Предыдущий | Оглавление | Следующий

После упорного сопротивления Карл I должен был уступить перед энергичными требованиями парламента и санкционировать «Петицию о праве», подписав ее выполнение. Однако немедленно после этого он распустил парламент и затем почти двенадцать лет управлял страной без содействия парламента. В этот период противозаконные действия властей и нарушения личной свободы особенно умножились. Но постоянное нарушение законов не развратило английский народ, а только усилило его решимость отстаивать старые законы страны и правовой порядок. Поэтому, когда в 1640 г. Карл, вынужденный обстоятельствами, снова созвал парламент, то настроение страны было таково, что этот парламент, известный в истории под именем «долгого», стал во главе революционного движения, захватил в свои руки всю власть и самостоятельно правил страной. Долгий Парламент начал с преследования злоупотреблений и водворения законного порядка, но ему не удалось осуществить свою первоначальную цель, так как эпоха революции была для Англии вместе с тем и эпохой гражданской войны. Период гражданской войны и последовавший за ним период республики с сопровождавшим их военным деспотизмом революционных войск и их вождя Кромвеля были мало благоприятны для строгого соблюдения неприкосновенности личности и индивидуальной свободы. Еще менее могла восторжествовать законность после смерти Кромвеля, когда наступила реакция, приведшая к реставрации Стюартов. Но как ни полна была эта реставрация в политическом отношении, она не могла уничтожить всех результатов революции. Сила прогресса в том и состоит, что даже самая крайняя реакция не может его совершенно сломить; часто именно в период реакции осуществляется то, что было невозможно осуществить во время революционно-реформаторского подъема. Толь-

547

ко в первый период реставрации, пока производились расчеты за крайности революции, индивидуальная свобода нарушалась; но реставрация не возобновила Звездной Палаты и ее деятельности, а главное, смена в очень короткий период времени противоположных политических режимов исказила безотносительную ценность законности и неприкосновенности личности. Поэтому в 1679 г., когда реакция еще не прошла целиком, был издан парламентский акт, который называется «Акт о лучшем обеспечении свободы личности и о предупреждении заключений за морем». Этот акт более точно и определенно устанавливал способы и формы применения указов о Habeas Corpus. Co времени его издания индивидуальная свобода в Англии была вполне гарантирована и не подвергалась грубым нарушениям, если не считать короткого периода ее истории. Этот период наступил непосредственно после смерти Карла I в 1685 г. и восшествия на престол его брата Иакова. Но царствование Иакова II, отличавшееся произволом и целым рядом насилий, продолжалось всего три года и закончилось новой революцией, изгнанием Иакова и устранением от английского престола мужской линии династии Стюартов. В 1688 г. на английский престол был призван Вильгельм III, представитель новой династии Оранской, а в 1689г. он утвердил выработанный парламентом билль и декларацию о правах, которыми подтверждались все старые законы Англии о правах парламента и личной неприкосновенности английских граждан.

Но неприкосновенность личности в Англии обеспечивается не столько парламентскими законами и биллями, сколько замечательной организацией английских судов и совершенством форм английского процесса. Исследователь английских конституционных учреждений Дайси высказывает мнение, что даже парламентские провозглашения права «имеют некоторое сродство с судебными решениями». По его мнению, «петиция о праве и билль о правах не столько "провозглашения прав" в иностранном смысле слова, сколько судебные осуждения различных притязаний и действий короны, которые тем самым объявлялись незаконными». Приказы о habeas corpus составляют часть английского процессуального права; акт о habeas corpus 1679 г. более точно и определенно устанавливает те правила, которые соблюдаются при выдаче этих приказов. На основании его всякий арестованный, считающий себя лишенным свободы незаконно или неправильно, может просить суд выдать ему приказ-habeas corpus; с такой же просьбой может обратиться родственник заключенного, его поверенный или любое лицо, интересующееся его судьбой. Приказ-habeas corpus есть распоряжение суда, обращенное к должностному или частному лицу, держащему кого-нибудь в заключении, о том, чтобы он доставил заключенного в суд. По получении приказа-habeas corpus тюремный смотритель или тот, кто держит в заключении лицо, названное в приказе, должен в самое короткое время доставить заключенного в суд и дать подробное объяснение о причинах, обстоятельствах и времени задержания его. По представлении заключенного суд немедленно приступает к расследованию причин и обстоятельств, приведших к его аресту, и в случае признания их незаконными или неправильными тут же освобождает заключенного. Точное и строгое выполнение всех отдельных правил, касающихся приказа-habeas corpus, обеспечивается тем, что на нарушителей их налагаются тяжелые штрафы. Эта простая процедура, в связи с правом, предоставляемым всякому, неправильно или незаконно арестованному, предъявлять иск об убытках к нарушителю его свободы, вполне гарантирует личную неприкосновенность в Англии. Ее значение и характер дает Дайси право придти к заключению, что английская конституция «есть конституция, созданная судебными решениями, и имеет все отличительные черты, как дурные, так и хорошие, свойственные праву, выработанному путем

548

судебной практики». Таким образом, неприкосновенность личности является с конца XVII столетия неоспоримым достоянием всякого английского гражданина. В XIX столетии были проведены законодательным путем некоторые усовершенствования в применении приказов-habeas corpus на новые категории лиц. Так, актом 1816 г. были улучшены формы применения приказов-habeas corpus к неуголовным делам, т.е. к тем случаям, когда, например, требуется возвращение ребенка родителям, или освобождение психически здорового из дома умалишенных, или же отпуск из монастыря монаха или монахини, не желающих в нем оставаться.

В противоположность столь раннему и столь совершенному осуществлению индивидуальной свободы, поскольку она заключается в неприкосновенности личности или, по образному выражению английских актов, в свободе тела, индивидуальная свобода как свобода духа и совести очень медленно и поздно осуществлялись в Англии. Вообще почва Европы была крайне неблагоприятна для признания принципа свободы совести, и в этом отношении Англия не составляла исключения. Но тем не менее англичанам ранее других европейских народов было присуще стремление осуществить и эту сторону индивидуальной свободы; и те элементы английского народа, которые не мирились с отсутствием свободы в этой области и видели невозможность осуществления ее на почве старой Англии, осуществили ее на почве новой Англии в колониях Северной Америки, превратившихся впоследствии в С.-А. Соединенные Штаты. Идея свободного обсуждения и решения вопросов совести или религиозных верований получила широкое распространение в эпоху реформации. Сама реформация явилась следствием критики и отрицания некоторых положений, на истинности и непреложности которых настаивал католический Рим. Но вожди реформации проводили критику только до известных пределов и отвергали только некоторые положения, установленные римско-католической церковью; затем они остановились в своей критике и потребовали от всех своих последователей, чтобы они также остановились, отрицая за ними свободу подвергать сомнению те положения, истинность которых они считали основанной на Священном Писании. Всех несогласно мыслящих они так же жестоко преследовали, как и католическая церковь. Так, Кальвин способствовал тому, что Цвингли как еретик был сожжен в Цюрихе; Лютер не воспрепятствовал казни Иоанна Лейденского; основатель реформационной церкви в Англии, Генрих VIII, возвел на эшафот известного автора «Утопии» Томаса Мора за его преданность католицизму. Реформация, возникшая отчасти благодаря свободе критики и отрицанию некоторых положений религии, не только не привела к признанию свободы совести, а наоборот, вызвала религиозные войны. Те политические организации, которые создались в Европе, долго не могли усвоить того положения, что государство и правительство не должны вмешиваться в сферу религиозных верований и научных убеждений, являющихся свободным достоянием каждого. Поэтому в результате религиозных войн, которые возникли благодаря реформации, в конце концов был признан лишь принцип cujus regio ejus religio, т.е. чье царство, того и религия. На основании этого принципа признавалась правомерность существования в Европе государств, исповедующих различные религии, но население каждого из них должно было исповедовать ту же религию и иметь те же верования, как и его король, т.е. носитель монархической власти и его правительство.

Англия принимала участие во всех религиозных войнах Европы в XVI и XVII столетиях, становясь на сторону протестантских государств. Одновременно с этой внешней политикой английское правительство внутри преследовало не только католиков, но и последователей различных реформированных сект, чуждавшихся

549

официально признанной в Англии протестантской церкви. Таким образом, представители этих сект должны были особенно почувствовать значение принципа свободы совести. Однако осуществить этот принцип им удалось только на совершенно новой почве английских колоний в Северной Америке. Начиная с первых десятилетий XVII столетия, сюда стекались беглецы из Англии, преследуемые за свои религиозные убеждения. Последователи одной из наиболее гонимых сект — пуритане — основали в 1629 г. в колонии Массачусетс город Салем; но и они заключили договор, на основании которого в этой общине могли жить только пуритане. Однако, в 1631 г. к ним из Англии переселился молодой пуританин Роджер Вильяме; когда он был избран священником общины Салем, он стал проповедовать с церковной кафедры полную свободу совести и отделение церкви от государства. Это не встретило сочувствия и, разойдясь с большинством членов общины Салем, он с небольшой группой сторонников переселился в колонию Род-Айленд. Здесь в 1636 г. он основал город Провиданс, который стал родиной свободы совести. Положенные в основание всего политического строя общины Провиданс принципы свободы вероисповеданий скоро сделались господствующими в Америке. Американцы до сих пор свято чтят имя Роджера Вильямса как первого проповедника свободы совести. Напротив, в самой Англии, как уже отмечено выше, в противоположность принципам неприкосновенности личности, принцип свободы совести был осуществлен чрезвычайно поздно. Обстоятельства английской истории не благоприятствовали осуществлению свободы совести. Английская революция была произведена по религиозным мотивам, но когда побеждали представители одного направления, они преследовали представителей другого. Так, во время господства Долгого Парламента, т.е. с 1640 по 1647 гг., пресвитериане преследовали представителей англиканской церкви. Затем, когда власть перешла от пресвитериан к пуританам, последние притесняли пресвитериан. Во времена реставрации, начиная с 1660 г., преобладающее значение опять приобрела англиканская церковь, и сторонники ее преследовали и пресвитериан, и пуритан; все эти реформированные церкви одинаково преследовали католиков. После второй революции, к началу XVIII столетия, в Англии, однако, водворился мир между различными реформированными церквями. Представители их убедились в бесполезности взаимных преследований и вместе с тем научились благодаря долгой и открытой борьбе уважать друг друга. Поэтому ограничения прав представителей той или другой из реформированных церквей были уничтожены. Но представители католицизма и в течение всего XVIII столетия преследовались самым жестоким образом. В течение всего этого столетия паписты, или католики, считались в Англии государственными изменниками. Католики в это время были лишены не только политических прав, но и ограничены в своих гражданских правах; только в конце столетия были, наконец, отменены гражданские ограничения католиков. Наконец, только в 1829 г. произошло полное уравнение католиков в политических правах; начиная с этого года, католики могут занимать государственные должности, участвовать в суде присяжных и быть членами английского парламента. Эмансипация евреев была произведена еще позже, лишь в 50-х гг. XIX столетия. Наконец, последние ограничения прав по религиозным основаниям пали в Англии в 1880г., т.е. только четверть столетия тому назад.

Свобода печати в Англии никогда не была провозглашена как законодательный принцип. Эта свобода была осуществлена благодаря отмене закона, устанавливавшего целый ряд цензурных ограничений и налагавшего тяжелые наказания за преступления в печати. Очень тяжелые наказания за преступления в печати были введены в Англии при Генрихе VIII и королеве Елизавете. Они были удержаны, что особенно замечательно, и в эпоху английской революции, во времена

550

господства Долгого Парламента, провозглашения республики и учреждения протектората. Таким образом, первая английская революция не принесла с собою свободы печати, несмотря на то что один из духовных вождей ее, пуританин и поэт Мильтон, горячо выступил в защиту этой свободы. При возвращении Стюартов и реставрации старых английских учреждений снова были подтверждены законы, ограничивающие свободу печатного слова, но как и раньше, лишь на известный срок. Наконец, в 1695 г. этот срок истекал, и английский парламент отказался возобновить эти законы. Таким образом, именно в этом году, ,т.,«. только спустя несколько лет после второй революции, в Англии печатное слово сделалось свободным.

Еще замечательнее тот способ, каким в Англии осуществлена свобода собраний. В Англии совсем нет закона о свободе собраний, но в ней и нет надобности издавать такой закон, так как свобода собраний не отрицается и существует фактически. Теоретик английского конституционного права Дайси по этому поводу говорит: «Наши правила о публичных собраниях могут служить лучшим примером того, как английская конституция основывается на правах частных лиц. Право собираться есть не что иное, как результат взгляда судов на индивидуальную свободу личности и индивидуальную свободу слова. Нет никакого специального закона, разрешающего А, В, С сойтись где-нибудь на открытом воздухе или в другом месте с законной целью; но право А идти, куда ему вздумается, если он не совершает этим правонарушения, и говорить В все, что он захочет, если в словах его не будет заключаться никакой клеветы и ничего мятежного, право В делать то же самое... и т.д. до бесконечности, ведет к тому результату, что А, В, С, D и тысяча или десять тысяч других лиц могут (вообще говоря) сойтись в каком-нибудь месте, где всегда каждый из них имеет право быть с законной целью и законным образом». Таким образом, в Англии свобода собраний есть следствие особого представления о свободе личности как проявлении естественных прав всякого человека ходить, куда угодно, и говорить все, что не является нарушением закона. Но нельзя из этого делать тот вывод, который был высказан в нашей первой Государственной Думе в дебатах о проекте русского закона о свободе собраний. Тогда высказывалось мнение, что в Англии свобода собраний совершенно не ограничена и для нее нет абсолютно никаких пределов. Это утверждение неправильно; в Англии всякая свобода существует только постольку, поскольку она не нарушает прав и интересов других. Хотя в ней нет никаких законов, ограничивающих свободу собраний или свободу слова и печати, но это не значит, что эти проявления общественной жизни не регулируются в ней никакими правовыми нормами. Напротив, в Англии есть целая система обычно-правовых норм, созданных судебными решениями, которые вводят эти виды свободы в известные границы. В частности, например, устраивать собрания в тех местах, где это мешает передвижению, хотя бы на проезжих дорогах или на полотне железной дороги, в Англии нельзя. Так же точно в Англии запрещено собираться на известном расстоянии от парламента под открытым небом, так как предполагается, что всякое народное собрание может принять бурный характер и нарушить спокойствие и равновесие народных представителей; они тогда не будут в состоянии достаточно беспристрастно, хладнокровно и объективно обсуждать те вопросы, которые рассматривают, могут принять опрометчивое и поспешное решение. Одним словом, в Англии есть целый ряд ограничений свободы собраний, созданных обычаем и судебными прецедентами; они, однако, установлены не в интересах власти, не для того, чтобы избавить ее от лишних хлопот и забот, а в видах общественной пользы, для устранения резких столкновений между противоположными интересами и для взаимного ограждения свободы всех и каждого в отдельности.

551

В противоположность Англии, во Франции заботились главным образом о торжественном провозглашении индивидуальной свободы. Так, седьмая статья Декларации прав провозглашала: «Ни один человек не может быть подвергнут обвинению, задержанию или заключению иначе как в определенных законом случаях и согласно предписанным им формам. Кто испрашивает, изготовляет, исполняет или заставляет исполнять произвольно приказы, подлежит наказанию; но всякий гражданин, вызываемый или задерживаемый в силу закона, должен немедленно повиноваться: сопротивляясь, он совершает преступление». Другие статьи Декларации прав, как, например, 1, 4, 8 и 9, также устанавливали различные положения, обеспечивающие неприкосновенность личности. И хотя Декларация прав составляла введение в конституцию 3 сентября 1791 г., в 1 титуле ее еще особо было установлено, что «конституция гарантирует равным образом как естественные гражданские права: свободу всякому человеку идти куда угодно, оставаться в любом месте и оставлять его, не опасаясь быть задержанным или арестованным, иначе, как согласно формам, определенным конституцией». Эти положения повторялись затем в той или иной формулировке во всех без исключения последующих французских конституциях. Но в течение почти целого столетия они оставались лишь голыми принципами и не осуществлялись в жизни. Все французские правительства их нарушали. Так, конвент уже в 1793 г. издал распоряжение арестовать всех подозрительных лиц и держать их в заключении до окончания войны. Этим он подал пример для всех последовавших затем произвольных актов подобного же рода.

Наряду с прямыми нарушениями принципов, провозглашенных декларацией прав человека и гражданина, во Франции совсем не позаботились о конкретных и практических формах их осуществления. Наш известный ученый Максим Ковалевский в своем сочинении «Происхождение современной демократии» останавливается на том поразительном факте, что деятели, вырабатывавшие первые французские конституции, совсем почти не занялись правильной организацией судов. Происходило это вследствие того, что в эпоху великой французской революции все думали, что к захвату власти и злоупотреблению ею склонны только монархи. Между тем опыт показал, что если в самой организации власти нет ограничивающих ее форм, то необходимо возникает злоупотребление властью, кому бы эта власть ни принадлежала. Так, в великую французскую революцию после ниспровержения монархии первые захватили власть и злоупотребили ею якобинцы, т.е. представители наиболее демократической партии того времени. Целым рядом нарушений конституции они проложили путь для последующего государственного переворота Наполеона I.

Деятели первой французской революции не позаботились даже упразднить деспотизм и своевластие чиновников, установив правильные формы их ответственности. Напротив, как раз во время господства якобинцев был издан декрет, воспрещавший судебное преследование должностных лиц без согласия их начальства. Этот декрет явился источником знаменитой 75 статьи первой Наполеоновской конституции, так называемой конституции 8-го года республики, изданной в 1799 г. Она устанавливала правило, что для судебного преследования чиновников необходимо согласие Государственного Совета, т.е. высшего административного учреждения. Эта статья очень долго делала чиновников почти безответственными за самые грубые правонарушения; между тем она оказалась чрезвычайно живучей и пережила все революции и все государственные перевороты, которыми так богата история Франции XIX столетия. Только последний переворот, 1870 г., приведший к низложению Наполеона III и учреждению республики, послужил поводом и к отмене этой статьи, которая была совершена декретом

552

временного правительства. Постепенно, однако, из некоторых правил, вызванных применением этой статьи, во Франции выработалась особая система судебного преследования должностных лиц. Система эта, получившая свое завершение лишь при ныне существующем республиканском строе Франции, заключается в том, что чиновники ответственны не перед обыкновенными судами, а перед особыми, так называемыми административными судами. Суды эти созданы специально для решения вопросов о преступлениях по должности чиновников. Система особых административных судов оказалась очень удобной для большинства современных государств с развитой и могущественной бюрократией, и она была заимствована у Франции всеми конституционными государствами на Европейском континенте, за исключением Бельгии. Таким образом, современные конституционные государства выработали две совершенно различные системы судебного преследования должностных лиц. За преступления по должности по англо-американской системе, усвоенной отчасти и Бельгией, должностные лица ответственны перед обыкновенными судами. Жалобы на них подаются в те же суды, в которые подаются и исковые прошения по всем гражданским делам; эти же суды определяют и степень виновности должностных лиц, а также меру наказания тех из них, которые злоупотребили своей властью и нарушили частные права граждан. По французско-немецкой системе судебное преследование чиновников допускается только перед специальными административными судами. Детальное изучение и оценка той или другой системы судебного преследования чиновников составляет предмет не государственного, а административного права. Здесь необходимо указать только на то, что все демократические прогрессивные партии считают более рациональным делать чиновников ответственными перед обыкновенными судами; они полагают, что обыкновенные суды могут гораздо беспристрастнее и объективнее решать вопросы о злоупотреблении властью чиновниками, чем административные суды, тесно связанные со всеми интересами администрации и потому более склонные покрывать злоупотребления властью, произведенные своими же братьями чиновниками. Но вопрос этот гораздо более сложен, чем может показаться с первого взгляда, так как система административных судов связана со всем бюрократическим режимом, господствующим в большинстве современных конституционных государств.

Как медленно осуществлялась во Франции индивидуальная свобода, провозглашенная декларацией прав человека и гражданина, можно судить по тому, что принцип неприкосновенности личности иначе как по суду нарушался по Франции даже в половине XIX столетия. Так, после июньского восстания 1848 г. все участники его, не убитые на баррикадах и не расстрелянные непосредственно после подавления этого восстания, были сосланы административным порядком без суда в заатлантическую колонию Кайенну. Сторонники такой расправы с восставшими рабочими в июньские дни оправдывали ее тем, что иначе пришлось бы предать участников военному суду, а военный суд приговорил бы их к гораздо более тяжелым наказаниям. Но это, конечно, не оправдание, так как само собой ясно, что военные суды для лиц гражданского звания являются одним из видов злоупотребления властью. В Англии, например, военные положения и военные суды для лиц, не состоящих на военной службе, совсем не применяются и никогда не могут быть введены. Напротив, во Франции неприкосновенность личности в половине XIX столетия особенно часто нарушалась именно путем введения военного, или, по французской терминологии, осадного, положения. В этом случае Наполеон III только более систематически и последовательно применял те репрессивные меры, нарушавшие индивидуальную свободу, которыми позволили себе воспользоваться республиканцы 1848 г. Так, за применение административ-

553

ной расправы к участникам июньского восстания, которыми были по преимуществу рабочие, республиканцы 1848 г. жестоко поплатились. Через три с половиной года Наполеон III совершил свой государственный переворот и также административным путем расправился с республиканцами. Наполеоновские проскрипции, примененные в таких широких размерах после 1852 г., были именно расправой без суда. Эпоха Наполеона III отличалась также и частым применением осадного положения, а оно ведет к переходу власти от гражданских должностных лиц к военным и временно упраздняет все гарантии неприкосновенности личности. Таким образом, действительная неприкосновенность личности осуществлена во Франции только третьей республикой; только при существующем государственном строе во Франции строго соблюдается правило, на основании которого ни одно лицо не может быть удержано в предварительном заключении без постановления судебного следователя и подвергнуто наказанию без приговора суда. Но и теперь во Франции остаются в силе некоторые статьи законов, которые дают административным властям более широкие полномочия, чем это согласно с принципами неприкосновенности личности; и теперь знатоки фактического правопорядка во Франции настаивают в интересах осуществления индивидуальной свободы на необходимости улучшить административный и судебный персонал. Наконец, надо вспомнить, что даже существующая теперь во Франции неприкосновенность личности сделалась возможной лишь спустя 100 лет после великой французской революции.

Так же медленно осуществлялась во Франции и свобода печати, которая в принципе тоже была провозглашена декларацией прав и затем устанавливалась всеми французскими конституциями. Замечательно, однако, что большинство мер, ограничивающих свободу печати, было придумано уже после революции, именно в течение XIX столетия. Так, при реставрации и июльской монархии были введены очень крупные налоги для получения права издавать повременные издания, особенно для права издавать газеты. Эти налоги служили обеспечением громадных штрафов, которые налагались на органы печати. Число процессов, возбуждавшихся против оппозиционных органов, было неимоверно велико. Так, против каждого из двух республиканских органов, издававшихся в эпоху июльской монархии, именно против «National» и «Tribune», возбуждено было до 1000 процессов. В конце концов оба эти органа прекратили свое существование за неимением средств вследствие непосильных штрафов. Но и при таких условиях положение печати при июльской монархии было более сносно, чем при Наполеоне III, т.е. в 60—80-х гг. XIX столетия. Наполеон снова ввел концессионную систему во Франции, т.е. обязательство получать разрешение для издания новых повременных изданий. Он установил систему трех предостережений и предоставил право министрам без суда приостанавливать и закрывать газеты. Вообще это была знакомая нам система, так как наш старый закон о печати 5 апреля 1864 г., потерявший силу лишь в 1905г., был почти точной копией наполеоновских законов, действовавших во Франции в 60-х гг. Действительная свобода печати во Франции была введена только третьей республикой, и притом не сразу, а только в начале 80-х гг. прошлого столетия.

Труднее и медленнее всего в современных государствах создаются правовые формы для осуществления свободы союзов. Это происходит оттого, что даже конституционное государство долгое время считало опасным предоставить союзам полную свободу, как бы опасаясь их конкуренции. Еще больше осуществление этой свободы было замедлено тем обстоятельством, что в свободе союзов нуждаются главным образом широкие народные массы и прежде всего население промышленных центров, особенно фабричные рабочие. Между тем рабочие сознали

554

свои интересы, сплотились и приобрели политическую силу далеко не сейчас же после первого завоевания политической свободы. Поэтому даже такие передовые конституционные государства как Англия и Франция, обладая уже полноправным народным представительством и развитыми конституционными учреждениями, не допускали свободы ассоциаций. Так, например, в Англии еще в конце XVIII столетия и в начале XIX были изданы строгие законы против рабочих ассоциаций. Но жизненные интересы рабочих заставляли их создавать союзы для борьбы за лучшие условия своего существования и для защиты своих прав. Вследствие, однако, строгих запретительных законов эти союзы должны были быть тайными, а их нелегальное существование придавало и всей их деятельности нелегальный характер, часто они принимали даже террористическое направление. Тогда правительство и парламент пришли к заключению, что им легче иметь дело с открытыми союзами, чем с тайными, и таким образом для лучшего наблюдения за союзами и для борьбы с террористическим направлением их парламент издал в 1824 г. закон, разрешающий образование рабочих союзов. Хотя уже в следующем 1825 г. этот закон был значительно ухудшен, тем не менее со времени издания его, т.е. со второй четверти XIX столетия, начинается легальное развитие английских рабочих союзов; благодаря этому закону постепенно особую силу и могущество приобрели в Англии профессиональные организации рабочих, так называемые тред-юнионы. Но борьба за полную свободу и неприкосновенность прав рабочих союзов в Англии продолжается и до сих пор. Не все политические партии в Англии одинаково сочувственно относятся к профессиональным организациям рабочих, и консерваторы часто довольно определенно выступают против расширения их прав, что особенно резко сказалось в правление последнего консервативного министерства. Английские суды также часто оказываются не на стороне широких прав профессиональных союзов и пользуются всяким законным поводом, чтобы своими решениями ограничивать эти права. Так, в 1902 г. Тафвальская компания железных дорог предъявила иск союзу железнодорожных рабочих о возмещении убытков, которые она потерпела благодаря стачке, возникшей под влиянием союза, причем она ссылалась на один старый давно забытый закон. Суды, опираясь на консервативно настроенное в своем большинстве общественное мнение, признали, что закон, на который ссылается компания, действует и применим в данном случае, а потому они решили дело не в пользу союза рабочих; последний должен был уплатить 100 000 руб. судебных издержек и 200 000 руб. для возмещения убытков компании. Этим решением стремились воспользоваться и многие другие акционерные компании, и собственники различных промышленных предприятий. Таким образом, пока действовал этот закон, стачки становились невозможными и угрожали полным разорением профессиональным союзам. Но это вызвало очень сильное политическое движение среди рабочих и послужило одной из причин падения последнего консервативного министерства. Нынешнее либеральное министерство в Англии в первую очередь провело закон об имущественной неответственности профессиональных рабочих союзов — тред-юнионов за стачки. Со времени издания этого закона в 1906 г. союзы рабочих не могут быть присуждены к возмещению убытков, причиненных предпринимателям стачкой, хотя бы они были даже инициаторами стачки; в то же время этот закон легализировал право пикетировать, т.е. право рабочих в случае объявления стачки устанавливать вблизи от места работы свои отряды из агитаторов для убеждения товарищей не идти на работу и исполнять постановление союза и организаторов стачки. Таким образом, этим законом, одним из самых либеральных в Европе, в Англии снова была восстановлена полная свобода и неприкосновенность имущественных прав союзов.

555

Но самые невероятные затруднения встретило осуществление свободы союзов во Франции. В XVIII столетии трудно было даже предугадать, какое громадное значение для народных масс будет иметь свобода союзов. Поэтому тогда и не могли признать свободу союзов существенной составной частью прав человека и гражданина. Напротив, путем абстрактных теоретических рассуждений тогда приходили даже к полному отрицанию свободы союзов. Особенно поразительно то, что даже самый радикальный мыслитель XVIII столетия Руссо, исходя из своих общих предпосылок о народном суверенитете, сделал вывод, не допускавший свободы союзов. Этот отрицательный вывод относительно свободы союзов мы находим в третьей главе второй книги его сочинения «Общественный договор» («Contrat social»), озаглавленной: «Может ли общая воля ошибаться?» Здесь Руссо рассматривает условия, необходимые для того, чтобы получить действительную общую волю народа. Он говорит: «Если бы в то время, когда решение постановляет достаточно сознательный народ, граждане не имели никаких сношений между собой, то из большого числа незначительных различий проистекала бы всегда общая воля и решение было бы всегда правильным. Но когда в ущерб великой ассоциации (т.е. ассоциации народа) образуются партии, частичные ассоциации, то воля каждой последней становится общей по отношению к своим членам и частной по отношению к государству; можно в таком случае сказать, что голосующих уже не столько, сколько людей, а лишь сколько ассоциаций». На этом основании он приходит к заключению: «Очень важно, следовательно, для того, чтобы получить проявление общей воли, чтобы в государстве не было частных обществ и чтобы каждый гражданин решал только по своему усмотрению». Итак, Руссо, с точки зрения отстаиваемого им народного суверенитета, заключавшегося в господстве общей воли народа, не только не допускал необходимости и правомерности деления народа на партии и всякие ассоциации, но даже считал существование их противоречащим общему благу и нарушающим общую волю народа. Впрочем, враждебное отношение к частным ассоциациям было господствующим в XVIII столетии, и Руссо только обосновал его с точки зрения своих идей. Понятно поэтому, что первая французская декларация прав человека и гражданина, как и первая французская конституция, совсем не упоминали о свободе союзов. Ничего не говорила об этой свободе и ни одна из последующих конституций эпохи великой революции, не исключая даже демократической конституции 1793 г. Национальное Собрание 1789—1791 гг. считало своей задачей даже борьбу с разными корпорациями, причем не только устраняло их принудительный и ограничительный характер, вредно влиявший на развитие промышленности, а и совсем уничтожало и запрещало их, не вникая в их специальное назначение. Заодно с цехами, совершенно отжившими учреждениями средневековья, оно уничтожило и корпоративно-автономное устройство университетов, чем был нанесен сильный удар свободе научного преподавания в университетах. Это привело к упадку университетской науки и университетского преподавания во Франции, потому в XIX столетии университеты во Франции стояли ниже, чем в Германии, которая сохранила непрерывность развития университетских корпоративных учреждений и университетской автономии. Из этого примера можно видеть, как вредно при решении сложных общественных вопросов распоряжаться суммарным путем: из того, что к эпохе французской революции цехи отжили свое время и задерживали промышленное и экономическое развитие Франции, нельзя было делать вывода, что необходимо упразднить и корпоративное устройство университетов, которое, напротив, способствовало развитию науки и гарантировало ее свободу. Но то же Национальное Собрание выступило и прямо против рабочих ассоциаций. Когда в связи с революционным

556

движением во Франции возникло стачечное движение рабочих, то Национальное Собрание стало на сторону работодателей против рабочих. 17 июня 1791 г. Национальным Собранием был единогласно принят закон, воспрещавший всякие рабочие коалиции как противоречащие конституции. Под коалициями подразумевались не только постоянные союзы, но и временные объединения для определенной частной цели, например, для повышения заработной платы. Таким образом, этот закон запрещал стачки, а нарушителей его объявлял врагами конституции. Несмотря, однако, на резко выраженный эгоистически классовый характер этого закона, если судить о нем по его результатам и последствиям, его нельзя признать проявлением только классовых тенденций Национального Собрания. То, что он был единогласно принят, доказывает, что он явился следствием господства известного предрассудка, что стачки рабочих противоречат общему благу. Можно сказать, что в то время еще не было сделано открытие, что свобода союзов есть неотъемлемая составная часть истинной свободы личности. Впрочем, в разгар революции закон этот фактически не действовал, так как, несмотря на его существование, стачки все-таки возникали и оканчивались большей частью победоносно для рабочих. К репрессивным мерам он приводил только в эпоху реакции, но в эту эпоху был издан и целый ряд новых чисто карательных законов против ассоциаций. Особенно замечателен наполеоновский закон 22 жерминаля XI года республики, т.е. 1801 г. по общему летоисчислению. Этот закон гласил: «Всякое соглашение рабочих, имеющее целью прекращение работы в одно и то же время... и т.д. будет наказываться тюремным заключением не свыше трех месяцев». Основные положения этого закона вошли затем в Наполеоновский кодекс и послужили материалом для 414-416 ст. уголовного уложения.

Тем не менее все эти законы против союзов и стачек не могли совершенно задушить стачек, и стачечное движение постоянно возрастало и увеличивалось; особенно сильным оно сделалось в эпоху июльской монархии. Но эти законы приводили к тому, что стачечникам приходилось часто расплачиваться за стачки не только экономически в случае их поражения, но и в уголовном порядке, неся наказания и по суду. Наконец, республиканская конституция 1848 г., изданная после февральской революции, устанавливала в статье 8 свободу стачек и союзов. Это была первая французская конституция, вводившая эту свободу в число прав человека и гражданина. Но в то же время не были отменены 414—416 статьи уголовного кодекса, воспрещавшие и каравшие как уголовное преступление всякое сообщество, имевшее больше 20 членов. При таких условиях статья конституции, провозглашавшая свободу союзов, оказывалась, конечно, совершенно не действительной. Впрочем, наступивший вскоре наполеоновский переворот и новая реакция уничтожили это принципиальное провозглашение свободы союзов вместе с самой конституцией. Но именно в эпоху Наполеона III замечается особенное усиление рабочего движения во Франции; стачки сделались, наконец, настолько обычным явлением французской экономической жизни, что правительство скоро увидело невозможность, несправедливость и нелепость борьбы с ними путем уголовного закона. Тогда еще при Наполеоне III в 1864 г. был издан закон, допускавший свободу коалиций. Однако этот закон разрешал только временные соглашения между рабочими, и им были легализированы только стачки, но он не коснулся постоянных союзов. Для них оставались в силе статьи уголовного кодекса, воспрещавшие всякие союзы, имевшие больше чем 20 членов. Таким образом, закон 1864 г. фактически сводил на нет ту свободу стачек, которую он устанавливал; потому что стачка может быть только тогда рационально проведена, энергично и солидарно осуществлена, если она подготовлена хорошо организо-

557

ванным союзом, а для этого рабочие должны иметь и право устанавливать постоянные союзы.

Полную свободу союзов, а вместе с тем и стачек, суждено было опять осуществить во Франции только третьей республике. Притом эта свобода явилась последней, так как в противоположность свободе личности и свободе печати, которые были осуществлены сравнительно скоро после низвержения Наполеона III, законы о свободе союзов заставили себя ждать еще довольно долгое время. Только после окончательной победы и упрочения республиканского большинства в палатах был, наконец,¹ проведен в 1884 г. закон о профессиональных синдикатах, на основании которого рабочие союзы могли свободно возникать с соблюдением известных правил, а вместе с тем получили право на легальное существование многие сотни уже раньше фактически существовавших союзов. Однако, несмотря на громадное значение этого закона для рабочих организаций, он все-таки был только частной мерой, так как ограничивался профессиональными синдикатами. Полной свободы общественных организаций и союзов Франция дождалась лишь в начале XX столетия. Только в министерстве Вальдека-Руссо и по его инициативе, почти на наших глазах, в 1901 г. был издан, наконец, закон о свободе союзов вообще. Теперь все роды организаций, не преследующие запрещенные и уголовно наказуемые цели, могут свободно возникать во Франции с соблюдением известных правил, которые установлены в интересах гражданского оборота, а не полицейского надзора. Но и этот закон еще не признает союзов, возникших на основании его, совершенно полноправными юридическими лицами, а наоборот, несколько ограничивает их в правах. Борьба за свободу союзов продолжается во Франции и до сих пор. Теперь она идет из-за права чиновников, главным образом учителей, почтовых и телеграфных служащих, устраивать союзы. Французское правительство в одних случаях отрицает, а в других ограничивает это право, причем иногда распространяет понятие чиновника на всех лиц, находящихся на службе у государства. Но борьба ведется энергично и последовательно, хотя, к сожалению, не всегда целесообразно. Во всяком случае, можно быть уверенным, что французское общество скоро будет иметь и эту свободу.

Эти краткие исторические очерки осуществления отдельных видов прав человека и гражданина должны убедить слушателей, что эти права, как и вообще всякая свобода, осуществляются путем долгой, упорной и систематической борьбы. Никакой революционный порыв не может принести с собой действительной свободы. Он ведет только к перемещению власти, а новые общественные элементы, получив в свои руки власть, часто не умеют обращаться с нею и, стремясь во что бы то ни стало удержать ее, прибегают к произвольным средствам и к более грубому нарушению свободы, чем прежние обладатели власти. История не знает более коренных и глубоких переворотов, чем английская революция, произведенная Долгим Парламентом с 1640 по 1649 гг., и великая французская революция конца XVIII столетия, и тем не менее они не осуществили не только свободы собраний и союзов, но даже и неприкосновенности личности. Для действительного осуществления свободы мало провозгласить основные принципы ее, что только и может быть сделано во время революции, нужно выработать еще детальные формы для ее фактического существования.

Формы осуществления свободы лучше всего создаются самой жизнью в процессе борьбы за них. Борьба должна вестись планомерно, последовательно, целесообразно и разносторонне. Нужно бороться за осуществление всех видов субъективных прав и свобод, а не одного какого-нибудь вида. Прежде всего каждый должен отстаивать свои права на том месте, на которое его поставила жизнь, и проводить принцип свободы в той сфере деятельности, в которой он работает.

558

Затем особенно важна совместная и коллективная борьба за общие свободы. Поэтому такое громадное значение имеет свобода союзов, которая, как мы видели, труднее и позднее всех осуществляется; для устойчивости свободных форм жизни необходимо существование и развитие всех видов союзов, а не одних только политических партий, как думают некоторые. Не надо смущаться препятствиями и расхолаживаться неудачами, а неуклонно идти к цели — полному осуществлению свободы личности.

Предыдущий | Оглавление | Следующий