Предыдущий | Оглавление | Следующий

КНИГА ВТОРАЯ.. 1

ВСТУПЛЕНИЕ. 1

ГЛАВА I 2

ГЛАВА II 3

ГЛАВА ill 5

ГЛАВА IV.. 5

ГЛАВА V.. 7

ГЛАВА VI 8

ГЛАВА VII 8

 

 

 

КНИГА ВТОРАЯ

ВСТУПЛЕНИЕ

Люди постоянно хвалят, но не всегда основательно старое время и порицают настоящее; они до того пристрастны к прошлому, что восхваляют не только давно прошедшие времена, известные им по воспоминаниям, оставленным историками, но и то время, которое видели в молодости и о котором вспоминают уже в старости. Они, разумеется, ошибаются, и я рассмотрел, что именно вводит их в заблуждение. Я полагаю, во-первых, что о событиях в древности господствуют превратные понятия; очень часто скрываются обстоятельства, наносящие им бесчестье, а с другой стороны — чрезмерно преувеличивается все, что может прославить или возвеличить их. Быть может, также многие писатели слишком увлекаются счастьем победителей, слишком прославляют их победы и преувеличивают не только их подвиги, но и достоинства их врагов; вследствие этого потомки наций и победивших, и побежденных восхищаются своими предками, чрезмерно восхваляют их и любят. Во-вторых, люди ненавидят друг друга из страха или зависти, но эти две причины, столь могущественные для возбуждения ненависти в настоящем, не относятся к прошлому, потому что прошлому нельзя ни завидовать, ни ненавидеть его. Иное дело события, в которых мы сами действуем или которые совершаются у нас на глазах; мы знаем их так подробно, что видим все побудительные их причины; тогда вам обнаруживается,

293

как мало в них доброго даже в том, что вам нравится, и вы смотрите на них менее благоприятно, чем на прошедшие, хотя, по правде, они часто более заслуживают похвал и удивления. Я говорю не о вечных созданиях искусства, которые сами говорят за себя, так что время не может ни увеличить, ни уменьшить их достоинства. Я говорю о постоянных качествах общественного быта и обычаях людей, которые не оставляют столь ясных свидетельств. Итак, повторяю, существует привычка хвалить прошлое и бранить современное, однако нельзя не сознаться, что она не всегда ошибочна. Иногда мы по необходимости судим верно, так как нередко бывает, что исторические события идут вспять, вместо того чтобы идти вперед, потому что исторический ход не может останавливаться, и если не может продвигаться, то непременно идет назад. Например, город или область получает гражданское устройство от какого-нибудь мудрого законодателя, и вследствие его превосходных постановлений оно с течением времени все более и более совершенствуется. Тогдашние современники, конечно, ошибаются, восхваляя старое время за счет своего; ошибка эта зависит от указанных нами причин. Но позднейшие граждане этого города или области, живущие уже во времена упадка, не ошибаются, хваля прежние порядки. Размышляя об историческом ходе событий, я прихожу к убеждению, что мир всегда одинаков и что в нем всегда одинаково много зла и добра, но это зло и добро переходят из страны в страну, как мы видим в истории древних государств, которые изменялись вследствие перемены нравов, но мир сам по себе оставался один и тот же. Вся разница была в том, что совокупность добра, принадлежавшая прежде Ассирии, перешла в Мидию, потом в Персию, наконец, в Италию и в Рим; после падения Римской империи не возникло, правда, государства, которое было бы так долговечно и совмещало бы, подобно Риму, всю совокупность добра, но это количество оставалось тем же, только распределялось между различными нациями, которые блистательно выказали его; таковы королевство Французское, государство

294

Турок, т.е. Султана, народы Германии, и прежде всего секта Сарацинов, которые столько свершили и столько завоевали, после чего рухнула Восточная Римская империя. В этих государствах, возникших на развалинах римского владычества, и во всех этих разностях еще существуют добродетели и достоинства, о которых сожалеют и которые постоянно хвалят. Кто родился в них и восхваляет прошлое в ущерб настоящему, может весьма заблуждаться, но уроженец Италии или Греции, притом не сделавшийся в Италии Немцем или Французом, а в Греции Турком, конечно, имеет причину порицать настоящее и жалеть о прошлом. В древности там все было полно чудес, а теперь ничто не искупает чрезвычайных бедствий, позора и бесчестья, в которые они ввергнуты; теперь в них не уважаются ни религия, ни законы, ни порядок и на всем лежит клеймо порчи. Эти пороки тем гнуснее, что им подвержены даже судьи и правители,, имеющие притязание на всеобщее почитание.

Но возвратимся к нашему предмету. Казалось бы, что если люди могут заблуждаться, отдавая предпочтение древности перед современностью, не имея верных сведений о древних событиях, то, с другой стороны, как объяснить ошибку старых людей в суждении о событиях их молодости и нынешних, так как и те и другие совершались у них на глазах? Но дело в том, что с годами страсти, мнения и взгляды людей изменяются; хотя бы обстоятельства не изменились, но люди не могут судить о них одинаково в старости и в молодости, когда переменились их страсти, наклонности, взгляды. Старея, люди обогащаются умом и опытом, зато слабеют силами; вследствие этого то, что в молодости казалось им сносным и даже хорошим, в старости кажется нестерпимым и гнусным, и, вместо того чтобы обвинять перемену своих взглядов, они обвиняют изменившиеся будто бы обстоятельства. Кроме того, желания людей вообще ненасытны, потому что человек от природы может желать всего, но судьба позволяет ему достигать немногого. Отсюда проистекает постоянное недовольство в уме человека и пресыщение

295

тем, что он имеет; поэтому является наклонность порицать настоящее, хвалить прошлое и желать будущего, хотя бы даже без всякого разумного основания.

Быть может, и я заслуживаю, чтобы меня причислили к числу заблуждающихся, так как в этих рассуждениях я слишком восхваляю времена древних Римлян и порицаю современные. Действительно, не будь тогдашние достоинства и нынешние пороки яснее солнца, я говорил бы более сдержанно из опасения впасть в ту же ошибку, за которую обвиняю других. Но дело слишком очевидно для каждого, и я могу прямо высказать все, что думаю о прошлых и настоящих временах; я делаю это с той целью, чтобы молодые люди, которые будут читать это сочинение, могли во всех случаях избегать примеров нашего времени и следовать примерам древности. Всякий честный человек обязан учить по крайней мере других тому добру, которое по превратностям времени и судьбы не мог сделать сам; тогда из всех, кто окажется способен понять его, быть может, найдется хотя один, который по милости небес найдет возможность и привести слышанное в исполнение. В предыдущей книге я говорил о мерах, принятых Римлянами для внутреннего управления Республики; здесь мы поговорим о том, как римский Народ распространял свое владычество.

ГЛАВА I

Что более способствовало распространению владычества Римлян — достоинства их или счастье

Многие писатели, в том числе Плутарх, историк, имеющий очень важное значение, полагают, что распространению римского могущества более способствовало счастье, чем достоинства римского Народа. Плутарх доказывает это, между прочим, собственным сознанием этого народа, который приписывал все свои победы счастью и

296

больше всего воздвиг храмов Фортуне. Тит Ливий, по-видимому, разделяет это мнение, потому что, рассказывая о блестящих подвигах Римлян, обыкновенно приписывает эти подвиги отчасти счастью. Я решительно не разделяю этого мнения и нахожу, что его невозможно защищать. Если Римская республика приобрела такие беспримерные успехи, то это зависело от ее учреждений, которые были как нельзя лучше приспособлены для завоеваний. Конечно, завоеваниями она была обязана храбрости своих войск, но сохранением этих завоеваний она обязана своей собственной политике и учреждениям, дарованным ей первым ее законодателем, о чем мы будем говорить ниже подробно. Например, он говорит, что если римскому Народу никогда не приходилось вести разом две большие войны, то этим он обязан не благоразумию своему, а счастью. Таким образом, война с Латинами началась уже после того, как Латины до того разбили Самнитов, что Римлянам пришлось начать войну для защиты последних. Война с Тосканцами [этрусками] началась после покорения Латинов и по усмирении Самнитов несколькими поражениями. Между тем, если бы народы эти соединились против Римлян, пока еще были в силе, легко может быть, что Римская республика пала бы. Как бы то ни было, Римлянам никогда не приходилось вести одновременно двух больших войн: всегда бывало, что при начале одной другая прекращалась и по прекращении одной начиналась другая. Это явствует из перечня веденных ими войн. Мы не будем говорить о войнах, предшествовавших взятию Рима Французами [галлами]. После того началась война с Эквами и Вольсками, народами, в то время могущественными, и, пока они не были ослаблены, против Рима других врагов не являлось. По покорении их возникла война с Самнитами; едва эта война кончилась, против Римлян взбунтовались Латинские народы, и в продолжение бунта Самниты не только не возобновляли военных действий, но даже помогали Римлянам усмирять Латинов. Когда восстание было усмирено, возобновилась война в Самнии. Самниты были несколько раз разбиты и

297

обессилены, и тогда возгорелась война с Тосканцами, которая только что успела кончиться, как снова поднялись Самниты и в Италию явился Пирр. После того как Пирр был побежден и принужден возвратиться в Грецию, Рим начал первую войну с Карфагенянами; вслед за ее окончанием против Рима соединились все Французы [галлы] по ту и по сю сторону Альп, но были истреблены в страшной резне между Пополонией и Пизой, где ныне башня Сан-Винченти. После этой войны в течение двадцати лет не было важных войн, и Римляне имели дело только с Лигурами и остатками Французов [галлов] в Ломбардии. Так продолжалось до второй Пунической войны, которая 16 лет опустошала Италию. Окончив ее с великой славой, Римляне начали Македонскую войну, а потом войну с Антиохом в Азии. Когда Римляне и здесь одержали победу, то во всем мире не оставалось ни государя, ни республики, которые отдельно или даже все в союзе могли бы противиться римскому владычеству.

Рассматривая ход этих войн и способ ведения их до самой последней победы, мы видим в них удивительное сочетание счастья, мужества и ума. Исследуя далее причину такого счастья, мы легко находим ее: несомненно, что когда народ или государь так прославится, что все соседние народы и государи боятся и не дерзают нападать на него, то каждый из них может начать войну лишь по необходимости. Таким образом, всегда будет зависеть от воли могущественной державы начать войну с кем ей угодно из соседей, а прочих удерживать искусной политикой. Устрашаемые ее могуществом и обманутые мерами, которые она приняла для усыпления их, они не нарушают мира; что касается других держав, которые находятся вдалеке от завоевателя и не имеют с ним близких сношений, то опасность кажется им слишком отдаленной, чтобы страшиться ее. Ослепление их продолжается до тех пор, пока пламя не охватывает и их, а тогда тушить его им приходится собственными силами, которых оказывается недостаточно против врага, достигшего высшего могущества. Я не стану говорить о том, как безучастно смотрели Сам-

298

ниты на покорение Римлянами Вольсков и Эквов; чтобы не распространяться слишком, я перейду к Карфагенянам. В то время, когда Римляне воевали еще с Самнитами и Тосканцами, Карфагеняне были уже могущественны и знамениты, владели всей Африкой, Сардинией и Сицилией и покорили часть Испании. При таком могуществе и будучи притом вдалеке от римских пределов, они и не помышляли о нападении на Рим и об оказании помощи Самнитам и Тосканцам; напротив, они поступали в отношении Римлян, как вообще поступают в отношении всех возвышающихся, т.е. заискивая их расположения и союза. Они увидели свою ошибку только тогда, когда Рим, покорив все народы, обитавшие между его владениями и карфагенскими, начал оспаривать у них владычество в Сицилии и в Испании. Ту же ошибку разделяли Французы, Филипп, царь Македонский, и Антиох; каждый из них думал, пока Римляне воевали с прочими, что, быть может, или они будут побеждены, или удастся спастись от них миром или войной. Я полагаю поэтому, что всякое государство, которое поступало бы в этом отношении, как Римляне, и обладало бы такими же достоинствами, имело бы подобный же успех.

Здесь следовало бы показать, как поступал римский Народ в своих завоеваниях, но мы говорили об этом уже подробно в нашем трактате «Государь». Здесь остается только сказать вкратце, что в новоприобретенных областях они всегда находили какого-нибудь союзника, который служил им ступенью или дверью, чтобы войти в страну, утвердиться в ней: так, через Капуанцев они проникли в Самний, через Камертинцев — в Тоскану, через Мамертинцев — в Сицилию, через Сагунтинцев — в Испанию, через Масиниссу — в Африку, через Этолийцев — в Грецию, через Эвмена и других царей — в Азию, через Массалийцев и Эдуев — во Францию. Таким образом, у них всегда были помощники, облегчавшие им завоевания, способствовавшие приобретать и удерживать области. И всякий народ, который будет поступать таким образом, будет иметь меньше нужды в благосклонности судь-

299

бы, чем те, которые поступают не так. Чтобы убедиться, что достоинства гораздо больше счастья помогли Римлянам достигнуть владычества, мы рассмотрим в следующей главе, какими качествами отличались народы, с которыми им приходилось вести войны, и как упорно они отстаивали свою свободу.

ГЛАВА II

С какими народами приходилось Римлянам вести войны и как упорно они отстаивали свою свободу

Ничто так не затрудняло Римлянам покорения соседних народов и некоторых отдаленных стран, как любовь этих народов к свободе. Они защищали ее так упорно, что не могли бы быть покорены, если бы Римляне не обладали столь необыкновенным мужеством. Многие примеры показывают, с какими опасностями они защищали и возвращали себе свободу и как мстили похитителям ее. История учит, каким бедствиям рабство подвергает народы и государства. В наше время есть только одна страна, где существует несколько свободных городов, но в древности все страны были большей частью населены народами свободными. Так, в Италии во времена, о которых мы теперь говорим, начиная от гор, отделяющих Тоскану от Ломбардии, до крайней оконечности полуострова жило множество независимых народов: Тосканцы, Римляне, Самниты и многие другие, обитавшие в других частях Италии. В Италии, по свидетельству истории, не было других царей, кроме римских и Порсенны, царя Тосканского [этрусского], о котором даже неизвестно, как угасло его потомство. Во всяком случае в то время, когда Римляне отправились осаждать Вейи, Тоскана [Этрурия] была уже свободна; она так дорожила своей свободой и до того ненавидела самое имя монархии, что, когда жители Вейев для защиты своей установили царя и просили у Тос-

300

канцев [этрусков] помощи против Римлян, Тосканцы после долгих совещаний положили не давать Вейям помощи, пока у них будет царь; они нашли, что не следует защищать людей, которые добровольно подчинили себя игу. Нетрудно понять, откуда происходит такая любовь народов к свободе, потому что опыт показывает, что государства приобретают могущество и богатства только в свободном состоянии. Действительно, нельзя не удивляться, какого величия достигли Афины в течение ста лет после освобождения от тирании Писистрата. Но еще удивительнее величие Рима после освобождения от власти царей. Причина понятна, потому что величие государств основывается не на частной выгоде, а на общем благосостоянии. Между тем общая польза, без сомнения, соблюдается только в республиках; в них выполняется беспрепятственно все, имеющее в виду благо всех; хотя бы какая-нибудь мера наносила ущерб некоторым частным интересам, но если она выгодна большинству, то, конечно, и пройдет, несмотря на сопротивление обиженных ею. Иное дело монархия, где обыкновенно все, что государь делает в свою пользу, оскорбляет интересы общества, а что делает для общества, то невыгодно ему лично. Таким образом, когда вместо свободы водворяется тирания, самое малое зло, которое государство терпит от этого, состоит в том, что оно не может больше идти вперед, усиливаться и обогащаться. Большей частью или, вернее, всегда оно не только не идет вперед, но даже падает. Если бы даже явился тиран добродетельный, который своим умом и энергией распространил бы пределы своего государства, то для страны и это было бы бесполезно; вся выгода была бы только для самого тирана; ему и нельзя возвышать честных граждан, страдающих под его тиранией, потому что они немедленно восстанут против него. Притом ему не для кого подчинять или делать данниками завоеванные им государства тому городу, где он царствует, потому что ему невыгодно делать его слишком могущественным; дело тирана — сеять раздоры и стараться, чтобы все завоеванные им страны и области подчинялись только ему,

301

а не его государству. Вследствие этого он один пользуется своими завоеваниями, и для отечества его они ни к чему не служат. Кто желает вполне убедиться в этом новыми доводами, пусть прочтет трактат Ксенофонта «О тирании». Неудивительно поэтому, что древние нации так ненавидели и преследовали тиранов, так любили свободу и так благоговели перед самым именем ее. Когда в Сиракузах умер Гиероним, племянник Гиерона Сиракузского, армия его, стоявшая неподалеку от Сиракуз, при известии о смерти его взбунтовалась и восстала против его убийц, но, услышав в Сиракузах ликование по случаю восстановления свободы, она была так поражена этим, что успокоилась, отложила гнев свой против тираноубийц и помогла учредить в городе свободное правление. Неудивительно также, что народы предаются неумеренному мщению против похитителей свободы. Из многих примеров подобного мщения мы приведем только случай, бывший в греческом городе Керкире во времена Пелопоннесской войны. В то время Греция разделялась на две враждебные партии: Афинскую и Спартанскую, и эта вражда партий проникала даже внутрь многих греческих государств, граждане которых разделились: одни стояли за Афины, а другие — за Спарту. При этих распрях в Керкире аристократы одержали верх и лишили народ свободы, но народ с помощью Афинян собрался с силами, овладел всеми аристократами и запер их всех вместе в обширную тюрьму; оттуда их выводили по восемь и по десять человек под предлогом отправления в ссылку в разные места, но на самом деле, чтобы предавать смерти мучительнейшей казнью. Остальные, увидев, что их ожидает, решились по возможности избежать такой позорной смерти; вооружившись чем могли, они начали кидаться на входивших в тюрьму и не пускали никого. На шум сбежался весь народ, разрушил верх здания и раздавил заключенных под его развалинами. В Греции было много подобных случаев, столь же ужасных и замечательных; они доказывают, что месть за похищение свободы бывает строже, чем за намерение похитить ее.

302

Размышляя о том, почему древние народы были больше нашего преданы свободе, я прихожу к убеждению, что это зависит от той же причины, по которой нынешние люди менее сильны: это зависит от разницы воспитания, которая в свою очередь проистекает от различия религии древней и нашей. Наша религия показывает нам истину и участь справедливой жизни, чем заставляет меньше ценить светские выгоды, которые для Язычников были выше всего, в которых они полагали свое высшее благо, и потому в поступках своих они были более жестоки, чем мы. Это видно во всех их обычаях, начиная от великолепных жертвоприношений, между тем как у нас жертвоприношения так скромны, что отличаются более чувством, чем великолепием, и не имеют в себе ничего жестокого и возбуждающего храбрость. Обряды их были пышны и торжественны, но сопровождались кровопролитием и жестокостями; они убивали множество животных, и эта ужасная бойня возбуждала кровожадность людей. Притом древняя религия боготворила только людей, покрывшихся светской славой, как, например, полководцев и правителей. Наша же религия признает святыми большею частью людей смиренных, более созерцательных, чем деятельных. Наша религия полагает высшее благо в смирении, в презрении к мирскому, в отречении от жизни, тогда как языческая религия полагала его в величии души, в силе тела и во всем, что делает человека могущественным. Наша религия если и желает нам силы, то не на подвиги, а на терпение. Это новое учение, как кажется, обессилило мир и предало его в жертву мерзавцам. Когда люди ради рая предпочитают переносить всякие обиды, чем мстить, мерзавцам открывается обширное и безопасное поприще. Но если свет изнежился, если небесные надежды обессилили людей, то это, без сомнения, вина самих людей, которые истолковывают нашу религию в интересах лености, а не добродетели. Если бы они видели, что она допускает стремление к возвышению и ограждению отечества, то убедились бы вместе с тем, что она позволяет любить и почитать отечество и готовить себя служить ему

303

защитником. Это ложное истолкование извращает, таким образом, воспитание и служит причиной того, что в наше время число республик так уменьшилось в сравнении с древностью и что, следовательно, народы теперь меньше любят свободу, чем прежде. Но и Римская империя была, по моему мнению, важной причиной этого: оружием и могуществом своим она ниспровергла все республики и уничтожила свободные учреждения. Хотя империя эта рушилась, но покоренные ею государства до сих пор, за немногими исключениями, не могут прийти в порядок и восстановить у себя свободные учреждения. Как бы то ни было, республики всего света единодушно ненавидели Римлян и упорно отстаивали свою свободу. Это доказывает, что римскому Народу было необходимо редкое и удивительное мужество, чтобы восторжествовать над ними.

В пример достаточно привести Самнитов. Этот пример особенно замечателен. По словам Тита Ливия, народ этот был так могуществен и храбр, что мог противиться Римлянам до времен консула Папирия Курсора, сына первого Папирия (т.е. в течение 46 лет), несмотря на неоднократные поражения, разорение страны и различные бедствия, постигавшие их; в настоящее время эта страна, некогда столь населенная и цветущая, почти совершенно обезлюдела, тогда как прежде она была так благоустроена и могущественна, что была бы непобедима, если бы на нее не обратились силы такого доблестного народа, как Римляне. Причины прежнего порядка и нынешнего беспорядка весьма легко объяснить; все дело в том, что прежде была свобода, а теперь рабство. Ибо все страны и области, пользующиеся свободой, выказывают во всем чрезвычайные успехи. Народонаселение там многочисленнее, потому что браки свободнее и все их желают. Каждый гражданин радуется рождению детей, которых может прокормить; он уверен, что никто не лишит их наследства, знает, что дает жизнь не рабам, а людям свободным, которые, смотря по своим достоинствам, могут достигнуть

304

высшего значения в стране. Богатства, создаваемые земледелием и промышленностью, возрастают в изобилии. Каждый охотно старается приобрести и приумножить достояние, которым надеется спокойно пользоваться. Таким образом, люди равно заботятся и о частных, и об общественных выгодах, и вследствие этого удивительно преуспевают и те и другие. Иное видим мы в странах порабощенных, где тем больше недостатков, чем дольше продолжается рабство. Самое худшее рабство налагается гнетом государства: во-первых, оно всего прочнее и всего меньше допускает надежды на избавление; во-вторых, государство всегда старается обессилить и подорвать всякую деятельность общества, чтобы самому возвыситься. Иго личности не может быть так тяжко, кроме разве ига таких варварских опустошителей стран, истребителей всякой человеческой гражданственности, каковы восточные владыки. Если государь хоть сколько-нибудь доступен человеколюбию, если он сколько-нибудь честен, он будет одинаково любить все подвластные ему города, оставит им свободу их промышленности и большую часть их древних учреждений. Не имея возможности развиваться свободно, они по крайней мере не погибнут в рабстве; я говорю здесь, конечно, о городах, покоренных иностранными владетелями; что касается местных тиранов, то о них уже говорено выше. Итак, соображая все сказанное, мы не будем удивляться силе Самнитов, когда они были свободны, и бессилию их после порабощения. Тит Ливий свидетельствует об этом во многих местах, между прочим говоря о войне с Ганнибалом, причем рассказывает, что Самниты были угнетены легионом армии, стоявшим в Ноле, и послали просить помощи у Ганнибала. Послы их сказали в своей речи, что народ их целое столетие воевал с Римлянами собственными войсками и военачальниками, неоднократно выдерживал разом по две консульские армии и по два консула, но теперь пал так низко, что не может справиться с одним ничтожным легионом, стоящим в Ноле.

305

ГЛАВА ill

Рим делается могущественным городом, разрушая соседние государства и давая иностранцам легкий доступ к почестям

«Crescit interea Roma Albae minis»[1]. Желая доставить городу большое могущество, надо особенно стараться всеми мерами сделать его многолюдным; не будучи многолюдным, он никогда не сделается могущественным. Населить его можно двумя путями: охотой и силой. Чтобы населить охотой, надо открывать верный и легкий доступ иностранцам, желающим поселиться в нем, дабы каждый охотно приходил жить в него; чтобы населить силой, надо разрушить соседние города и переселить оттуда жителей в собственный город. Рим так и делал, вследствие чего уже при шестом царе имел восемьдесят тысяч жителей, способных носить оружие. Римляне поступали в этом случае, как опытный садовник, который, чтобы лучше взрастить растение и получить спелые плоды, обрезает первые ростки, дабы все соки собрались в корни и дали бы впоследствии растению больше зелени и плодов. Пример Спарты и Афин доказывает, как необходим и полезен этот способ основывать и увеличивать могущество государств. Эти республики, хотя грозные военной силой и управляемые превосходными законами, никогда не достигли величия, подобного римскому, а между тем Рим казался менее благоустроен и более смутен, чем они. Я не могу приписать это иной причине, кроме вышесказанной; Рим, увеличив этими двумя способами свое народонаселение, мог наконец выставить 280 000 войска, а Спарта и Афины никогда не могли собрать более 20 000 каждая. Это зависело не от лучшего местоположения Рима, а от благоразумных государственных мер. Основатель республики спартанской Ликург полагал, что прибытие новых граждан больше всего может способствовать распадению

306

его учреждений, и принял все меры, чтобы возбранить иностранцам доступ в государство; он запретил им заключать браки с гражданами, не позволял принимать их в Спарте на правах граждан и вообще любые формы общения между людьми; кроме того, он постановил, чтобы в республике его ходила только медная монета, дабы отнять у всех охоту привозить туда товары. Таким образом, этот город никогда не мог умножить своего населения. Но все наши действия подлежат тем же законам, как и явления природы, и потому невозможно и неестественно, чтобы слабый ствол мог поддерживать огромную ветвь. Маленькая республика не может завоевывать города и государства, которые обширнее или сильнее ее; а если даже ей это и удастся, то на ее же погибель: так дерево, обремененное ветвями, которые толще самого ствола, едва выдерживает их бремя и падает при первом порыве ветра. Так было и со Спартой, которая овладела всеми греческими городами, но едва восстали против нее Фивы, как примеру их последовали все прочие города, и ствол остался обнаженным, без ветвей. Этого не могло случиться с Римом, потому что ствол был достаточно крепким для каких угодно ветвей. Итак, кроме других нижесказанных средств в этом состоял один из путей Рима к величию и могуществу. Тит Ливий выражает это кратко, говоря «Crecsit interea Roma Albae minis».

ГЛАВА IV

Республики шли тремя путями к расширению

Изучая древнюю историю, мы находим, что республики шли тремя путями к распространению. Один из них был избран древними Тосканцами [этрусками]; он состоял в том, чтобы соединять несколько республик союзом, не давая ни одной преимущества и перевеса над прочими; для распространения следовало только продолжать при-

307

нимать в союз другие республики. Так поступают в наше время Швейцарцы, а в древности в Греции — Ахейцы и Этолийцы. Римляне долго воевали с Тосканцами [этрусками]; поэтому, чтобы лучше выяснить сущность этого первого способа, я скажу об этом народе подробнее. До распространения римского владычества Тосканцы [этруски] были могущественны в Италии на море и на суше. Хотя частной истории их мы не имеем, но остались память и следы их величия; так, например, они послали колонию на верхнее море, и колония эта, названная Ад-рией, так прославилась, что сами Латины назвали по ней это море Адриатическим. Мы знаем также, что войскам их повиновалась вся страна от Тибра до подножия Альп, опоясывающих тело Италии; Тосканцы [этруски] лишились владычества в этой стране за двести лет до возвышения Рима; тогда эта область, называемая ныне Ломбардией, была завоевана Французами [галлами], которые пришли в Италию под предводительством Беловеза, побужденные нуждой или заманенные сладостью плодов и особенно вина; они разбили и изгнали туземцев, утвердились в стране, построили в ней много городов и назвали ее Галлией по своему тогдашнему имени; они господствовали здесь до покорения их Римлянами. Итак, Тосканцы [этруски] жили в совершенном равенстве и распространяли свое государство первым из указанных нами способов; у них было двенадцать городов, в том числе Клузий, Вейи, Фьезоле, Ареццо, Вольтерра. Они управлялись на основании союзного договора, и потому образуемое ими федеративное государство не могло распространиться за пределы Италии, и даже большая часть Италии осталась вне союза их по причинам, которые мы объясним ниже. Другой способ распространения состоит в приобретении союзников, но с предоставлением себе в союзе главенства, верховной власти и права начинания общих предприятий. Так поступали Римляне. Третий заключается в приобретении не союзников, а подданных, как поступали Спартанцы и Афиняне. Из этих трех способов последний самый бесполезный, как доказал пример этих двух респуб-

308

лик, павших именно потому, что они приобрели владения не по силам. Трудно и опасно насилием управлять городом, который привык к независимости. Чтобы держать его в покорности, надо быть постоянно вооруженным и располагать большими силами, иначе не удержишь власти. Но, чтобы обладать у себя большими силами, надо иметь союзников, которые помогали бы умножать население господствующего города. Афины и Спарта упустили это из виду, и потому деятельность их была бесполезна. Рим же, действовавший вторым способом, принял все нужные меры и потому достиг такого необыкновенного могущества. Этому способствовало еще то, что таким образом действовал он один; благодаря этому он приобрел множество союзников во всей Италии, и его союзники пользовались во многих отношениях равными с ним правами. Но он всегда сохранял за собою верховную власть и руководительство, так что союзники его, сами того не замечая, проливали кровь свою и пот на собственное порабощение. Действительно, вскоре Римляне стали посылать свои войска за пределы Италии, начали обращать царства в провинции и покорять народы, привыкшие повиноваться царям и потому легко переносившие это новое порабощение, но, получая правителей из Рима и будучи покорены войсками, называвшимися римскими, эти народы признавали своим владыкой и победителем только Рим. Таким образом итальянские союзники Рима внезапно очутились окруженными римскими подданными и были подавлены его могуществом. Когда наконец они поняли свою ошибку, было уже поздно поправлять ее, потому что Рим стал силен и внешними завоеваниями, и внутренней силой, имея многочисленное и воинственное население. Мстя за свое заблуждение, союзники восставали против него, но были побеждаемы, и положение их становилось еще хуже: из союзников они превращались в подданных. Как мы уже сказали, таким образом действовали только Римляне, но так должна поступать всякая республика, желающая усилиться, потому что, как показывает опыт, это вернейший способ приобрести могущество.

309

Способ распространения государства посредством союзов, которому следовали Тосканцы [этруски], Ахейцы и Этолийцы, а теперь Швейцарцы, — самый лучший после римского. Правда, он не допускает слишком большого распространения, но это имеет две выгоды: во-первых, реже вовлекает в войны; во-вторых, дает возможность прочнее сохранять приобретенное. Препятствием к обширному распространению федеративного государства служат разнохарактерность республик, слишком удаленных друг от друга, и самая отдаленность их, которая мешает им совещаться об общих мерах. Притом федеративные государства вообще менее завоевательны, потому что всякое завоевание приходится делить между всеми участниками союза, а потому каждый меньше желает завоеваний, чем единая республика, которая может нераздельно пользоваться всем, что приобретает. Далее, будучи управляемо совещательным собранием, федеративное государство, естественно, не может действовать так быстро, как народ, живущий весь вместе, в одном городе. Наконец, опыт показывает, что федерация имеет известные пределы распространения по самой природе своей, и не было примера, чтобы она переступила их; в ней не может участвовать более двенадцати или четырнадцати государств. Дальше этого она не идет, потому что, усилившись настолько, чтобы обеспечить свою безопасность, она не ищет дальнейших завоеваний, не чувствуя ни надобности, ни желания большего усиления. Мы уже объяснили причины этого. Федерации для распространения своих пределов следовало бы или увеличивать число своих членов, что произвело бы замешательство, или приобретать новых подданных, что для нее трудно и почти бесполезно. Вот почему, усилившись настолько, чтобы жить безопасно, федерации стараются, во-первых, брать под свое покровительство слабые государства, чтобы получать от них деньги, которые легко делить; во-вторых, они охотно воюют за жалованье в пользу других государей и республик, которые нанимают их; так поступают в наше время Швейцарцы, и федерации всегда делали то же самое.

310

Об этом говорит и Тит Ливий. Он рассказывает о свидании Филиппа, царя Македонского, с Титом Квинкцием Фламинином в присутствии одного этолийского претора. При этом Филипп побранился с претором и упрекал Это-лийцев в алчности и вероломстве, говоря, что они не стыдятся воевать на обеих сторонах, так что нередко в обеих неприятельских армиях оказываются этолийские знамена[2]. Таким образом, федерации поступали всегда одинаково и всегда приходили к одинаковым результатам. Что касается завоевательного способа действий, мы видели, как он всегда безуспешен и даже гибелен, если переходит за должную меру. Будучи бесполезен для республик воинственных, он тем более бесполезен для государств, не имеющих войск, каковы современные итальянские республики. Стало быть, самый лучший — путь, который был избран Римлянами; он тем удивительнее, что ни до, ни после Рима никто не мог подражать ему. Что же касается федераций, то в наше время их представляют только Швейцария и Швабский Союз. Замечательно, что из всех мудрых учреждений Рима в его внешней и внутренней политике ни одно не только не нашло в наше время подражания, но даже не заслужило ни малейшего внимания, и все считаются как будто вымышленными, невозможными, неудобными и бесполезными. Таким образом, коснея в своем невежестве, мы всегда жертва всякого, кому вздумается вторгнуться в нашу страну. Положим, что подражать Риму слишком трудно, но почему же не взять бы в пример хоть древних Тосканцев, особенно нынешним Тосканцам? Конечно, они не могли приобрести такого могущества, как Рим, однако достигли в Италии известной силы, насколько позволяла им их система. Они долго пользовались безопасностью, славой, добрыми нравами и хорошей религией. Могущество и слава их были

311

подорваны Французами [галлами] и потом уничтожены Римлянами до такой степени, что теперь, после двух тысяч лет, о них не осталось почти и воспоминания. Любопытно вникнуть в причины такого полного забвения, и мы рассмотрим их в следующей главе.

ГЛАВА V

Перемена религии и языка, а также наводнения и моровые поветрия уничтожают исторические воспоминания

Философам, полагающим, что мир вечен, возражали, кажется, что если бы это была правда, то мы имели бы воспоминания о событиях древнее пяти тысяч лет. Но разные причины уничтожают память исторических событий; причины эти зависят частью от людей, частью от самого неба. От людей зависит перемена религии и языка. Первым старанием новой возникшей секты или новой религии бывает искоренение прежней для собственного возвышения; уничтожить старую религию особенно лег-+замечания (???) вполне подтверждаются разбором борьбы христианской религии против язычества; христианство ниспровергло все учреждения, все обряды язычества и совершенно уничтожило воспоминание о древней теологии. Однако оно не успело изгладить память о подвигах великих людей языческого мира, и это зависит от того, что христианство по необходимости сохранило латинский язык, имея в нем надобность для написания своих законов. Если бы христиане могли писать на новом языке, у нас, наверное, не сохранились бы воспоминания о древности, что легко доказать всеми преследованиями, к каким прибегало христианство против язычества. Читая о действиях св. Григория и других глав христианской религии, мы поражены ожесточением, с которым они преследовали все воспоминания о древности, сочинения поэтов и историков, разрушали статуи и уничтожали все, что

312

носило на себе память древности. Если бы при таком преследовании они еще говорили новым языком, то в скором времени все прежнее было бы забыто. Должно полагать, что как Христианство действовало против Язычества, так точно и Язычество — против религии, которая предшествовала ему. В течение пяти и шести тысяч лет религии непременно меняются раза два или три, и таким образом теряется воспоминание о том, что было раньше. Если и остаются какие-нибудь следы, их считают мифами и не верят, как не верят, например, истории Диодора Сицилийского, который рассказывает о событиях, происшедших сорок или пятьдесят тысяч лет назад, но не пользуется никаким доверием, и я сам считаю ее неправдоподобной.

От небес зависят причины забвения, губящие человеческий род и уменьшающие число обитателей земного шара. Таковы моровая язва, голод и потоп, особенно последний как более общий и притом дающий возможность спастись только диким горцам, которые, не имея сведений о древности, не могут и передать их своим потомкам. Если бы даже в числе спасшихся был человек со сведениями, то для приобретения славы и значения он скрыл бы их или извратил бы на свой лад; потомству осталось бы только то, что он написал бы, и ничего более. Я полагаю, что случаи потопов, моровых поветрий и голода не подлежат сомнению; о них рассказывают все историки, и они весьма естественны; природа человечества подобна естественным организмам, которые сами собою приходят в учащенное движение, когда в них накопляется излишек материи, и спасают себя извержением; то же бывает и со сложным организмом человеческого рода: когда все страны до того переполнятся населением, что людям нечем жить и некуда идти, потому что все места заняты, и, когда человеческая подлость и злоба дойдут до последних пределов, миру предстоит необходимость очиститься одним из этих трех средств; после того уменьшенные в числе и пораженные бедствием люди живут удобнее и становятся честнее и добрее. Итак, Тоскана [Этрурия] была

313

могущественна, отличалась добрыми нравами и возвышенной религией, имела национальные обычаи и национальный язык, и все это погибло под ударами Рима, так что, как я сказал, в воспоминании осталось только имя этого народа.

ГЛАВА VI

Как Римляне вели войну

Мы уже говорили, как Римляне распространили свои владения; скажем теперь, как они вели войну, мы увидим во всех поступках их в противоположность другим государствам необыкновенное умение пролагать себе путь к величайшему могуществу. Кто начинает войну по доброй воле или из честолюбия, имеет в виду сделать или сохранить приобретение; он желает действовать так, чтобы обогатиться, не разорив ни свою страну, ни завоеванную. Стало быть, завоевывая и сохраняя завоевания, надо не тратить средств, а действовать всегда на благо общества. Желающие поступать таким образом должны подражать Римлянам. Первым правилом Римлян было, чтобы войны были грозны, но кратковременны; они всегда высылали большие армии и кончали в самый непродолжительный срок все свои войны с Латинами, Самнитами и Тосканцами [этрусками]. От самого основания Рима до осады Вейев все войны их кончались в шесть, десять, двадцать дней. Это зависело от их системы вести войну. Объявив войну, они немедленно выступали против неприятеля со всеми своими силами и спешили дать сражение. Разбитый неприятель, чтобы спасти от разорения свою область, предлагал мир, Римляне требовали от него уступки части владений, которую раздавали в частную собственность или предоставляли колониям; эти колонии, располагаемые на неприятельских рубежах, охраняли римские пределы, принося пользу и поселенным в них коло-

314

нистам, и самому государству, которое они стерегли даром. Это было самое верное, действенное и полезное средство, потому что такой охраны было совершенно достаточно, пока неприятель не выходил в поход; в случае если он высылал против колонии большую армию, Римляне выставляли с своей стороны против нее значительные силы и вступали в битву; одержав победу и принудив неприятеля принять еще худшие условия, они возвращались домой. Таким путем они постепенно увеличивали свои силы и влияние над неприятелями. Так поступали они до осады Вейев, когда изменили свою военную систему. Тогда, чтобы иметь возможность дольше вести войну, они положили солдатам жалованье, которого прежде не платили, так как кратковременность войн не вызывала надобности в подобной плате. Однако, назначив войскам жалованье и получив через это возможность вести войны дольше, имея более надобности держать войска дольше в походе по отдаленности экспедиций, они тем не менее сохранили прежнее правило как можно скорее кончать войны и основывать колонии. Но кроме того, что быстрое окончание войны требовалось их военной системой, этому много содействовало также честолюбие Консулов: они желали окончить войну и заслужить триумф[3] как можно скорее, потому что срок их власти был всего год, да и то половину его они должны были проводить в городе. Создавать колонии их побуждали польза и удобство этой меры. Насчет раздела добычи они сделали некоторые изменения и перестали так щедро раздавать ее; они нашли нужным умерить щедрость в этом отношении, так как солдаты уже получали жалованье; притом добыча их стала гораздо богаче, и они откладывали ее в государственную казну, чтобы производить общественные предприятия, не налагая на граждан лишних податей. Вследствие

315

этой меры общественная казна вскоре чрезвычайно обогатилась. Таким образом, эти две меры — употребление добычи и выселение колоний — обратили для Римлян войну в источник обогащения, тогда как для других государей и республик она только разорение. Это было соблюдаемо ими до того, что Консул не мог получить триумфа, если в триумфе своем не мог поднести государственной казне несметной добычи: золота, серебра и прочего. Этими мерами: быстрым окончанием войн, частым возобновлением их на территории неприятеля, нанося ему поражения, опустошая его области, вынуждая у него выгодные условия — Римляне постоянно увеличивали свое богатство и могущество.

ГЛАВА VII

Сколько земли Римляне давали каждому колонисту

Трудно определить с достоверностью, сколько земли Римляне давали каждому колонисту. Я полагаю, что это было различно, смотря по тому, где они поселялись. Но вместе с тем я думаю, что во всяком случае земли давалось очень мало: во-первых, чтобы иметь возможность послать побольше людей, чтобы вернее охранять завоеванную страну; во-вторых, потому что переселенцы жили дома в бедности и было бы безрассудно доставлять им лишний достаток на новом месте. Тит Ливий говорит, что колонистам, посланным в Вейи, по взятии этого города было дано по три югера и семь унций[4] земли на каждого, что по нашей мере составляет...[5] Притом кроме всех этих причин Римляне находили, что дело не в количестве земли, а в качестве ее обработки. Колония должна иметь,

316

сверх того, общинные пастбища, куда всякий мог бы выгонять свой скот, и общие рощи, где всякий мог бы получать топливо; без этих двух условий колония не может устроиться.

 

Предыдущий | Оглавление | Следующий