Предыдущий | Оглавление | Следующий

ГЛАВА VIII 1

ГЛАВА IX.. 2

ГЛАВА X.. 2

ГЛАВА XI 3

ГЛАВА XII 4

ГЛАВА XIII 5

ГЛАВА XIV.. 5

ГЛАВА XV.. 6

ГЛАВА XVI 6

ГЛАВА XVII 8

 

 

ГЛАВА VIII

О причинах переселения народов из отечества и нашествия их в чужие страны

Выше я говорил о способе ведения войны Римлянами и о нападении Французов [галлов] на Тосканцев; поэтому Я, не уклоняясь от моего предмета, могу заметить, что есть два рода войн. Одни войны возбуждаются честолюбием государей и республик, стремящихся распространить свое владычество; таковы были войны Александра Великого, Римлян и вообще войны между державами. Войны эти губительны, но не доходят до совершенного изгнания всех жителей из края; победителю довольно бывает обеспечить себе повиновение народа, и он нередко оставляет ему его законы и никогда не касается его жилища и имущества. Другой род войны представляет переселение целого народа со всеми семьями из страны, откуда его гонят голод или война; тогда он отправляется искать нового жилища в чужой стране; цель его не покорить эту страну, подобно завоевателям, но совершенно овладеть ею, изгнав или истребив прежних жителей. Эта война самая ужасная и жестокая. Саллюстий упоминает о ней в конце своей «Истории Югуртинской войны», когда говорит, что после победы над Югуртой распространился слух о нашествии в Италию Французов [галлов]; он замечает, что со всеми прочими народами Римляне воевали только за господство, с Французами [галлами] — за существование. Когда на страну нападает государь или республика, им достаточно низвергнуть правительство этой страны, но массам, совершающим нашествие, необходимо истребить

317

все народонаселение, потому что они хотят воспользоваться всеми средствами его существования. Римляне выдержали три такие войны. В первой Рим был взят теми самыми Французами [галлами], которые, как мы сказали, отняли Ломбардию у Тосканцев и поселились в ней Тит Ливий указывает две причины этой войны: во-первых, как мы сказали, Французов [галлов] привлекла в Италию сладость тамошних плодов и вин, чего у них во Франции не было; во-вторых, народонаселение французской страны до того размножилось, что не могло прокормиться, и народные начальники нашли необходимым выслать часть народа на поиски новых стран; приняв это намерение, они назначили вождями переселенцев двух Французских [галльских] правителей, Беловеза и Сеговеза; из них Беловез отправился в Италию, а Сеговез — в Испанию. Вторгнувшись в Италию, Беловез занял Ломбардию, и вторжение его произвело первую войну Французов [галлов] с Римом. Вторую войну Римляне вели после первой Пунической войны, причем истребили более двухсот тысяч Французов [галлов] между Пьомбино и Пизой. Третья происходила при нашествии в Италию Тевтонов и Кимвров, которые несколько раз побеждали римские войска, но были побеждены Марием. Таким образом, Римляне вышли победителями из всех этих опасных войн. Чтобы победить в них, им нужна была вся их доблесть; мы видим, что впоследствии, когда мужество Римлян ослабло и войска их утратили прежнюю свою храбрость, государство их было разрушено нашествием подобных народов, каковы были Готы, Вандалы и другие племена, занявшие всю Западную [Римскую] империю.

Все эти народы были, как мы сказали, изгнаны из своих стран нуждою, голодом, войной или угнетением, которое терпели дома и которое вынудило их искать себе новое отечество. Будучи многочисленны, они насильственно вторгаются в чужие области, истребляют жителей, овладевают их имуществом, основывают новое государство и даже дают новое имя стране. Так поступили, например, Моисей и народы, завоевавшие Римскую империю. Все

318

новые названия, которые мы встречаем в Италии и других странах, произошли от народов, занявших эти страны. Так, например, Ломбардия называлась Галлия Цизальпинская; Франция — Галлия Трансальпийская, а нынешнее имя получила от Франков, как назывался завоевавший ее народ; Славония называлась Иллирией, Венгрия — Паннонией, Англия — Британией; подобным образом переменили имена многие другие страны, которые было бы скучно перечислять. Так и Моисей назвал Иудеей завоеванную им часть Сирии. Выше я сказал, что иногда народы побуждаются к переселению войной, которая изгоняет из отечества; в пример этого я приведу Мавру зов, которые в древности обитали в Сирии; узнав о нашествии Иудеев и чувствуя себя не в силах сопротивляться им, они предпочли спасать свою жизнь, покинув страну, чем, пытаясь спасти страну, погубить самих себя; собрав свои семьи, они удалились в Африку, где и поселились, изгнав прежних жителей. Таким образом, не успев защитить собственную страну, они овладели чужой. Прокопий[1], описавший войну Велизария с Вандалами, жившими в Африке, уверяет, что читал на колоннах, воздвигнутых в том месте, где жили Маврузы, такую надпись: «Nos Maurusii, qui fugimus a facie lesu latronis filii Navae». Эта надпись объясняет причину исхода их из Сирии. Народы, изгоняемые нуждою из своей страны, представляют грозных неприятелей, и, чтобы удержать их, нужно превосходное войско. Но, если переселенцы, вынужденные покинуть свое отечество, немногочисленны, они не так страшны, потому что не могут действовать силой и принуждены прибегать к хитрости, чтобы овладеть какой-нибудь местностью, а овладев ею, должны держаться помощью союзников и друзей, как, например, Эней, Дидона, Массалийцы и вообще все, которые удерживались в занятом крае лишь с согласия соседей. Великие переселения народов исходили из страны Скифской, страны холодной и бедной, где, размножившись, люди не имели возмож-

319

ности прокормиться и должны были удалиться, имея множество причин, чтобы уйти, и ни одной, чтобы остаться. В последние пять столетий не случалось, чтобы народы эти по-прежнему наводняли наши страны. Это зависит от разных причин. Во-первых, страны, где обитали эти народы, опустели после их великих нашествий во время падения Империи, когда оттуда вышло более тридцати народов; во-вторых, условия жизни в Германии и Венгрии, откуда они прежде также выходили, теперь настолько улучшились, что жители их могут жить без нужды и не имеют надобности переселяться. С другой стороны, это народ очень воинственный и составляет надежный оплот против соседних с ними Скифов, которые не могут победить его владения. До сих пор в Скифии происходят великие движения Татар, но их отражают Венгры и Поляки, которые справедливо хвалятся, что без них Италия и Церковь испытали бы тяжесть татарских орд. Полагаю, что сказанного об этом достаточно.

ГЛАВА IX

О причинах, обыкновенно возбуждающих войны между державами

Римляне были долго в союзе с Самнитами и наконец начали войну по причине, которая обыкновенно возбуждает войны между державами. Причина эта — или случай, или желание одного государства начать войну. Случай произвел войну между Римлянами и Самнитами, потому что, начиная войну с Сидицинами, а потом с Кам-панцами, Самниты не имели намерения воевать с Римлянами. Но Кампанцы, теснимые ими, против ожидания и их, и Римлян обратились к последним за помощью; это принудило Римлян вступиться за них как за самих себя и начать войну, которой нельзя было избежать без позора. Конечно, Римлянам было бы безрассудно вступаться за

320

союзников своих Кампанцев против Самнитов, которые также состояли с ними в союзе, но они не могли защищать их как подданных или подчиненных; при таких условиях отказать им в помощи значило бы отнять охоту в будущем у всех обращаться к покровительству Рима. Но Рим стремился не к спокойствию, а к славе и могуществу и потому не мог отказаться от этого предприятия. Та же причина возбудила первую войну с Карфагенянами, когда Римляне вступились за Мессинцев в Сицилии; таким образом, и здесь поводом был случай. Но вторую войну произвел уже не случай; в то время полководец карфагенский Ганнибал напал на союзников Рима, Сагунтинцев в Испании, не для того, чтобы полонить только их, а для того, чтобы вызвать Римлян на войну, иметь случай сразиться с ними и вторгнуться в Италию. Так всегда поступали правители, желавшие начать войну, но в то же время сохранить договоры и честь. Действительно, желая начать войну с государем, с которым существуют договоры, долго соблюдавшиеся взаимно, всего лучше и благовиднее напасть на кого-нибудь из его союзников; в таком случае, вызвав его на войну, мы достигаем нашей цели — воевать с ним; если же он не решится на войну с нами, то обнаружит этим свою слабость или вероломство к союзнику, которому не поможет. И то и другое навлечет на него бесславие, что будет очень выгодно для наших целей. Отдача кампанцами себя под покровительство Рима, чтобы возбудить их к войне за себя, представляет замечательный факт; мы видим, какое средство остается для города, который сам не может защищаться, но во что бы то ни стало желает отстоять себя от атаковавшего его неприятеля, — тогда ему остается предаться добровольно тому, который им выбран себе в защитники. Так поступили Кампанцы относительно Римлян и Флорентийцы относительно короля Роберта Неаполитанского, который не хотел защищать их как союзников, но как подданных защитил против всех сил угнетавшего их Каструччо Луккского.

321

ГЛАВА X

Деньги вопреки общему мнению далеко не нерв войны

Войну можно начать когда угодно, но нельзя когда вздумается кончить ее; потому, прежде чем браться за предприятие, государь должен взвесить свои силы и соображаться с ними. Он должен быть благоразумен и не ошибиться в своих средствах; ошибка будет неизбежна, если он возложит упование на деньги, на положение страны, на любовь народа и не запасется хорошим войском. Все это, конечно, увеличивает средства государя, но само по себе не составляет силы; само по себе все это ничтожно, и без верного войска ничто не поможет. Без него бесполезны деньги и неприступность страны; без него непрочна верность и преданность народа, потому что народ не может остаться верен государю, который не мог защитить его. Без защитников все горы, озера и крутизны обращаются в равнины. Одни деньги также не защитят, а только скорее погубят. Чрезвычайно ошибочно полагают, будто деньги — главный нерв войны. Первым сказал это Квинт Курций Руф в истории войны между Антипатром Македонским и царем Спартанским; он говорит, что безденежье принудило царя Спарты вступить в сражение, в котором он был разбит, тогда как, если бы он мог на несколько дней отложить битву, в Грецию успела бы прийти весть о смерти Александра и он остался бы победителем без боя. Но, не имея денег и опасаясь, что за это войска покинут его, он решился испытать счастья в сражении. Вот почему Квинт Курций Руф утверждает, что деньги — главный нерв войны. Изречение это повторяется беспрестанно, и неблагоразумные государи слепо держатся этого правила. Основываясь на нем, они полагают, что богатая казна вполне защитит их, забывая, что если бы она давала победу, то Дарий победил бы Александра, Греки победили бы Римлян, в наше время герцог Карл победил бы Швейцарцев и еще недавно в урбинской войне Папа и Флорентийцы без труда восторжествовали бы над Франческо Мариа, племянником папы Юлия П. Но все они были

322

побеждены людьми, не имевшими денег и считавшими, что в войне главное — армия. Крез, царь Лидийский, показал Солону в числе разных диковин несметные богатства и спросил, что он думает о его могуществе; Солон отвечал, что богатства эти не придают ему могущества, ибо война ведется не золотом, а железом и может найтись кто-нибудь, у кого железа больше, и отнять у него эти сокровища. Другой пример: после смерти Александра Великого огромная орда Французов [галлов] вторглась в Грецию, а оттуда в Азию и послала послов к царю Македонскому заключить с ним договор; чтобы устрашить их видом своего могущества, царь показал им множество золота и серебра; тогда Французы [галлы] пожелали овладеть этими богатствами и разорвали уже заключенный мир, и царь погубил себя именно тем, что почитал своим надежнейшим оплотом. Еще недавно Венецианцы, имея полную казну денег, лишились всех своих владений, и богатство не защитило их.

Итак, в войне главное не золото, как думают, а хорошие войска, потому что золото не дает хороших войск, а хорошие войска доставляют золото. Если бы Римляне вздумали вести войну деньгами, а не оружием, то по величию их предприятий и по трудности выдержанной ими борьбы им не хватило бы золота со всего света. Но они воевали оружием и потому никогда не нуждались в деньгах; другие народы, боясь их, приносили им золото в лагери. Если недостаток денег принудил царя спартанского к сражению, то это зависело от денег лишь настолько, насколько могло зависеть от множества других причин; например, если войско терпит такой недостаток в продовольствии, что ему остается выбирать между голодной смертью и сражением, оно обыкновенно предпочитает сразиться, потому что в сражении найдет более славную смерть и даже, быть может, спасение и победу. Бывает также, что полководец узнает о приближении к неприятелю подкреплений; это вынуждает его или поскорее атаковать его, чтобы испытать счастье в бою, или дождаться, когда он усилится, чтобы потом все-таки сразиться с ним,

323

но уже в худших условиях. Равным образом, когда полководец (как, например, Гасдрубал, когда Клавдий Нерон атаковал его с другими консулами при Марке)[2] принужден или бежать, или сразиться, он всегда предпочитает последнее, потому что, как это ни рискованно, он допускает возможность успеха, тогда как бегство представляет верную гибель. Итак, есть много разных обстоятельств, которые могут принудить полководца дать сражение против воли; в числе этих причин может быть и безденежье, но из этого вовсе не следует, что деньги имеют в войне больше значения, чем все другие причины, которые ставят людей в такую необходимость. Повторяю, не золото, а армия составляет истинный нерв войны. Деньги, конечно, необходимы, но это вещь второстепенная, и хорошие войска всегда сами справятся с этой необходимостью, так как хорошим войскам столько же невозможно не достать себе денег, как невозможно, чтобы одни деньги создавали хорошие войска. История множеством примеров подтверждает сказанное. Так, Перикл советовал Афинянам начать войну со всем Пелопоннесом, доказывая, что промышленность и богатство их непременно доставят им победу. Афиняне действительно добились в этой войне некоторых успехов, но в конце концов погибли; мудрость и хорошая армия Спарты восторжествовали над промышленностью и богатством Афин. Справедливо смотрит на это дело Тит Ливий: рассуждая, победил ли бы Александр Великий Римлян, если бы пришел в Италию, он доказывает, что для успеха войны нужны три вещи: многочисленная и хорошая армия, умные полководцы и счастье; он рассматривает, у кого этого было больше, у Римлян или у Александра, и выводит заключение, вовсе не упоминая о деньгах[3]. Когда Сидицинцы просили Кампанцев защитить их против Самнитов, Кампанцы, вмешавшись в войну, вероятно, больше рассчитывали на деньги, чем на войска, ибо, взявшись помогать Сидицинцам, были

324

принуждены после двух поражений сделаться для собственного спасения данниками Рима.

ГЛАВА XI

Неблагоразумно вступать в союз с государем, который имеет более славы, чем действительной силы

Желая показать ошибку Сидицинцев, которые положились на помощь Кампанцев, и ошибку Кампанцев, которые понадеялись защитить их, Тит Ливий говорит прекрасно: «Campani magis nomen in auxilium Sidicinorum, quam vires ad praesidium attulerunt»[4]. Это доказывает, что союзы с государями, которые по отдаленности своей страны, или по внутренним смутам своего государства, или по другой причине не могут оказать помощи, доставляют больше блеска, чем пользы. Так, когда в 1497 году Папа и король Неаполитанский напали на нас, Флорентийцев, мы извлекли из союза нашего с королем Французским «magis nomen, quam praesidium»; то же постигло бы всякого государя, который решился на какое-нибудь предприятие, положившись на императора Максимилиана: союз с ним принадлежит к числу тех, которые доставляют «magis nomen, quam praesidium», как говорит Тит Ливий о союзе Сидицинцев с Кампаниями. Ошибка Кампанцев состояла в том, что они вообразили себя сильнее, чем были на самом деле. Так заблуждаются люди нередко и берутся защищать других, когда не могут защитить самих себя. Ту же ошибку сделали и Тарентинцы, когда во время войны Римлян с Самнитами послали к римскому Консулу послов сказать ему, что они желают примирения воюющих и объявят войну тому, кто будет противиться миру. Консул, выслушав это, засмеялся и при послах велел начи-

325

нать битву, ответив, таким образом, Тарентинцам не словами, а делом, чего они вполне заслуживали. В этой главе я говорил о том, как иногда государи защищают других; в следующей я поговорю о том, как они защищают самих себя.

ГЛАВА XII

Что лучше: в боязни нападения самому напасть на противника или ждать его нападения?

Я был свидетелем споров между людьми, сведущими в военном деле, о положении государя ввиду другого, почти равного ему могуществом и грозящего ему войною; спорили о том, что выгоднее ему, ждать ли неприятеля дома или предупредить его, напав на него в его владениях. Обе стороны приводили дельные доводы. Доказывавшие необходимость самому начинать нападение приводили совет, данный Крезом Киру, когда последний прибыл в пределы Массагетов с намерением покорить их и получил от царицы их Тамиры предложение выбрать одно из двух: или вторгнуться в ее царство, где она будет ждать его, или дождаться ее нападения. Когда об этом предложении стали рассуждать, Крез вопреки общему мнению советовал идти на неприятеля, приводил в доказательство, что, победив ее вне ее царства, царь не лишит ее владений, потому что она успеет оправиться; победив же ее в собственных пределах ее, он может преследовать ее, не дать ей времени опомниться и завоевать ее государство. Приводили также совет, данный Ганнибалом Антиоху, когда царь намеревался объявить Римлянам войну; он доказывал, что Римлян можно победить только в Италии, потому что только там можно противодействовать их силам, богатству их страны и помощи союзников их; если же царь будет воевать с ними вне Италии и оставит им Италию свободной, то у них останется источник, от-

326

куда они будут получать неисчерпаемые силы и средства; Ганнибал был убежден, что у Римлян прежде следует отнять Рим, а потом уже все государство; прежде Италию, а потом и другие страны. Еще приводили в пример Ага-фокла, который дома не мог выдерживать войну, а атаковав Карфагенян в их отечестве, принудил их просить мира. Ссылались и на Сципиона, который для освобождения Италии напал на Африку[5].

Другие утверждали, что для погубления неприятеля следует отвлечь его от его владений. Они указывали на Афинян, которые торжествовали, пока вели войну у себя, и пали, как скоро перенесли ее в Сицилию. Приводили также поэтическое сказание об Антее, великане Ливийском, которого Геркулес Египетский не мог одолеть, пока он оставался в пределах своего царства, но, хитростью Геркулеса выманенный оттуда, лишился владений и жизни. Это дало повод мифу об Антее, который был сыном Геи и черпал новые силы всегда, когда касался матери-земли. Геркулес, заметив это, поднял его на высоту и задушил. Приводим и новейшие мнения. Известно, что Фердинанд, король Неаполитанский, считался одним из мудрейших государей своего времени; за два года до его смерти распространился слух, что против него идет Карл VIII, король Французский; он начал деятельно готовиться к обороне, но захворал и, умирая, завещал, между прочим, сыну своему Альфонсу ждать неприятеля в своей стране; Альфонс не послушался этого совета и, послав армию в Романью, лишился без боя и войска, и государства.

Кроме того, обе стороны приводят разные другие доводы: говорят, что нападающий может действовать смелее обороняющегося и это внушает войскам больше самоуверенности; что нападающий может лишить противника средств, потому что государь, владения которого частью уже заняты неприятелем, не может пользоваться своими подданными в занятых местах; притом и с ос-

327

тальных он не может слишком строго требовать денег и помощи; таким образом, по выражению Ганнибала, у него иссякает источник, откуда он черпает свои силы. Наконец, войска, вступив в неприятельскую страну, поставлены в более решительную необходимость сражаться, а мы уже заметили, что необходимость рождает мужество. С другой стороны, говорят, что выгодно ожидать неприятеля у себя, потому что здесь легко поставить его в крайнее затруднение относительно продовольствия и других потребностей армии, так как намерениям его легче противиться, имея над ним преимущество в знакомстве с местностью, потому что против него можно выставить большие силы, которые легко собрать и не приходится посылать далеко; потому что в случае поражения легче оправиться и войско меньше пострадает, так как для бегства им открыты все пути и везде предоставляются убежища; потому что подкрепления могут прибывать быстрее; потому что вообще приходится рисковать всеми силами, но не всей участью. Бывало даже, что для ослабления неприятеля его пускали на несколько переходов в страну и позволяли ему делать завоевания; ему приходилось оставлять в завоеванных городах гарнизоны, вследствие чего армия его ослабевала и тогда с ним легче было справиться.

Чтобы выяснить свой собственный взгляд, я скажу, что здесь необходимо установить различие: страна, или государство, бывает или вооружена, как, например, было Римское государство или как страна Швейцарцев, или обезоружена, как государство Карфагенян, королевство Французское или Италия. В последнем случае надо отстранять неприятеля, держать его вдали от страны, потому что, если сила государства не в армии, а в деньгах, оно погибает, как скоро у него отнят источник его богатства; между тем война в пределах страны неизбежно уничтожает этот источник. Пример — Карфагеняне: пока страна их была свободна от неприятеля, они могли противиться Римлянам, но, когда владения их были заняты войной, они не устояли и против Агафокла; Флорентий-

328

цы не имели возможности противиться Каструччо, владетелю Лукки, потому что он вел против них войну в их собственных владениях; они были принуждены даже для спасения обратиться под покровительство короля Роберта Неаполитанского. Но после смерти Каструччо те же Флорентийцы решились напасть на владения герцога Миланского и попытаться завоевать их; таким образом, они были храбры в отдаленных войнах, но в своих собственных владениях оказывались трусами. Но вооруженные нации, как Римляне и Швейцарцы, труднее победить, подойдя к ним близко, потому что они могут собрать больше сил для отражения нападения, чем для атаки на других. Авторитет Ганнибала в этом случае не заслуживает доверия, потому что в совете его Антиоху им руководили страсть и личная выгода. Если бы Римляне потерпели три таких поражения, какие он нанес им в Италии, в течение того же времени в Галлии, погибель их была бы неизбежна; они не могли бы собрать остатки своих армий, как сделали в Италии, не могли бы так быстро оправиться, не могли бы противиться неприятелю с такой энергией. Мы видим, что в своих завоевательных походах они никогда не имели армий свыше 50 000 человек; для защиты же отечества от Французов [галлов] после первой Пунической войны они собрали 1 800 000 человек. Но в Ломбардии они не могли бы победить их, как победили в Тоскане, потому что не имели бы возможности вывести против этого многочисленного неприятеля такие силы за пределы своей страны и не могли бы действовать в таких выгодных условиях. Когда Кимвры разбили римскую армию в Германии, Римляне не могли поправить этого бедствия. Но, когда они вторглись в Италию и Римляне могли собрать против них все свои силы, этот неприятель был уничтожен. Швейцарцев легко победить за границей их владений, куда они не могут выслать более 30 или 40 000 человек, но чрезвычайно трудно победить их дома, где они могут собрать до 100 000 человек. Итак, я заключаю, что государь нации, вооруженной и всегда готовой к войне, дол-

329

жен ждать грозного и опасного неприятеля дома, не выходя ему навстречу; но государь нации безоружной и невоинственной должен по возможности стараться удалить неприятеля от своих пределов. Действуя таким образом, каждый поступит как ему следует.

ГЛАВА XIII

Величие достигается больше хитростью, чем силой

По-моему, несомненно, что без силы и хитрости невозможно или почти невозможно возвыситься из низкого состояния до высокого положения, иначе достигнуть его можно только рождением или по наследству. Не думаю, чтобы для этого когда-либо оказалось достаточно одной силы, но хитрости одной достаточно. В этом можно убедиться, прочитав историю Филиппа Македонского, Агафокла Сицилийского и многих других, которые из мрака и ничтожества достигли великого могущества и величия. Ксенофонт в «Киропедии» доказывает необходимость хитрить; он рассказывает о первом походе Кира против армянского царя, где Кир действовал так коварно и завоевал это царство не силой, а хитростью; он выводит отсюда, что государь, желающий совершить великие деяния, должен научиться хитрить. Равным образом Кир неоднократно обманывал мидийского царя Киаксара, своего дядю по матери, и историк замечает, что без этих хитростей он никогда не достиг бы такого величия. Не думаю, чтобы кто-либо, рожденный в низком состоянии, мог достигнуть величия одной открытой и прямой силой, но одною хитростью его достигали многие, как, например, Джованни Галеаццо, лишивший владений и власти в Ломбардии своего дядю, мессера Бернабо. Все, что должны делать для осуществления и распространения своего могущества государи, должны делать и республики, пока не сделаются вполне могуще-

330

ственны, так, чтобы достаточно было одной силы. Рим, случайно или разумно соблюдая все правила, ведущие к величию, не упускал из виду и этого. Вначале он успешно обманывал своих соседей вышеупомянутым способом, предлагая им сделаться его союзниками и под этим предлогом обращая их в подданных; так поступил он с Латинами и другими соседними народами. Сначала он воспользовался их оружием, чтобы покорить другие окрестные племена и распространить свою славу; покорив их, он так усилился, что мог уже уничтожить всякого, кто вздумал бы противиться ему. Латины убедились в своем совершенном порабощении только тогда, когда Самниты после двух поражений принуждены были заключить договор. Эта победа далеко распространила славу Римлян, даже до тех владетелей, которые еще не испытали на себе силу их, а только слышали гром их имени; с другой стороны, она пробудила зависть и недоверие в тех, которые видели и чувствовали военную силу Рима, между прочим, и в Латинах. Ненависть и опасения их дошли до того, что не только Латины, но даже и колонии их в Лации соединились с Кампанцами, бывшими еще недавно под римским покровительством, и восстали на погибель Рима. В этом случае Латины поступили так, как, мы видели, поступают большею частью в войнах: они не напали прямо на Римлян, а стали помогать Сидицинцам против Самнитов, воевавших с ними с разрешения Римлян. При этом Латинов возбудило к войне именно убеждение, что они обмануты Римлянами; это доказывает речь, приписываемая Титом Ли-вием латинскому претору Фаннию Сетину, который сказал в совете: «Nam si etiam nunc sub umbra foederis aequi servitutem pati possumus, etc.»[6]. Итак, и Римляне вначале прибегали к хитрости, которая необходима желающим подняться из ничтожества к величию. В таких случаях, чем скрытнее обман, тем больше заслуживает он похвалы; таков был обман Рима.

331

ГЛАВА XIV

Люди заблуждаются, думая укротить чужую гордость своим смирением

История убеждает нас, что смирение никогда не ведет к добру и, напротив, всегда вредит, особенно в отношении людей высокомерных, которые из зависти или по другим причинам питают к тебе ненависть. Наш историк говорит об этом по поводу войны между Римлянами и Латинами. Самниты пожаловались Римлянам на нападение Латинов, но Римляне не желали раздражать Латинов и потому не хотели запрещать им воевать, однако это не только не укротило Латинов, а, наоборот, еще более раздражило их и побудило скорее начать враждебные действия. В этом удостоверяют нас слова претора Анния в том же совете: «Tentastis patientiam negando militem: quis dubitat exarsisse eos? Pertulerunt tamen hunc dolorem. Exercitus nos parare adversus Samnites foederatos suos audierunt, nee moverunt se ab urbe. Unde haec illis tanta modestia, nisi conscientia virium, et nostrarum et suarum?»[7] Таким образом, мы видим, как терпение Римлян увеличило гордость Латинов. Поэтому государь никогда не должен терять своего достоинства и уступать по договору то, что может еще надеяться удержать. Если же необходимо сделать уступки, то гораздо лучше допустить, чтобы их вынудили силою, чем угрозою. Уступая угрозам в надежде избежания войны, мы не достигнем цели, потому что тот, перед которым мы так явно сробели, не удовольствуется первой уступкой, потребует других и будет тем притязательнее, чем больше будет встречать уступчивости; с другой стороны, за труса или бессильного никто не захочет всту-

332

питься. Но если, проникнув в намерения противника, мы соберем свои силы, хотя бы они были слабее его, он начнет уважать нас, равно как и другие соседние государи; видя нашу готовность к борьбе, иной из них предложит нам помощь, между тем как, если бы мы оказались малодушны, он и не подумал бы помогать нам. Так надо поступать, когда имеешь дело с одним неприятелем, но если их несколько, то гораздо благоразумнее уступить одному из них часть владений, хотя бы война уже началась, и этой уступкой отвлечь его от союза с остальными.

ГЛАВА XV

Слабые государства всегда действуют нерешительно, а нерешительность всегда вредна

По поводу этого предмета и начала войны между Латинами и Римлянами надо заметить, что следует всегда ставить вопрос прямо и не вдаваться в побочные и неясные рассуждения. Это доказывает решение, принятое Латинами, когда они решились на разрыв с Римом. Римляне предвидели эти враждебные намерения латинского Народа и, чтобы удостовериться и посмотреть, нельзя ли укротить его, не обнажая меча, просили его прислать в Рим восемь граждан для совещания с ними. Получив эту просьбу и сознавая, что они во многом поступили против воли Римлян, Латины созвали совет, чтобы решить, кого послать в Рим, и чтобы составить для посланников инструкции. Претор Анний, присутствовавший в этом совете, сказал следующее: «Ad summam rerum nostrarum pertinere arbitror, ut cogitetis magis quid agendum nobis, quam quid loquendum sit. Facile erit explicatis consiliis, accommodate rebus verba»[8]. Это совершенная правда, и всякий государь,

333

всякая республика должны помнить этот совет: действительно, когда не знаешь, что делать, то ничего нельзя и сказать, но, когда принято твердое решение и поступки совершенно определены, не трудно найти слова. Я тем охотнее делаю это замечание, что слишком часто видел, как нерешительность вредит государственным мерам и какой вред и позор нанесла она и нашей республике. Когда малодушным предлагают на обсуждение сомнительную меру, требующую решительности, у них всегда является это колебание, эта нерешительность.

Медленность в решениях так же вредна, как и колебание, особенно когда речь идет об оказании помощи союзнику: медлительностью никому не поможешь, а себе повредишь. Она зависит или от малодушия и бессилия, или от коварства лиц, которым предоставлено принимать решение; побуждаемые личной выгодой желать гибели государства для достижения своих частных целей, они мешают совещаниям, замедляют решение и препятствуют ему. Хорошие граждане, даже видя, что народ в своем пылу стремится к вредным предприятиям, не будут мешать совещаниям, особенно когда нужно торопиться решением. После смерти Гиерона, тирана Сиракузского, началась большая война между Карфагенянами и Римлянами; Сиракузяне стали спорить между собою о том, чью сторону взять, Римлян или Карфагенян. Спор был так горяч, что дело осталось нерешенным, и они ничего не предприняли; наконец один из первых граждан сиракузских, Аполлонид, в умной речи сказал, что он не порицает ни тех, кто хочет союза с Римлянами, ни тех, кто склоняется на сторону Карфагенян, но питает отвращение к нерешительности и медлительности их, которые непременно погубят республику; между тем, на что бы ни решились, всякое решение представляет по крайней мере хоть какую-нибудь надежду. В этом рассказе Тит Ливий дает нам разительный пример того, как вредно и опасно медлить. Другое доказательство представляют у него Латины: когда они просили у другого народа помощи против Римлян, этот народ так медлил в своем решении, что едва

334

войска его вышли наконец за городские ворота на помощь Латинам, как пришло известие о поражении последних. Тогда претор их Мил ионий сказал: «За этот недальний поход нам придется заплатить хорошую цену!»[9] Действительно, если бы они тотчас решили, помогать или не помогать Латинам, и постановили не помогать, то не раздражили бы Римлян; если бы решились помочь и помогли вовремя, то могли бы доставить Латинам победу, увеличив их силы, колебанием же во всяком случае могли только потерять, как и случилось. Если бы Флорентийцы помнили этот пример, то при походе короля французского Людовика XII в Италию против Лодовико, герцога Миланского, не понесли бы от Французов столько ущерба и неприятностей. Король, готовясь к походу, искал союза с Флорентийцами, посланники их, состоявшие при короле, заключили с ними условие оставаться нейтральными, а король обещал им, придя в Италию, взять их под свое покровительство и сохранить им все владения их; городу дан был месяц срока, чтобы утвердить этот договор. Но безрассудные люди, преданные Лодовико [Миланскому], замедлили утверждение договора; когда наконец король одержал победу, Флорентийцы согласились утвердить соглашение, но король отверг его, видя, что они принимают его дружбу не по доброй воле, а по необходимости. Это стоило городу Флоренции много денег, и республика едва не лишилась всех владений, как лишилась впоследствии по той же причине. Притом поведение Флорентийцев было тем непростительнее, что не принесло герцогу Лодовико никакой пользы, так что, если бы победа осталась на его стороне, он поступил бы с ними еще хуже короля. Я говорил уже выше в целой особой главе о вреде для республик слабого образа действий, но я охотно развил это здесь еще больше по поводу дальнейших событий в истории Рима, потому что считаю предмет этот самым важным для республиканских правительств, подобных нашему.

335

ГЛАВА XVI

Как в наше время войска удалились от древнего строя

Сражение с Латинами в консульство [Тита Манлия] Торквата и [Публия] Деция [Муса] было важнейшим из всех, какие Римлянам приходилось иметь в своих войнах[10]. От него зависело все: как Латины, проиграв его, обратились в рабов, так и Римляне лишились бы своей независимости, если бы не выиграли его. Таково мнение Тита Ливия; он говорит, что обе армии были совершенно равны по порядку, мужеству, стойкости и численности; вся разница была в том, что римские полководцы были храбрее латинских. В этом сражении мы видим притом два случая, не виданные прежде и не повторявшиеся впоследствии: чтобы воодушевить войска, внушить им повиновение и готовность к бою, один Консул убил сам себя, а другой — своего сына. Совершенное равенство, которое, по словам Тита Ливия, существовало между этими двумя армиями, зависело от того, что войска Римлян и Латинов долго сражались вместе, говорили на одном языке, имели одинаковое устройство и вооружение, в бою одинаково располагались; отряды и начальники их были совершенно одинаковы и одинаково назывались. При таком равенстве сил и мужества было необходимо — для того чтобы одна сторона восторжествовала — возбудить и утвердить храбрость войск чем-нибудь невиданным и неслыханным; победа, как я сказал, дается увлечением; пока воины одушевлены им, они не помышляют о бегстве. Чтобы поддержать это увлечение в римских войсках дольше, чем в латинских, судьбе и героизму Консулов нужно было: Торквату пожертвовать сыном, а Децию — самим собою. Доказывая равенство сил их армий, Тит Ливий рассказывает нам устройство римских войск и расположение их в бою. Он говорит об этом подробно; но я не стану входить во все подробности; скажу только о том, что, на мой взгляд, заслуживает внимания и что

336

упускается из виду современными полководцами, отчего у нас в войсках и в сражениях происходят такие беспорядки. По рассказу Тита Ливия, римская армия разделялась на три главных отряда, которые по-тоскански можно назвать тремя stiere — корпусами [манипулами]. Первый назывался гастатами (astati); второй — принципами (principi) — главными; третий — триариями (triari); при каждом были лошади. В сражении впереди ставили гас-татов; за ними в той же линии сначала принципов, а потом триариев. Конница всех трех линий располагалась на их флангах, справа и слева; эти эскадроны по форме и месту назывались крыльями (alae), потому что представляли как бы два крыла тела. Гастаты, составлявшие фронт армии, располагались сжатыми рядами, чтобы выдерживать и отражать натиск неприятеля. Вторая линия, принципы, не должна была вступать в бой с самого начала; назначение ее было поддерживать и помогать первой линии, когда ее собьют и опрокинут, поэтому она строилась не сплошными рядами, а с промежутками, чтобы первая линия могла укрываться в них, если будет опрокинута и приведена в замешательство. Третья линия, триарии, имела в рядах своих еще большие интервалы, чтобы в случае надобности пропускать войска и первого, и второго отряда. Расположив войска таким образом, начинали битву: гастаты, будучи побеждены или опрокинуты, отступали в промежутки средней линии и, соединившись с ней, составляли из двух корпусов один, который возобновлял бой; если неприятель расстраивал и сбивал его с позиции, он удалялся в интервалы корпуса триариев; и все три корпуса, составив один, снова вступали в сражение; если неприятель одолевал их, они были разбиты, потому что им уже негде было оправиться. Понятно, следовательно, что армия находилась уже в крайней опасности, когда приходилось вводить в дело триариев; отсюда произошла поговорка: «Res redacta est ad triarios»[11], что по-

337

тоскански значит: «Noi abbiamo messa 1'ultima posta» (дело проходит круто).

Покинув все обычаи древних и не соблюдая древней дисциплины, современные полководцы пренебрегают и этой системой расположения войск, а между тем она имеет немаловажное значение. Имея возможность во время боя три раза перестроить и оправить свои войска, надо иметь против себя втрое больше несчастья или втрое храбрейшего неприятеля, чтобы проиграть сражение; тогда как, завися совершенно от первого столкновения, как все нынешние христианские войска, гораздо легче потерпеть поражение. Здесь участь боя может зависеть от самого пустого случая, от малейшего беспорядка, от простой личной храбрости. Наши войска потому не могут перестраиваться по три раза, что им нельзя спасать одним корпусом другой. Вследствие этого в нынешних сражениях необходимо возникает одно из двух неудобств: полководец или располагает свои батальоны рядом, один возле другого, так что боевая линия делается чрезвычайно длинной и тонкой, а потому слабой и неспособной выдержать натиск; или, чтобы укрепить фронт, ставят войска по примеру Римлян, одни за другими; но так как первая линия, будучи опрокинута, не может укрыться в рядах второй, то войска только сами себя приводят в замешательство и обращают в беспорядок; передовые войска, сбитые с позиции, обращаются на следующие; вторая линия хочет идти вперед, но ей мешает бегущая первая; таким образом, первая сбивает вторую, вторая — третью и происходит такое смятение, что малейший случай может повести к полному поражению армии. По одной из этих двух систем были расположены французская и испанская армии в сражении при Равенне, где пал монсеньор де Фуа, главнокомандующий французскими войсками (сражение это для нашего времени было еще довольно правильно); обе армии расположили все свои войска по одной линии, так что обе представляли только фронты и имели гораздо больше протяжения в длину, чем в глубину. Так располагаются наши армии всегда на таких обширных равнинах,

338

как Равеннская. Они знают, какой беспорядок может возникнуть при отступлении, если расположиться рядами, и потому всячески избегают этого расположения, растягиваясь, как я сказал, по фронту; но, если местность не позволяет этого, они располагаются в этом беспорядке, не помышляя, как бы избежать его. В таком же беспорядочном строе действует и кавалерия их в движениях в стране, когда отправляется в набег или на какой-нибудь маневр. В войне между Флорентийцами и Пизанцами, восставшими при походе в Италию короля Карла Французского, Флорентийцы потеряли сражение при Санто-Реголо и другие по ошибке союзной кавалерии; она стояла впереди и, будучи опрокинута неприятелем, бросилась в беспорядке на флорентийскую пехоту, сбила ее и принудила всю армию обратиться в бегство; мессер Чириако дель Борго[12], тогдашний начальник флорентийской пехоты, неоднократно уверял при мне, что потерпел поражение не от неприятеля, а от союзной кавалерии. Швейцарцы, лучшие воины нынешнего времени, сражаясь заодно с Французами, всегда стараются расположиться на флангах, чтобы не подвергнуться опасности от союзной кавалерии, если она будет обращена в бегство. Хотя все это как нельзя более понятно и исполнимо, но до сих пор среди современных полководцев не нашлось ни одного, который усвоил бы военный строй древних и исправил бы нынешний боевой порядок. Правда, они делят армию на три части и называют первую авангардом, вторую — центром, третью — арьергардом; но это разделение имеет у них значение только для расквартирования войск; в военных же действиях эти части употребляются вместе, безразлично. Но в оправдание своего невежества многие говорят, что сила артиллерии не позволяет в наше время соблюдать военные правила древних; поэтому в следующей главе я рассмотрю, мешает ли нам артиллерия обладать мужеством и военным искусством древних.

339

ГЛАВА XVII

Какое значение можно приписывать артиллерии в современных армиях и справедливо ли общепринятое мнение на этот счет

Нынче господствует мнение, что Римляне не могли бы так быстро и легко делать завоевания, покорять народы, овладевать странами, если бы в то время существовала артиллерия. Говорят, что огнестрельное оружие не позволяет теперь людям по-прежнему выказывать свою храбрость и пользоваться ею. Наконец, утверждают еще, что теперь сражения труднее, чем были тогда, и нельзя следовать военным правилам древних, а со временем даже участь боя будет решаться исключительно артиллерией. Я считаю нужным рассмотреть, справедливы ли эти мнения, насколько артиллерия увеличила или уменьшила силу армий и мешает ли она или помогает хорошим полководцам действовать искусно. Начнем с первого мнения, будто войска древних Римлян не могли бы сделать таких завоеваний при существовании артиллерии. На это я замечу, что на войне всегда приходится или наступать, или защищаться: рассмотрим же сперва, чему больше помогает или вредит артиллерия — атаке или обороне. Хотя в обоих случаях могут быть разные условия, но, говоря вообще, я полагаю, что артиллерия гораздо больше вредит обороняющемуся, чем наступающему. Обороняющийся всегда находится или в крепости, или в укрепленном лагере. Крепости обыкновенно бывают невелики; в таком случае защитники их должны неизбежно пасть, потому что перед силой артиллерии не устоит никакая стена и самая толстая может быть разрушена в несколько дней; защитники крепости, находясь в тесном пространстве и не имея места, где можно было бы вырыть новые рвы и воздвигнуть новые укрепления, необходимо должны погибнуть; они не могут удержать напор неприятеля, входящего в брешь, и даже артиллерия их не принесет им большой пользы, ибо дознано, что артиллерией нельзя

340

удержать быструю и сильную атаку массой. Вот почему наши крепости не выдерживают бурных приступов живущих по ту сторону гор, а выдерживают нападения итальянцев, которые идут в атаку не массой, а врассыпную и потому справедливо называют свои сражения scaramucce — стычками. Люди, идущие в атаку на брешь против артиллерии в таком беспорядке и так холодно, идут, конечно, на верную смерть, и против них артиллерия имеет страшную силу; но войска, идущие на брешь плотной массой, где один увлекает другого, ворвутся всюду, если их не удержат рвы и окопы, и артиллерия их не остановит; разумеется, они понесут урон, но не такой, чтобы он помешал им победить.

 

Предыдущий | Оглавление | Следующий