Предыдущий | Оглавление | Следующий

деб страны, чем это время. Именно тогда прервался длившийся около четырех столетий период развития Италии, возобновившийся лишь в XVIII веке.

Со смертью в 1494 году французского короля Карла VIII нарушилась непрочная система равновесия, установившаяся между итальянскими государствами. Итальянская политическая жизнь стала все больше испытывать влияние Франции и Испании. Но главное, кризис охватил механизмы власти и социально-экономическую структуру итальянского общества в целом.

Промышленный капитал, достигший в ряде отраслей достаточно высокой стадии мануфактурного производства, в результате медленного спада сдал в конкурентной борьбе свои позиции капиталу торговому, ростовщическому. Привилегированное положение торговой буржуазии, ее нежелание вкладывать денежные средства в промышленное производство сделали этот слой уже в момент зарождения капитализма консервативной силой, тяготеющей к олигархической замкнутости.

Получая крупные доходы от прибыльной торговли ценными восточными товарами и ростовщичества, коммерсанты и финансисты вытесняли сословие феодалов, становились хозяевами и в деревне. Если двумя веками позже в Англии традиционное дворянство, сгоняя крестьян с земли, в результате «огораживаний» становилось дворянством новым, буржуазным, то в Италии, наоборот, буржуазия, вторгаясь в деревню, широко использовала феодальные и полуфеодальные методы. Неполная отмена крепостного права, личной зависимости крестьянства от латифундистов дополнялась разного рода кабальным подчинением новым господам. Поистине первый в истории социальный опыт становления рыночного хозяйства давался человечеству с трудом. Непрерывное потрясение общественных отношений, отличающее буржуазную эпоху, с наибольшим размахом проявилось в Италии.

Однако, вызвав застой производительных сил, повлекший общий упадок экономики, итальянский торговый

21

капитал сам подвергся процессу истощения и упадка из-за сужения сферы его влияния. Это произошло в результате резкой экспансии Турции на Востоке и укрепления на рубеже XV—XVI веков административного и финансового аппарата крупных монархий на Западе. Все реже итальянские купцы и банкиры приглашались в европейские столицы как посредники, техники, эксперты. Этот процесс особенно ускорился с наступлением эпохи Великих географических открытий и перемещением мировых торговых путей.

Аналогичные явления становились характерными и для сферы общественных отношений. Итальянская политическая и социальная система, сформировавшаяся в период средневековых коммун, отличалась не только множественностью культурных центров, но и пестрым составом господствующей элиты, куда входили представители городской буржуазии, старой феодальной знати, рыцарства. Факт активного перемешивания отдельных слоев руководящего класса, отмеченный Макиавелли, стал особенно заметным в первый период существования коммун в связи с притоком из деревень землевладельцев и появлением в городах отдельных групп феодалов. Дворянские семейства начали заниматься коммерческой и юридической деятельностью, искали места в городском управлении, а разбогатевшие негоцианты скупали земельную собственность. Так образовалось достаточно однородное господствующее сословие — гранды, оптиматы, знать, — которое представлялось одновременно и землевладельческим, и торговым, и промышленным

В формировании господствующей элиты отразилась специфика взаимосвязей города и деревни. Развитие культуры, возвышение городов, укрепление их политической, социально-экономической мощи, накопление огромных финансовых средств привели к постепенному подчинению деревни городу. Сохранение остатков феодальной юрисдикции, отношений экономической, а подчас и личной зависимости привело к тому, что подчинение крестьян

22

городским магнатам стало не только носить характер феодального или капиталистического подчинения, но и приобрело отчетливые черты административного, политического господства. Юридическое неравноправие жителей деревни в целом по отношению к горожанам особенно проявилось в продовольственной политике, законодательном закреплении норм неэквивалентного обмена сельскохозяйственных продуктов, принципах набора на военную службу.

Одновременно с усилением позиций города шло расширение территории и влияния наиболее сильных городов-государств, поглощение ими мелких и менее мощных городов. Начиная с XIV века Венеция последовательно вела так называемую политику захвата «твердой земли» (terra ferma), могущественные князья Висконти пытались подчинить Геную, Сфорца — утвердиться в Ломбардии. После авиньонского пленения пап (конец XIV в.) и последовавшего за ним великого раскола (рубеж XIV—XV вв.) Ватикан усиленно насаждал свое влияние в мелких государствах Центральной Италии.

Причудливая картина взаимного влияния и противоборства постепенно приобрела определенность, когда на политической карте страны появилось ограниченное число крупных синьорий. Новые государственные образования развились в XV веке в большей степени в результате количественного роста, как конгломерат существовавших в ХШ—XIV веках мелких городов-коммун, нежели как качественно новые политические и социальные организмы. С новыми синьориальными институтами сосуществовали и корпоративная организация и старые коммунальные учреждения. В центре синьорий пользовались привилегиями небольшие подчиненные города, а на периферии — остатки родовой аристократической знати. Переход к синьориальным формам радикально не изменил ни существа экономических взаимоотношений города и деревни, ни политической природы государства, ни его социальной структуры.

23

В противовес всевластию узкого слоя разбогатевших оптиматов развертывалось народное движение городских ремесленников и мелких торговцев, стремившихся к расширению социальной базы коммунального правления, демократизации политического механизма. Борьба за политическое господство, приобретавшая временами самые острые формы, привела, однако, не к смене руководящего класса, а лишь к его частичному обновлению за счет наиболее состоятельных торговцев и разбогатевших ремесленников. Она обусловила дальнейшее имущественное расслоение и сословно-политическую дифференциацию.

В этой сложной обстановке власть захватывали влиятельные политические и военные лидеры, выделившиеся из среды руководящего слоя. При этом они умело использовали разобщающую систему цеховой организации, играли одновременно и на недовольстве «мелкого люда» (popolo minuto), и на страхе и аполитичности оптиматов (optimati), сочетали тактику различных уступок с открыто террористическими методами. Так проявлялись олигархические тенденции в государственно-политическом оформлении синьорий, часть которых в дальнейшем превратилась в княжества.

Политическая и социальная ситуация в Италии на рубеже XV—XVI веков осложнялась активным противостоянием папства и империи — двух космополитических учреждений, которые в течение веков определяли судьбы страны. Однако в рассматриваемый период их влияние стало ослабевать. Авторитет католической церкви, некогда бесспорный, все чаще приходит в противоречие с укрепившейся самостоятельностью больших национальных государств, требующих уважения собственного суверенитета. Престиж и реальная власть папства заметно ослабевают в ходе движения за религиозную Реформацию, прокатившегося по всей Европе. То же самое относится и к Империи. После того как Ломбардская лига (союз северных городов) нанесла поражение императорскому само-

24

властию Барбароссы (ХII—XIII вв.), получение императорских инвеститур и принесение обета верности Священной Римской империи становится все более чистой символикой, данью ветхозаветным традициям. Острое соперничество папства и Империи приводит к их взаимному истощению и создает благоприятные политические условия дает становления итальянских городов-государств, хотя еще долгое время остаточные формы этой борьбы осложняют процесс формирования единого итальянского государства. В целом для Италии в эпоху позднего Возрождения характерно противоречивое сочетание партикуляризма и космополитизма, центробежных сил и интеграционных тенденций. В самом деле, лишь историческим парадоксом можно объяснить то, что гвельфы (партия нарождавшейся буржуазии) выступали в альянсе с папством против светской власти, которую, как ни странно, поддерживала нобили — сторонники иностранного императора. Италия, где впервые в мире зародился капитализм, очень долго сохраняла элементы феодальной и дофеодальной архаики: будучи объединяющим центром католического мира, она сама оставалась раздробленной. Святой престол — формально с целями возвышенными, абстрактно-гуманистическими — активно вмешивался в мирские дела итальянских государств и фактически превратился в препятствие национальному единству. Клерикальные теоретики в стремлении ослабить власть светских государей допускали справедливым и возможным проявление недовольства низов вплоть до восстания против тиранов. Наконец, чем, как не парадоксами развития, можно объяснить тот факт, что расширение торговых отношений итальянских городов-государств с другими странами способствовало не только подъему фракционизма и партикуляризма, но и выявлению общих интересов, формированию нового миропонимания, укреплению интеллектуального и культурного единства, у истоков которого, по словам Макиавелли, стоял «духовный отец итальянцев» — Данте.

25

Острое соперничество городов-государств, стремление господствующих кланов закрепить за собой наиболее важные пути сообщения и рынки, «вывести из игры» конкурентов привели к созданию Лиги итальянских городов. Ее появление означало не только осознание общих интересов и угрозы интервенции со стороны Империи, Франции и Испании, но и желание взаимно нейтрализовать и уравновесить собственные экспансионистские устремления.

Из противоборства идей, течений, богатейшего опыта социальной борьбы и выходят великие фигуры итальянской политической культуры XIV—XVI, да и последующих веков. Становление национальной государственности, зарождение и укрепление новых капиталистических порядков, ломка стереотипов схоластического мышления весьма рельефно отразились на людях, входивших в административный и дипломатический аппарат (кстати, весьма эффективный) новых синьориальных государств. Наиболее дальновидные и наблюдательные из них понимали необходимость объединения страны и в то же время не видели для этого надлежащих условий. На рубеже XV— XVI веков подобное настроение распространилось и породило различную реакцию: эмиграцию, уход в религиозную жизнь, отрыв культуры от профессиональных занятий, духовных интересов, от понимания гражданского долга. Мало кто пытался вдумчиво проанализировать ситуацию, причины упадка и найти выход из кризиса.

Среди немногих, кто в этой атмосфере глубоко и ответственно занялся поиском новых форм политической жизни, предложил «разрушить все связи со старым и ввести новый порядок», если потребуется с «решимостью хирурга или революционера»[1], оказался Никколо Макиавелли — один из первых и наиболее крупных политических мыслителей Нового времени, биография которого органически вписалась в судьбу его родины — Флоренции, а творчество стало достоянием всего человечества.

26

* * *

Собранные в настоящем издании труды Макиавелли представляют собой произведения зрелого периода. Но их едва ли следует рассматривать самодостаточно, самоограниченно, qua tails — как таковые. Еще в меньшей степени они представляются результатом внезапного озарения дли схоластического абстрактного конструирования под влиянием античных примеров. Содержательно, тематически и, можно сказать, генетически они связаны с предшествующими его работами, являются их продолжением и обобщением, их логическим завершением.

Сказанное относится уже к первому свидетельству публичной деятельности флорентийского секретаря. «Доклад -Магистрату Десяти о положении дел в Пизе» — дипломатическое донесение, не предназначенное к опубликованию. Донесение, во многом еще незрелое, уже содержит стиль и подходы последующих работ. По своей тематике, методологии, постановке проблем и внутренней структуре «Доклад» предвосхищает наиболее крупные произведения автора. Вряд ли безоговорочно можно видеть в нем «предчувствие «Государя»»[2], но уже здесь действительно глубоко затронут вопрос о государственном правлении, ставший центральной темой творчества Макиавелли. Именно с этого времени он начинает заниматься проблемой силы, необходимой для жизнедеятельности государства. «Доклад», направленный в Палаццо Веккьё, стал первым «документом политического действия»[3], которое затем наполнит все сочинения великого итальянца.

Следующая группа работ представляет собой уже не документацию служебного пользования, а скорее попытку в литературной форме обобщить накопившийся политический опыт. Это прежде всего относится к сообщениям, появившимся в результате поездок («легаций») к герцогу Валентине в конце 1502 — начале 1503 года: «Описа-

27

ние того, как герцог Валентине избавился от Вителлоццо Вителли, Оливеротто да Фермо, Синьора Паоло и герцога Гранина Орсини», «О том, как надлежит поступать с восставшими жителями Валь-ди-Кьяны» и «Речь о снабжении деньгами, произнесенная отчасти для вступления и оправдания». Первое среди них, «Описание», положило начало широко распространившемуся представлению о том, что Цезарь Борджа — прототип макиавеллевского «Государя», а проводимая им политическая линия — практическая модель концепции «макиавеллизма». Впрочем, в литературе высказывалась точка зрения, что «Описание» есть плод зрелых размышлений флорентийского секретаря, появившийся после «Государя»[4]. Оставляя открытым вопрос хронологии, отметим другое: это первое произведение, где Макиавелли вводит в научный оборот понятие «фортуна» (fortuna), хотя и определяет его достаточно однозначно и предельно конкретно. Здесь же отчетливо проявилось ставшее потом доминантой стремление мыслителя вывести из фактов текущей политики, свидетелем и участником которых он был, «урок» общего характера. То же можно сказать и о ретроспективном характере анализа. Обращение к прошлому с самого начала ведется не с узкоинструментальными целями, не как «вынужденная мера», вызванная конкретной необходимостью Флорентийского государства обеспечить мир в Ареццо перед лицом внешней опасности[5], а выступает смелой попыткой привлечь историю в качестве «наставницы жизни».

Реляция о событиях в Валь-ди-Кьяне написана по следам восстания в Ареццо 4 июля 1502 года, организованного против Флоренции Цезарем Борджа через его кондотьера Вителлоццо Вителли и подавленного с помощью

 

28

Франции. В этом произведении автор смело подступает к вечной проблеме возможных мятежей и их предотвращения, ставшей одной из центральных во всех работах, включенных в настоящий том. Причем Макиавелли ставит вопрос предельно широко — как проблему отношений в целом между господствующими и подчиненными городами, к решению которой в его время оказалась ближе Венеция, а не Флоренция.

К важным, политически значимым произведениям относятся описания городов и стран, которые посетил ученый. В них не только показаны дипломатические интриги дворов, но и даны сведения о положении государства, его форме правления и устройства, о законах и обычаях, действующих в той или другой стране. Типичны в этом отношении работы «О природе галлов», «Памятка тому, кто едет послом во Францию», «Картина французских событий», написанные в 1503—1510 годах.

Из германского опыта следует упомянуть «Доклад о положении дел в Германии», написанный 17 июля 1508 года, «Рассуждение о положении дел в Германии и о германском императоре» и «Картину германских событий», относящиеся к 1508—1510 годам.

Если из Франции флорентийский секретарь докладывает о причинах могущества централизованного государства, то из Империи он пишет о слабости государственного и общественного организма, коренящейся, по его мнению, в постоянном делении немецкого феода, дисгармонии в усиливающихся трениях между Императором, вассалами и вольными городами. Характеризуя государственные механизмы ведущих европейских государств, Макиавелли сравнивает Германию и Францию. Он пытается объяснить, почему «французская монархия и французские короли являются сегодня более сильными, богатыми и могущественными, чем когда-либо». Среди причин, определяющих прочность французского государства, он отмечает объединение всей и территории под властью короны; право перво-

29

рожденного сына на все поместье отца, чего не существовало в Германии и на большей части Италии; положение французских баронов, более зависимое и ограниченное, чем феодалов Неаполитанского королевства или Германии. Нет необходимости пояснять, что эта тема будет продолжена и развита в «Государе» и «Рассуждениях» .

В свою очередь содержательные аспекты главных работ Макиавелли не завершаются заключительными главами тех его произведений, что написаны в ссылке, в Перкуссине. Тематика «Государя», «Рассуждений» однозначно становится его alter ego, разрабатывается им до конца дней, причем в совершенно разных, подчас неожиданных литературных жанрах. Так, важное значение для характеристики политических взглядов Макиавелли имеет целый ряд его писем. Среди них письмо семье Пал лески (сторонники Медичи), относящееся к периоду поражения под Прато. Макиавелли обращается к Паллески с призывом спасти репутацию Содерини, а с ним и всего республиканского прошлого. Ценность письма не в политическом анализе обстановки, сложившейся в пользу Медичи, а в теоретических обобщениях, созвучных первой книге «Рассуждений». Вместе с тем оно выдающееся свидетельство того, что, несмотря на драматическое крушение своей политической карьеры, флорентийский секретарь ставит интересы Родины превыше всего.

Тематически близко к данному письму стоит «Краткий обзор положения дел в городе Лукка» (осень 1520 года). К тому же времени относится работа «Жизнь Каструччо Кастракани из Лукки». Наконец, за два года до смерти Макиавелли пишет «Историю Флоренции» — произведение, поразительное по широте охвата, богатству и глубине обобщений и, что особенно важно, успешно продолжающее политическую, государственно-правовую тематику его эпохальных трудов.

30

* * *

Можно сказать, что политические, историографические работы Макиавелли родились из соединения двух противоположных движений его характера. Он выступает как теоретик, склонный из рассмотрения отдельных простых случаев и непосредственного политического опыта вывести общие принципы, способные объединиться в политическую доктрину. В то же время он человек действия, захваченный флорентийскими и итальянскими событиями своего времени, более того, желающий повлиять на конкретную реальность, изменить ее в соответствии с собственными идеалами. Эти наиболее типичные черты его творческой натуры, почти единодушно отмечавшиеся макиавеллеведами, перешли и на его крупные работы, в которых холодная, расчетливая научность удивительно органически сочетается со страстностью, сарказмом и иронией.

Как мы уже отмечали, Макиавелли творил в поистине судьбоносный момент истории своей страны, когда Италия представляла собой, по словам поэта, «в суровой буре судно без кормила». Он мечтал о государе (principe), который своей доблестью (virtu) мог бы соединить воедино рассыпавшиеся национальные части, с помощью своей сильной власти (autorita) создать могучее независимое централизованное государство (stato), в рамках которого только и возможна, по его глубокому убеждению, какая-либо гражданская жизнь и общественная инициатива. Эти политические идеалы виделись Макиавелли в контексте культуры Возрождения, которая, обращаясь к классическому наследию как универсальной модели, указывала новые светские и научные горизонты человеческой Деятельности, свободной от оков вековой ортодоксии. Иными словами, для Макиавелли политика — это такая сфера государственной деятельности, которая вырабатывает в себе и для себя самой собственные закономерности и.собственные цели, использует приемлемые для себя

31

средства. Она может быть оценена, следовательно, только применительно к данным целям и средствам, только руководствуясь указанными закономерностями, а не какими-то внешними критериями, основанными, в частности, на вере или морали. Отсюда проистекают стремления Макиавелли возвести политику в ранг науки, выводить ее законы из неизменной природы человека и из уроков прошлого, следуя канонам миропонимания эпохи Возрождения, которое для каждого вида социальной активности предлагало найти куда более совершенный античный образец, которому и надлежало следовать-

По иронии судьбы, свидетеля, описавшего и разоблачившего широко распространенную в политике и дипломатии практику рыцарей «плаща и кинжала», самого представили изобретателем и творцом системы политического коварства. Его позитивную санкцию на использование всех средств применительно к конкретным условиям и конкретному времени конкретной страны объявили универсальной политикой макиавеллизма. Его язвительная насмешливость и горькая ирония в описании «деяний» типичных представителей такой политики — герцога Ва-лентино или папы Александра VI Борджа — расценивались как безоговорочное их одобрение.

Было бы очевидной натяжкой утверждать, что флорентийский ученый — единственный, кто занимался теоретическим осмыслением политики на итальянской почве. В национальной литературе задолго до Макиавелли были созданы трактаты о государе (Джованни Джовиано Понтано), о правлении государей (Пьер Джакомо Джен-наро), о величии государей (Джуниано Майо), об обязанностях государей (Диомеде Карафа), о тиране (Бартоло Сассоферрато) и т.д. О политике писали и на далеком юге, в Неаполе, и во Флоренции, на берегах его родного Арно (Леонардо Бруни, Колуччо Салютати). Однако эпоху в политической науке на рубеже средних веков и Нового времени сделали именно произведения Макиавелли.

Макиавелли не сформулировал в полной и завершен-

32

ной форме фундаментальные принципы, не составил, так сказать,-их органическую экспозицию. Однако включенные в настоящее издание произведения, несмотря на их разноплановость, позволяют в известной мере реконструировать их в достаточно целостную систему. При этом следует, как считают, принимать во внимание определенный налет прагматизма, свойственный этим работам, отмеченную выше противоречивость Макиавелли, вызванную внешними обстоятельствами необходимость компромиссов, учета конъюнктуры, колебания между противоположными тезисами[6]. С таким мнением можно согласиться лишь отчасти, ибо для Макиавелли куда более характерны исключительная логичность его воззрений, непоколебимая твердость в отстаивании взглядов, не соглашательство и колебания, а принципиальность позиций и презрение к «партии середины». В противном случае его личная судьба и карьера сложились бы куда более комфортно и внешне счастливо.

Ограниченный объем предисловия не позволяет в полной мере развернуть аргументацию, убеждающую в приоритетности идей политика по целому ряду научных направлений. Назовем лишь некоторые его положения, оказавшиеся наиболее плодотворными, без сколько-нибудь глубокого их раскрытия.

Следует прежде всего отметить новаторские по сравнению с античностью и средними веками методологические позиции Макиавелли в понимании исторического процесса. Он констатировал, что определяющим является влияние «действительного хода вещей», а не субъективные желания и представления людей, пусть даже и стоящих у руля государственной власти[7].

Макиавелли пытался объяснить мир из него самого, выделить причинно-следственные связи, определяющие вечное движение и изменчивость бытия. Его внимание

33

привлекают динамика политических отношений, движение государственных форм, политические перевороты, переход от одного качества к другому. Он тщательно изучает взаимосвязь закономерного и случайного в истории, и в частности на примере деятельности папы Александра VI и его сына Цезаря Борджа — «хороших знатоков случая». Сосредоточенность на парадоксе, противоречивости проявляется у Макиавелли в обрисовке взаимоисключающих черт психологии правителя, его поведения и поступков, «которые кажутся хорошими, но приводят к гибели, представляются поражением, но обеспечивают безопасность»[8].

Едва ли оспорим взгляд на Макиавелли как на основоположника современного, несмотря на прошедшие пять с лишним столетий, понимания политики. Дело не только в том, что он посмотрел на политику «человеческими глазами». Привычная и в общем-то ограниченная цитата требует своего раскрытия. /Оригинальный вклад ученого в политику определяется попыткой ее обоснования как самостоятельной науки, особой формы практической деятельности, выделением ее понятий, институтов, функций и сторон, принципов и сфер деятельности как культурного феномена.

Макиавелли исследует политику в разнообразных аспектах и проявлениях: как «гражданские раздоры между нобилями, пополанами, плебсом», как проблему завоевания, удержания и использования государственной власти и как определение форм, задач, содержание деятельности государства, его устройства и форм правления. Значительное внимание он уделяет экономической политике. Вопросы денег, торговли, кредита его интересуют в тесной связи с политическим искусством, преследующим практические задачи государственного управления. Макиавелли намечает целый ряд протекционистских мер, проводимых «новым государем» с целью поощрения «всяких по-

34

лезных изобретений и усовершенствований». Государство должно «награждать всех, кто каким-либо образом способствовал его обогащению и росту»[9]. Один из наиболее глубоких исследователей творчества писателя, Антонио Грамши, считал, что флорентийский теоретик пишет о «политико-социальной среде, предполагаемой классической политической экономией, а следовательно, его позиции приближаются к позициям английского экономиста Уильяма Петти».

Политическую мысль Макиавелли можно рассматривать как яркое проявление идейной сущности Ренессанса, отразившее закономерный объективный процесс общеевропейских, мировых событий, и как реакцию на политическую раздробленность Италии. По этой же причине фигура Макиавелли как политического теоретика чрезвычайно сложна. С одной стороны, он глубоко национален, проблема государства занимает его не академически, как интересная сама по себе, а как национальный феномен, приобретший особую сложность из-за долгого и сложного исторического пути, пройденного Италией. Страстный патриотический призыв к нации — логическое завершение «Государя» — превращает его в политический манифест, по выражению Э. Кинэ, в ««Марсельезу» XVI столетия».

С другой стороны, Макиавелли «существенно космополитичен» уже в силу принадлежности к «новому итальянскому интеллектуальному классу европейского значения»[10]. Но его космополитизм несет в себе положительное содержание. Он не связан с глобальной организацией католической церкви, чья антинациональная политика способствовала раздроблению страны, он находится в тесной связи с практикой становления новой государственности, с теоретическим и доктринальным осмыслением международного опыта. Он «теоретизировал в Италии то, что в

35

Англии было совершено Елизаветой, в Испании — Фердинандом Католиком, во Франции — Людовиком XI, в России — Иваном Грозным»[11]. Только на этой широкой «космополитической» основе Макиавелли мог стать подлинным теоретиком национального государства.

Макиавелли первым из мыслителей Нового времени указал на центральное место политики в социальной практике и по существу выдвинул «постулат самостоятельной трактовки политики»[12]. Объяснение политических событий, ранее безнадежно оторванное «от лежащей в их основе эмпирической действительности»[13], обрело научные критерии, а сама политика получила возможность превратиться из утопической в опытную, реальную и в конечном счете прогнозируемую.

Вопрос о соотношении политического реализма и утопизма у Макиавелли достаточно сложен уже потому, что сложна и противоречива его эпоха. Возрождение с его духом антиклерикализма отличается реализмом, вместе с тем оно индивидуалистично и антропоморфно по природе, а значит и утопично. Не случайно именно в эту эпоху появилась целая плеяда гуманистов (Салютати, Бруно, Верджерио), выступавших с проектами совершенных государств. В этом смысле макиавеллевский «Государь» тоже «своего рода утопия»[14], ведь он олицетворение не конкретного государственного деятеля, а скорее символ идеального кондотьера. Вместе с тем теоретические положения Макиавелли глубоко реалистичны, так как являются отражением исторического процесса, современником которого он был. Дальновидный теоретик национально-освободительного движения, Макиавелли подчеркивал, что государственный деятель должен жить политическими реалиями, если не хочет обречь себя на поражение,

36

ибо, «кто оставит в стороне то, что есть для изучения того, что должно быть, скорее придет к гибели, чем к спасению»[15].

Проблема реализма в политике, поставленная Макиавелли, проявилась и в последующем, обнаруживая разные решения. Так, если Фрэнсис Бэкон симпатизирует флорентийцу, то Томазо Кампанелла, высоко оценивавший Макиавелли, противопоставляет его «политическому реализму» собственную утопию — «Город солнца», virtu «Нового государя» — вдохновение «монархического мессии», развивающемуся буржуазному гражданскому обществу — сообщество без денег, рыночных отношений, частной собственности и классов.

Разрешение дихотомии реализм — утопия влекло за собой новые вопросы: следует ли государю, исповедующему политический реализм, руководствоваться тем, что «есть», или брать в расчет то, что «должно быть»? Ответ во многом определяется тем, как рассматривать Макиавелли — преимущественно как дипломата, или как мыслителя, или как политика.

Полномочный посланник Десяти, он достойно представлял не только Флорентийскую республику, но и кардинальные принципы буржуазного дипломатического искусства, инициативно и творчески подходя к делу, «выжимая» максимум возможного в, как правило, узких границах полученных полномочий. Макиавелли-ученый стремился постичь смысл законов социальной жизни, хотя и оказывался лишенным возможности их использовать. Другое дело Макиавелли — активный политик: он не может не учитывать того, что «должно быть», не делать политических прогнозов. При этом макиавеллевское «должно быть» не есть нечто неопределенное и неясное. Он определил свою цель и видит средства ее достижения в самой действительности. Поэтому макиавеллевское «должно быть» конкретно, и, более того, для своего времени оно

37

является единственно реалистическим, основанным на историзме истолкованием действительности... единственно верной политикой». Поэтому его произведения не утопическое описание идеальных государственных порядков, а «книги непосредственного действия»[16].

Понимание теоретических конструкций флорентийского политика часто бывает затруднено из-за механического перенесения на Возрождение несвойственной ему системы понятий. Его главные произведения, и в частности «Государь», требуют конкретно-исторического подхода. Последнее, как указывал Гегель, «надо читать под непосредственным впечатлением» той эпохи, и тогда оно предстанет как «истинно великое творение подлинно политического ума высокой и благородной направленности»[17].

Макиавелли отметил самостоятельное и центральное место политики не только в социальной практике, но и в общественном сознании. Он решительно разорвал узы, которые в течение долгих столетий связывали вопросы государственной политики с нравственностью. Тем самым теоретическое рассмотрение политики было наконец освобождено от морали. Отделив политику от теологии, Макиавелли перевернул сами основы политического сознания: средневековый принцип фидеизма, «веры» (fides) он заменил принципом «согласия народа» (consensus), впоследствии ставшим стержнем концепции суверенитета Ж. Бодена и Ж.-Ж. Руссо. Флорентийский теоретик был уверен в том, что активный «консенсус», сцепление, связь общества обеспечены в той мере, в какой «новый государь» стремится ликвидировать феодальную анархию, ограничить папскую власть, образовать сильное национальное государство. Выполнить эту задачу было невозможно без сознательной поддержки тех, кого позднее во Франции назовут «третьим сословием». Видимо, под этим углом зрения следует понимать характеристику флорентий-

38

ского мыслителя как «теоретика национальных государств, имеющих тенденцию к превращению в абсолютные монархии»[18].

Макиавелли, несомненно, обеспокоен проблемой политического лидерства. Хотя формально «Государь» обращен к конкретному адресату, фактически он рассчитан на гипотетического «человека Провидения» (di fortuna), причем совсем не обязательно из «высших слоев общества». Наоборот, кандидат на роль политического лидера должен быть «popolare» — «народным». В принципе им мог стать любой итальянец, обладающий выдающимися личными качествами, весь комплекс которых обозначается одним словом «virtu»[19].

Чтобы помочь «новому государю» править целеустремленно и действенно, Макиавелли убеждает, что необходима только одна политика — реалистическая и решительная, требующая сплотиться вокруг того государя, который знает цель и не останавливается перед необходимыми средствами. Если цель исторически прогрессивна, национально оправданна, решает основную проблему эпохи, устанавливая «порядок, в котором можно спокойно двигаться, работать, действовать», то народ «забывает» средства ее достижения.

Проблему соотношения политических целей и средств Макиавелли разрабатывает с учетом исторически созревших обстоятельств. Кажущаяся «неразборчивость» в средствах на поверку оказывается элементом научного значения в политике. Кстати, макиавеллевское условие соответствия целей и средств оказалось плодотворным и в социологии, составив, например, основу выделения «логических и нелогических действий» В. Парето и М. Вебера.

Интересы флорентийского ученого, не ограничиваясь анализом внутриполитических явлений и процессов,

39

выходили в сферу внешней политики. Эти разработки привлекли внимание Фихте уже в начале XIX века, когда Германия, раздавленная и оккупированная французскими войсками, оказалась в ситуации, аналогичной той, что сложилась в Италии на рубеже XV—XVI веков. Отталкиваясь от воззрений великого флорентийца, Фихте пытался раскрыть высший моральный смысл, заключенный в формуле «Salus et decus populi suprema lex esto» («Благо и слава народа пусть будут высшим законом») и противоположный тому эгоистическому интересу правителей, который, по мнению Фихте, является в большинстве случаев фактическим мотивом войн, вспыхивающих между народами[20].

Связь внутриполитических процессов и внешней политики все чаще исследуется и современной наукой. «Взаимоотношения политики в национальном и международном плане, выделенные еще Макиавелли... — пишет американский социолог Дж. Бартон, — это теперь одна из центральных проблем международных отношений»[21].

Макиавелли выдвинул теорию циклического развития политико-государственных форм (демократия — олигархия — аристократия — монархия), напоминавшую классические схемы Платона, Аристотеля, Полибия. Действительно, влияние на него античного наследия велико. Начиная с Петрарки, все мыслители Возрождения воспринимали античность как далекую родину. Но флорентийца нельзя считать реставратором или антикваром от политики. Его заслуга не просто в возвращении политической науки к аристотелевским принципам, а в установлении прочной связи между политическими идеалами Древности и Нового времени, идеалами достаточно различными. В самом деле, теория «исторических цик-

40

 

Предыдущий | Оглавление | Следующий