.

Персональная легитимность основывается на доверии к политическим лидерам, олицетворяющим власть, высокой оценке их личностных и политических качеств (т. е. фактически на авторитете). Еще Конфу­ций заметил, что «если в народе будет недостаток веры в правителя и его близких, то государство не может быть устойчивым». Данный тип легитимности близок харизматическому, но шире него, поскольку подразумевает позитивное отношение не только к «сверхспо­собностям», но и к «нормальным».

Примером персональной легитимности может слу­жить отношение к В.В. Путину в начале его президент­ской деятельности (как принципиально отличающего­ся, даже внешне, от всех представителей правящей элиты России) К данному типу относится и достаточно высокая поддержка политического руководства в США, во многом опиравшаяся на восприятие президента этой страны. Психологической особенностью личностной легитимности в ряде государств, среди которых не является исключением и Российская Федерация, может стать проецирование на такого политика положитель­ных аспектов деятельности власти, а отрицательных — на его окружение: «царь хороший — бояре плохие».

Можно заметить, что типология Д. Истона не от­рицает веберовскую и является ее модификацией. Поддержка гражданами власти выражается в опре­деленном типе политического поведения Поэтому представляется возможным соотнести упомянутые выше типы легитимности и выделенные М. Вебером типы социального действия (как основы политической активности) [30]:

Тип социального действия	Тип легитимности
Традиционное	Традиционная
Аффективное	Харизматическая Персональная
Ценностно-рациональное	Идеологическая
Целерациональное	Структурная Легальная

Политическая власть включает в себя различные структуры и уровни, по отношению к которым граж­дане могут иметь несовпадающие установки. Следо­вательно, правомерно предположить, что легитим-ность включает в себя несколько подтипов. Так, можно говорить соответственно о легитимности политическо­го деятеля, органа власти, ветви власти, формы го­сударственного устройства, принципов и норм и ле­гитимности как целостном показателе отношения общества и государства. С учетом сложности фено­мена легитимности, вполне понятно, что власть вряд ли может быть легитимной на 100%. Вместе с тем, различие объектов легитимации имеет позитивное значение: гражданин может быть недоволен конкрет­ным политиком или действиями орган власти, но не подвергает сомнению правомочность политической системы в целом.

Кроме того, следует учитывать, что рассмотрен­ные виды легитимности — это своеобразные «идеаль­ные типы» и в политической реальности конкретного общества все они в той или иной мере присутствуют.

Психологические факторы делегитимизации власти

Легитимность есть не столько состояние, сколько процесс и его мобильный результат. Он включает на­ряду с укрепляющими власть факторами также и те которые ослабляют легитимность. Ведущим фактором делегитиглизации будет несоответствие тому принци­пу, на котором она базируется. Для традиционной вла­сти смертельно опасны любые перемены, а сила и непоколебимость традиции превращается в мину замед­ленного действия. Любые действия власти, не соответ­ствующие заданным рамкам, подрывают ее основы. Вспомним, что народ не удивлялся жестокости Ивана Грозного, но объявлял антихристом Петра I. Более близ­ким примером может стать М.С. Горбачев. После тра­гедии с атомной подводной лодкой «Курск» легитим­ность президента В. Путина не только была снижена, но многими и поставлена под сомнение.

Проблема харизматической власти заключена в необходимости постоянно подтверждать харизму че­рез демонстрацию чего-то «сверхъестественного» или, как минимум, эффективность. В противном случае в массовом сознании возникают сомнения по поводу подлинности качеств представителей власти («тому ли подчиняемся») и системы в целом. Вспомним крик: «царь-то не настоящий!», с которой начались злоклю­чения героев фильма «Иван Васильевич меняет про­фессию». Другой болевой точкой харизматической легитимности становится проблема преемственности власти. Если лидер — сверхчеловек (причем имплицит­но подразумевается, что единственный), то могут ли его соратники претендовать на власть? Такая проблема достаточно остро стояла после смерти Сталина. Путем решения проблемы может стать «рутинизация» харизмы: переход к традиционной легитимизации через ссылку на преемственность власти; придание оттенка харизматичности посту (например, генераль­ного секретаря), политической организации.

По мнению М. Вебера, рациональная легитимность является более слабой, поскольку любое право­вое установление можно в принципе оспорить перед «судом разума». «Порядок, устойчивость которого основана только на целерациональных мотивах, в целом значительнее лабильнее, чем тот порядок, орга­низация которого основана только на обычае, привычке к определенному поведению...», — писал в связи с этим немецкий социолог [28, с. 637].

Аналогичную мысль высказал русский правовед И.А. Покровский, увидевший еще в 1919 г. слабые мес­та демократической политической системы. Он от­метил, что благодаря значительной степени ирра­циональности, а также освященности традицией монархической власти «повинуются легче и проще» [111, с. 222]. В то же время, основой демократии явля­ется прежде всего «гражданское сознание необходи­мости порядка и власти вообще». Но рациональные мотивы «далеко не всегда оказываются равным и по силе прежним», вследствие чего условиях демократии возможно ослабление «психологического влияния вла­сти и психологической силы закона».

Таким образом, в определенной психологической недостаточности «только легальной власти» коренит­ся необходимость ее «делегитимизации» со стороны других типов. Так, для прочности демократии необхо­димо не только ввести в действие самое совершенное законодательство, но и то, чтобы они подкреплялись многовековой традицией и стали своеобразными цен­ностями большинства. Существенную роль играет и отождествление принципов демократии с авторитет­ными личностями, близкими по масштабу к харизматикам.

Среди других факторов, снижающих легитимность власти, можно отметить:

1) ценностный диссонанс (для традиционной и идеологической легитимности):

• различие декларируемых и реально воплощае­мых властью ценностей;

• различие ценностных ориентации (в том числе менталитета) основной массы граждан и вла­сти;

2) снижение легитимности правящей элиты (для персональной легитимности):

• нарушение моральных норм представителями власти (по мнению Т. Гоббса, «репутация вла­сти есть сама власть»;

• кризис правящей группы (как заметил Аристо­тель, «распри среди знатных приходится рас­хлебывать всему государству»);

• перенос недовольства лицом на представляемый им властный институт (примером может служить влияние скандалов вокруг личной жизни пред­ставителей британской королевской семьи на восприятие монархии гражданами Великобри­тании) .

3) отчуждение граждан от власти, отсутствие воз­можности выразить свои интересы;

4) неэффективность власти, невыполнение ею своих обязанностей;

5) активизация противостояния и противодейст­вия открытой и латентной оппозиции.

Степень легитимности определяется отношением граждан к власти. Но это не означает, что последней остается только пассивно созерцать, как растет или падает ее авторитет. Безусловно, в политическом про­цессе властные структуры стремятся сделать все, что­бы их господство было признанным большинством населения. Такую «технологическую» точку зрения выразил С.М. Липсет. По его мнению, легитимность — «способность системы создать и поддержать у людей убеждение в том, что существующие политические институты являются наилучшими из возможных для общества» [111, с. 103]. Из данного тезиса вытекает одна из основных технологий самолегитимизации — созда­ние с помощью пропаганды представления о соответст­вии реальности и ожиданий людей. Данный способ весьма широко использовался в современной России в отношении укрепления влияния СМИ в общественном сознании и практике как четвертой власти. В условиях монополизации информационных потоков гражданам приходилось воспринимать их содержание, а нередко признавать предлагаемые ценности, цели, оценки. Кроме пропагандистского воздействия важное значение имеет политическое воспитание в обществе, соци­ально-психологическое воздействие.

Если обратиться к истории, то можно заметить, что еще одним средством повышения легитимности ста­новится привлечение граждан к участию в политиче­ском процессе, например, через голосование или «на­казы» депутатам. Вполне понятно, что если существует мнение о том, что решение власти является в опреде­ленной степени и «моим», то создается образ власти как учитывающей интересы людей, а выполнение такого решения будет опираться на иную мотивацию, чем в случае прямого навязывания воли властвующе­го. При этом речь может идти не столько о реальном объеме предоставляемой власти, сколько о создании у различных социальных групп субъективного представ­ления о своей политической значимости.

В.П. Макаренко отмечает, что в качестве специфи­ческого способа взаимодействия гражданина и власти может выступать жалоба, ставшая элементом нашей политической культуры. По мнению ученого, жалоба «создает... чувство некоторой свободы по отношению к чиновникам низших уровней... и связана с убеждением: верхи всегда готовы реагировать на социальную неспра­ведливость и бедствия народа», а количество жалоб — это показатель внедренности в массовую политическую психологию бюрократических стереотипов [119].

Фактором, в значительной степени влияющим на политические отношения, являются особенности вос­приятия власти массовым сознанием. При этом надо учитывать различные «измерения» такого отношения:

• восприятие конкретных лиц и органов власти, их действий;

• глубинное восприятие власти как социального института.

Оценка власти может осуществляться по различ­ным ее параметрам. Однако, как показало исследова­ние, проведенное под руководством Е.Б. Шестопал, основными измерениями являются:

1) сила — слабость;

2) симпатия — антипатия.

Соответственно, в современных условиях власть воспринимается россиянами как:

1)слабая, неспособная государства обеспечить повседневную безопасность;

2) размытая, неопределенная (непоследовательная, нерешительная);

3) отчужденная (безразличная к положению людей, не проявляющая элементарного уважения и заботы, рассматривающая людей как «винтиков»);

4) корыстолюбивая, эгоистичная [155].

Представляется, что хотя исследование проводи­лось в середине 90-х годов, такие особенности воспри­ятия власти гражданами сохраняются и сегодня, про­должая влиять на их политическое поведение.

Анализ ряда исследований позволяет сделать вы­вод о том, что для российского менталитета характер­но противоречивое отношение к власти — сочетание апелляции к ней по самым различным поводам с оп­ределенным недоверием. По мнению указанных авто­ров, власть и стремление к ней не являются в русском менталитете абсолютной ценностью. Так, на уровне коллективного бессознательного власть наделяется такими характеристиками, как:

• глобальность (вездесущность);

• таинственность, связь с «темной» силой, кол­довством;

• безликость, размытость.

Для понимания функционирования властных от­ношений также важно учитывать и то, что люди от­личаются по своей ориентации на подчинение власти. Психологический анализ предпосылок нацизма, осуще­ствленный Э. Фроммом, В. Райхом, Т. Адорно, позволил выделить особый тип личности, который характеризу­ется рядом особенностей. В аспекте рассматриваемой проблемы важным представляется то, что для человека с авторитарным характером характерно двойствен­ное отношение к власти. С одной стороны он:

• «восхищается властью и хочет подчиняться»;

• некритичен по отношению к официальной власти, часто смешивая «государство и «правительство»;

• весьма «трепетно» относится к социальной иерархии, выступает за ее поддержание;

• нуждается в сильном лидере (которого идеали­зирует).

Кроме того, с точки зрения Э. Фромма, подчинение власти для «обладателя» авторитарного характера может субъективно означать причастность к некоей высшей силе и становится средством преодоления невротических пе­реживаний, своеобразной психологической защитой.

На этом основано «бегство от свободы», полу­чившее наиболее полное освещение в работах Э. Фром­ма [126]. Вместе с тем следует отметить, что данный феномен был, по существу, отмечен русским полити­ческим психологом Б.Н. Хатунцевым. Еще в 1925 г. он писал: «Человек по слабости своей натуры нередко не может устоять от желания найти и иметь властителя, которому можно было бы передать заботы о себе и все мучения свободы, как свободного выбора добра и зла в жизни» [119].

Вполне понятно, что такие установки становятся весьма удобной почвой для установления авторитарной политической системы и ее стабильности. Но с другой стороны, авторитарная личность стремится господство­вать над более слабым, по отношению к которому на­правляется агрессия. Особенность авторитарного ха­рактера в том, что «человек восхищается властью, хочет ей подчиняться, но в то же время он хочет сам быть властью, чтобы другие подчинялись ему» [129].

Э. Фроммом замечен парадокс: если существующая власть не отвечает представлению о «сильной власти», то вполне возможна ненависть и презрение к ней. Пред­ставляется, что подобное имеет место и в новой России, когда правящая элита демонстрирует неспособность решать актуальные для народа проблемы или выполнять правящие функции в экстремальных ситуациях.

Завершая изложение, отметим, что все результаты проведенного анализа закономерных сторон власти по­зволяют уточнить сущность, механизмы и условия фе­номена власти, то есть поставить проблему психологии власти как одну из ключевых в политической психоло­гии. Даже самые общие положения в данном контексте позволяют выделить основные аспекты, на которые важ­но обращать внимание, чтобы совершенствовать систе­му власти. Они помогут выработать достаточно полное и целостное понимание психологии власти как в поли­тике, так и в обществе в целом.

3. Психологические особенности российской парламентской деятельности

Парламентская деятельность по своей сущности характеризует особенности лидерства депутатского корпуса. Парламентское лидерство как особая деятель­ность имеет свои особенности. С этой позиции следу­ет подходить к анализу данного феномена.

 

Традиции политико-психологического анализа закономерностей формирования и функционирования политического лидерства (в том числе и парламент­ского) принадлежат работам Г. Тарда, Г. Лебона, М. Острогорского, М. Вебера, Р. Михельса, 3. Фрейда, Г. Лассуэлла и Т. Адорно, внесших значительный вклад в развитие нового психологического взгляда на поли­тику и лидеров. На основе скрупулезного изучения истории проявления и развития специфических черт политического лидера в различные времена и в раз­личной обстановке они описали действия особых со­циально-психологических механизмов влияния и вла­сти. Г. Тард и Г. Лебон раскрыли целый до того времени не изученный, блок специфических составляющих содержания политического лидерства, в том числе и в парламентах.

Уделяя внимание психологическим особенностям политического поведения личности, Г. Лассуэлл вы­деляет два основных по стилю поведения типа, с ко­торыми встречается политический психолог: компульсивный и драматизирующий. По его мнению, лидер первого типа отличается жестким поведением, стрем­лением к четкой и строгой организации своих действий. Драматизирующий тип старается вызвать эмоциональ­ную поддержку у масс. Наряду с компульсивными и драматизирующими личностями, по мнению Г. Лассу­элла, интерес для исследователя представляет еще один тип характера — беспристрастный.

Известный исследователь политического лидерства Г. Пейдж предлагает классификацию стилей лидерст­ва по их отношению к проблеме социальных измене­ний, то есть в основании типологии ложится одна из социально психологических характеристик политиче­ского поведения лидера. Он, в частности, выделяет лидера консервативного типа, ориентированного на минимальные перемены реформаторского типа, и рево­люционного лидера, настроенного на максимально быстрые изменения.

Весьма схожую классификацию предлагает и Р. Такер. Он выделяет лидера-реформатора, который верит в общественные идеалы и видит противоречия между ними и фактическим поведением людей, по­этому он призывает изменить их представление; ли­дера-революционера, который не только отвергает разные поведенческие стереотипы из-за того, что они противоречат идеалам общества, но и отрицает сами эти идеалы; наконец, лидера-консерватора и лидера-либерала.

В отечественной литературе проблема классифи­кации политического лидерства наиболее полно рас­смотрена в теоретическом плане в работах Г.К. Ашина и Н.И. Бирюкова. Г.К. Ашин предлагает разные осно­вания классификации данного явления. По масштаб­ности лидерства, уровню решаемых задач он выделяет лидеров общенациональных, лидеров определенного класса и лидеров социальных групп. По классовому основанию им выделяются лидеры прогрессивного и реакционного класса. Наконец, по мнению Г.К. Аши­на, лидер может быть конформистом, принимающим ценности своих последователей, или нонконформистом, стремящимся их изменить. Кроме того, Г.К. Ашин, выделяет вы дающихся и заурядных лидеров (по своим индивидуальным способностям): лидеров, выдвигаю­щихся благодаря своим выдающимся качествам, и лидеров обстоятельств. Лидер может быть временным и постоянным, быть инициатором социального движе­ния или продолжателем начатого дела. По стилю лидерства Г.К. Ашин выделяет авторитарный, ориен­тированный на «индуцирование активности своих последователей, вовлечение их в процесс управления».

Некоторые исследователи правомерно указывают на большую роль в формировании стиля политического лидера процедуры его выдвижения. Так, Ю. Тихоми­ров предлагает классифицировать лидеров на лидеров поневоле, лидеров по назначению сверху, лидеров на основе доверия и отбора, политического карьериста, лидеров на веру, лжелидеров.

Таким образом, основой типологизации парламент­ского лидерства является не одна исследовательская модель, а совокупность взаимодополняющих психоло­гических подходов, дающих наибольшую полноту ка­чественных и количественных характеристик изучае­мого явления.

С учетом общих требований целесообразно проана­лизировать специфические характеристики парламент­ской деятельности как особого вида лидерства. Присту­пая к анализу довольно сложного явления, каковым является парламентское лидерство, прежде всего уточ­ним, насколько правомерен термин «парламентское лидерство», насколько правомочно его самостоятельное употребление и не подменяем ли мы им широко извест­ное понятие «политическое лидерство».    

Понятие «лидерство», производное от «лидер», характеризует деятельностный аспект данного яв­ления. Термин «лидер» происходит от английского «leader» (ведущий, руководитель). По мнению вид­ного американского исследователя Г. Пейджа, лиде­ром можно считать лицо, которое занимает видную формальную должность, либо лицо, которое влиятель­но в делах данного сообщества, либо то лицо, кото­рое фактически принимает участие в решениях, имеющих наиболее важное значение для этого со­общества.

В словарях русского языка и научной литературе понятие «лидер» неразрывно связано с политической деятельностью «лидер — глава, руководитель полити­ческой партии, общественно-политической организа­ции». Подобная трактовка лидера характерна и для большинства научных, учебных работ, словарей по социологии, политологии, социальной психологии.

Существуют и другие определения понятия лиде­ра. «Лидер — член группы, за коим все остальные члены группы признают право принимать ответствен­ные решения в значимых для всех ситуациях, реше­ния, затрагивающие их интересы и определяющие направление и характер деятельности всей группы». «Лидер — субъект социально-психологической дея­тельности, наиболее авторитетная личность, обладаю­щая персонифицированными способностями социаль­но-психологического контроля, воздействия, за которой определенная группа людей признает право на специ­фическую организаторскую, идеологическую и управ­ленческую роль».

Эти и другие подобные определения объединяет то обстоятельство, что лидер в них понимается как субъект социально-психологической деятельности, за которым определенная группа людей признает право на специфическую роль по организации, интеграции общих усилий, координации деятельности масс, при­нятию общественно значимых решений.

Наиболее перспективным представляется опреде­ление лидерства как социально-психологического механизма; групповой интеграции, объединяющей действия группы вокруг индивида или определенной части группы, которая играет роль руководителя груп­пы в целях осуществления общезначимых задач. Ли­дер объединяет, направляет действия всей группы, которая принимает и поддерживает его действия.

Рассматривая категорию «лидерство», некоторые авторы в рамках определенного подхода допускают существование «параллельных вариаций определения данной категории». Так, например, анализируя спе­цифику лидерства и руководства в структуре социаль­но-психологического общения, Б.Д. Парыгин пишет: «...они представляют собой, в отличие от различных частных механизмов влияния и взаимовлияния (зара­жения, внушения, убеждения и т. д.), персонифициро­ванные формы социального контроля и интеграции всех механизмов социально-психологического воздей­ствия с целью достижения максимального эффекта» [95, с. 47].

Множество разных определений понятия лидер­ства позволяет констатировать наличие ряда сфер исследования данного феномена.

Во-первых, в случае рассмотрения лидерства как состояния, наиболее часто оно определяется через категории «положение», «обязанности», «явление», «отношение». Во-вторых, при рассмотрении лидерст­ва как процесса его трактовка осуществляется, как пра­вило, посредством понятий «влияние», «процесс», «способ организации деятельности», «поведение», «управление поведением людей» и т. д. И в-третьих, при исследовании лидерства как социально-психоло­гического механизма предметом изучения являются понятия «взаимодействие», способ организации дея­тельности», «способы осуществления лидерства».

Парламентское лидерство как персонифицирован­ная форма взаимодействия публично-политической власти и общества в психологическом плане представ­ляет из себя, с одной стороны, рациональные знания общества о субъекте конкретного лидерства; с другой, эмоционально-оценочное отношение общества, его институтов к депутату-лидеру и регулятивно-волевую реакцию на политические действия лидера.

Данный психологический срез общественных от­ношений характеризует массовое духовное состояние общества. Его содержание — не только сиюминутное отношение масс к политическим действиям лидера, политическому процессу, месту и роли в нем тех илииных политических институтов парламента, но и весь предшествующий опыт, зафиксированный в полити­ческом сознании общества в нормах традициях, сте­реотипах и т. д.             

При этом понятия «политическое лидерство» и «парламентское лидерство» не идентичны. Понятие «парламентское лидерство», в отличие от понятия «политическое лидерство», включает в себя, кроме политической сферы деятельности, другие сферы, косвенно или напрямую связанные с политикой.

Понятие «парламентское лидерство» не идентич­но и понятиям «политическое лидерство в парламен­те» или просто «лидерство в парламенте». Понятие «политическое лидерство в парламенте» характеризует лишь часть волевой функции, присущей лидерству вообще. В этом отношении у понятия «парламентское лидерство» значительно больший объем властных функций, которые не являются предметом анализа понятия «политическое лидерство в парламенте».

Понятие «парламентское лидерство» раскрывает­ся через определение его сущности и содержания. Сущность парламентского лидерства выясняется в ответах на вопросы, каким должен быть и каков есть парламентский лидер, каковы его специфические чер­ты, как он организовывает свою деятельность, какие качества позволяют ему оставаться лидером в различ­ных ситуациях, каков в целом процесс институционализации субъекта в его лидерском статусе.

Постановка вопроса о сущности парламентского лидерства связана прежде всего с выявлением таких устойчивых особенностей данного явления, которые бы характеризовали его качественную устойчивость и определенность в различных формах его парламент­ского проявления.

В отличие от сущности парламентского лидерст­ва, составляющей «...внутреннее содержание предме­та, проявляющееся в единстве всех многообразных и противоречивых форм его бытия», понятие «содержа­ние парламентского лидерства» более широкое. Содер­жанием парламентского лидерства являются социаль­но-психологические механизмы влияния, лидерского поведения, симпатии, внутригруппового фаворитизма, физиогномической реакции, механизмы стереотипизации, внушения, убеждения, заражения, подражания и др. Это та основа, на которой базируется психология лидерства, то, посредством чего личность получает от людей (избирателей, коллег по парламенту) права на власть, управление.

Рассмотрение феномена парламентскою лидерства как социально-психологического механизма предполагает необходимость обращения к анализу и других социально-психологических категорий, таких, как ав­торитет, влияние и общение. Авторитет — «признание за индивидом права на принятие ответственного ре­шения в условиях совместной деятельности», «влия­ние индивида, основанное на занимаемом им положе­нии, статусе, должности». Соотношение категорий «лидерство» и «авторитет» состоит в том, что послед­ний есть интегративный признак лидерства, который можно условно отождествить с его статической мо­делью.

Влияние парламентского лидера отражает соци­ально-психологическую сторону лидерских отношений как результата воздействия лидера на массовое поли­тическое поведение. Оно характеризует процесс фор­мирования у масс таких установок, оценок, представ­лений, стремлений, которые обеспечивают поддержку политических действий лидера. Причем психологиче­ское воздействие возникает не только в случае целена­правленного влияния (когда есть вполне определен­ная цель — получение массовой поддержки действий лидера), но и в процессе ненаправленного влияния, когда эффект воздействия может проявиться в дейст­вии механизмов заражения и подражания.

Предыдущий | Оглавление | Следующий

[an error occurred while processing this directive]