Предыдущий | Оглавление | Следующий

г) Торговля и распределение

Естественным следствием замены продразверстки продналогом как метода получения от производителя избытков сельскохозяйственных продуктов был возврат к частной торговле. Сокращение количества зерна, собираемого теперь государством, сделало невозможным сохранение системы государственных пайков [1]; и данное крестьянину право продавать остатки своего урожая по любой цене, которую он мог получить на свободном рынке, вместо того чтобы быть вынужденным продавать их государству по твердым ценам, стало для него новым побудительным мотивом. Этого вывода, сколь бы потрясающим на первый взгляд он ни казался стойким членам партии, нельзя было избежать [2]. Ленин, внося Новую экономическую политику на рассмотрение партийного съезда, признал, что "лозунг

658

свободной торговли будет неизбежным", поскольку он "отвечает экономическим условиям существования мелкого производителя" [3]. Однако декрет, в котором нашла отражение новая политика, был, скорее, выдержан в духе бартерного обмена, чем в чисто так называемом торговом духе.

"Все запасы продовольствия, сырья и фуража, остающиеся у земледельцев после выполнения ими налога, находятся в полном их распоряжении и могут быть используемы ими для улучшения и укрепления своего хозяйства, для повышения личного потребления и для обмена на продукты фабрично-заводской и кустарной промышленности и сельскохозяйственного производства.

Обмен допускается в пределах местного хозяйственного оборота как через кооперативные организации, так и на рынках и базарах" [4].

Более того, стимулирование таким образом крестьянина подразумевало предоставление аналогичных возможностей промышленному рабочему, который должен быть его партнером по обмену; процессом бартерного обмена необходимо было охватить все, что крестьянин хотел купить, равно как и то, что он должен был продавать. Две недели спустя очередным декретом рабочему было дано право откладывать часть продукции для "обменного фонда", резервируя таким образом товары, подлежащие обмену на сельскохозяйственные продукты крестьянина; для организации этого обмена должны были создаваться рабочие кооперативы. Промышленным рабочим было разрешено также откладывать часть своей продукции для своего собственного потребления, тратя на эти цели часть своего рабочего времени, а на иных предприятиях определенная часть рабочих отдавала этому весь свой рабочий день [5]. В действительности это, скорее, была попытка легализовать и поставить под контроль незаконную торговлю, которая при военном коммунизме приобрела внушающие тревогу масштабы [6]. На IV Всероссийском съезде профсоюзов она была охарактеризована как "эксперимент" [7], а Ленин назвал ее "поблажкой", вызванной психологическими причинами: "...крестьянам подачку дали, нужно на этой же почве такими же приемами дать и рабочим. Нам пришлось известную дань этому отдать" [8].

Этот обмен товарами был не только "основным методом получения продуктов питания", но и "проверкой правильных взаимоотношений между промышленностью и сельским хозяйством" [9]. X партийная конференция в мае 1921 г. назвала его "основным рычагом новой экономической политики" [10].

То, о чем часто говорили как о возврате к частной торговле, было на самом деле не столько нововведением, сколько официальным признанием и поощрением того, что никогда не прекращало существовать: легализацией распространенной, хотя и незаконной, практики. Главная функция правительства на начальном этапе НЭПа заключалась не только в стимулировании

659

требуемого объема внутреннего обмена, но и в регулировании, а в случае необходимости – в направлении его потока таким образом, чтобы не дать ему захлестнуть все социалистическое сооружение и избежать восстановления доминирующего влияния частного капитала над всей экономикой. Ленин откровенно признавал, что "свобода торговли означает в определенной мере развитие капитализма", добавляя при этом, что "этот капитализм будет под контролем, под надзором государства" [11]. Однако первые попытки регулирования оказались безуспешными. Было не ясно, что же на самом деле подразумевалось под разрешением торговать "в пределах местного хозяйственного оборота", данным в первоначальном декрете о НЭПе от 21 марта 1921 г. Но каковы бы ни были намерения этого декрета, он был вскоре аннулирован. В декрете Совнаркома от 28 марта 1921 г. о торговле зерном, фуражом и картофелем была предпринята попытка сохранить принцип регулирования самими губерниями. Но поскольку декрет отменил все ограничения на транспорт, в результате он действовал как средство устранения всех местных барьеров [12]. Как только был принят принцип частного обмена, любая попытка ограничить его местными рынками или натуральным обменом была обречена на неудачу. Декретом от 24 мая 1921 г. отдельным гражданам и кооперативам было предоставлено право "обменивать, закупать и продавать" сельскохозяйственные продукты, остающиеся после выплаты натурального налога" [13].

Осенью 1921 г. Ленин откровенно признал поражение в этом вопросе:

"Предполагалось более или менее социалистически обменять в целом государстве продукты промышленности на продукты земледелия и этим товарообменом восстановить крупную промышленность, как единственную основу социалистической организации. Что же оказалось? Оказалось – сейчас вы это все прекрасно знаете из практики, но это видно и из всей нашей прессы, – что товарообмен сорвался: сорвался в том смысле, что он вылился в куплю – продажу. И мы теперь вынуждены это осознать, если не хотим прятать голову под крыло, если не хотим корчить из себя людей, не видящих своего поражения, если не боимся посмотреть прямо в лицо опасности. Мы должны осознать, что отступление оказалось недостаточным, что необходимо произвести дополнительное отступление, еще отступление назад, когда мы от государственного капитализма переходим к созданию государственного регулирования купли – продажи и денежного обращения. С товарообменом ничего не вышло, частный рынок оказался сильнее нас, и вместо товарообмена получилась обыкновенная купля – продажа, торговля.

Потрудитесь приспособиться к ней, иначе стихия купли – продажи, денежного обращения захлестнет вас!" [14]

Конференция коммунистов Московской губернии (имеется в виду VII Московская губпартконференция. – Ред.), к которой

660

Ленин обращался с этим предупреждением, приняла резолюцию, провозгласившую настоятельно необходимым, "исходя из наличия рынка и считаясь с его законами, овладеть им и путем систематических, строго обдуманных и построенных на точном учете процесса рынка экономических мероприятий взять в свои руки регулирование рынка и денежного обращения" [15].

Два месяца спустя, на IX Всероссийском съезде Советов, Ленин вновь объяснил, что "торговля является оселком нашей экономической жизни" и что сутью Новой экономической политики является возможность учиться, – учиться у купца, частного предпринимателя, который достаточно умен, чтобы за сотню процентов прибыли сделать дело так, как сплошь и рядом не сумеют этого сделать никакие коммунисты и профсоюзники [16]. Каменев еще раз сослался на непреодолимое препятствие:

"Создав, благодаря продналогу, рынок, дав возможность торговать хлебом, мы создали обстановку, которая все время будет меняться. Рынок не есть явление логическое, которое можно схватить в сегодняшнем его состоянии. Это явление – развивающееся и порождающее все новые и новые явления" [17].

И в резолюции, указавшей, что "образование внутреннего рынка" и "развитие денежного обмена" являются характерными чертами экономического ландшафта, содержался первый из тех парадоксальных панегириков свободной конкуренции, которые стали присущи периоду НЭПа:

"Теперь борьба коммунистического и частного хозяйства переносится на экономическую почву, на рынок, где национализированная промышленность, сосредоточенная в руках рабочего государства, должна, применяясь к условиям рынка и методам состязания на нем, завоевать себе решительное господство" [18].

Институционально при НЭПе существовало три вида торговли: торговля велась частниками, кооперативами и государственными органами. Хотя все они открыто конкурировали друг с другом на равных условиях, все же установилось некоторое разделение труда между ними. Частный торговец был наиболее активен в розничной торговле, хотя со временем он начал появляться и в оптовой торговле в качестве агента государственных трестов или других государственных органов. Государственные органы ограничивали свою основную коммерческую деятельность оптовой торговлей, хотя одновременно открывались и государственные розничные лавки. Кооперативы следовали своей старой традиции, сочетая функции оптовых и розничных торговцев.

Поощрение розничной торговли частников явилось заметным изменением предыдущей политики на 180 градусов. Декрет, принятый в июле 1921 г., дал возможность любому гражданину, достигшему 16 лет, получить лицензию на торговлю в лавках, общественных местах, на рынках или базарах любыми продуктами или предметами, кроме товаров, изготовленных из сырья, поставляемого государством: цель этого ограничения за-

661

ключалась, вероятно, в том, чтобы исключить продукцию национализированной промышленности из частной торговли [19]. Здесь также первым результатом была легализация и расширение того, что уже существовало, а не создание чего-либо нового. Частная торговля никогда не прекращалась подпольно или на полулегальных рынках, из которых Сухаревка в Москве была просто наиболее известным рынком. Теперь мелкая частная торговля вышла из подполья. Бродячий коробейник, или мелкий разносчик товаров, торгующий на более или менее организованных рынках и базарах, был характерным явлением частной торговли в первый год НЭПа, но это далеко не означало, что он был порождением НЭПа: он был преемником мешочника военного коммунизма, едва отличимым от него, если не считать официального признания. Однако, как только частная торговля стала официально терпимым и поощряемым явлением, эта примитивная ее разновидность не могла существовать. Ей суждено было быть изгнанной, как только был накоплен достаточный капитал и появилась необходимая предприимчивость, чтобы организовать более развитые и эффективные формы торговли. К середине 1922 г. этот процесс был уже в самом разгаре, и вскоре Государственный универсальный магазин (ГУМ) – это детище ВСНХ со своими отделениями во всех столичных городах – превратился лишь в крупнейший среди растущего числа розничных магазинчиков. В 1922 г., впервые после 1917 г., состоялись две знаменитые русские ярмарки – Ирбитская в Сибири (весной) и Нижегородская (в конце лета) [20]. Огромная масса мелкой розничной торговли почти полностью оставались в частных руках, и только на крупнейших торговых предприятиях государственные органы завоевали прочное положение [21].

Введение НЭПа было направлено на то, чтобы еще больше стимулировать кооперативы, чем частных торговцев, поскольку организация кооперативов в любом случае основывалась на коллективных началах, которые, похоже, вызывали меньшую антипатию у большевистских ортодоксов, чем частная конкуренция [22]. Ленин, внося НЭП на рассмотрение X съезда партии в марте 1921 г., без лишних слов предложил отменить резолюцию предыдущего съезда, которая настаивала на строгом подчинении кооперативов Наркомпроду [23]: теперь, когда сельскохозяйственные излишки (после сбора продналога) подлежали извлечению у крестьянина в процессе бартерного обмена и торговли, потребительская кооперация должна была играть важную роль. Декретом от 7 апреля 1921 г. им была возвращена часть формальной независимости, которую они потеряли за два года до этого и которая теперь ограничивалась лишь правом Наркомпрода управлять процессом осуществления ими своих "обязательных государственных заданий и правом ВЦИКа назначать членов правления, обладающих равными правами с избранными членами" [24]. В следующем месяце была заключена серия соглашений между правительством и кооперативами, включая соглашение

662

от 17 мая 1921 г., которое называлось "генеральным договором" с потребительской кооперацией и по которому Центросоюз становился единственным агентом правительства по оптовому распределению потребительских товаров по всей стране [25]. Концепция, превалировавшая в первые месяцы НЭПа, с особой ясностью проявилась в этих соглашениях. Существовало два основных метода получения продовольствия у крестьянина – натуральный налог и товарообмен. Первый из них использовался непосредственно советскими властями, второй – кооперативами, выступавшими в качестве агентов Наркомпрода.

Однако эта концепция не сработала. Она не сработала частично потому, что Наркомпрод [26] оказался не в состоянии обеспечить обещанное снабжение товарами широкого потребления с целью обмена, в результате чего вскоре начались взаимные обвинения между Наркомпродом и Центросоюзом. Но главная причина этой неудачи крылась в том, что при отсутствии высокоорганизованного машинного производства весь громоздкий процесс товарообмена, выражаясь словами Ленина, "сорвался", то есть "вылился в куплю – продажу". Силы НЭПа, подавляя его основателей и не оставляя камня на камне от плана создания упорядоченной государственной системы натурального обмена, вынудили их пересмотреть статус и функции кооперативов; и этот пересмотр – очередная дань влиянию кооперативных учреждений на массы – был предпринят в декрете Совнаркома от 26 октября 1921 г. Вся собственность кооперативов, которая была национализирована или муниципализирована, подлежала возврату (это был старый повод для недовольства, восходящий еще к 1919 г.); было признано право покупать и продавать без вмешательства каких-либо правительственных органов советским промышленным органам, включая тресты, главки и секции ВСНХ, было указано предлагать свои товары в первую очередь Центросоюзу или соответствующим местным кооперативным учреждениям, и только в случае отказа они были свободны предлагать эти товары на тех же условиях на свободном рынке [27]. Одновременно в директиве Центрального Комитета подчеркивалась новая независимая роль кооперативов при НЭПе и содержалось указание коммунистам принимать в этом активное участие, "чтобы овладеть этими организациями" [28].

Теоретически этот декрет продолжал определять статус потребительской кооперации и взаимоотношения между Центросоюзом и Советским правительством в течение всего последующего периода. На деле же постоянно имели место споры и жалобы. Бесконечно тянулись переговоры с ВСНХ по поводу возврата национализированной собственности, на которую претендовали кооперативы; правительственные управления и тресты (равно как и синдикаты, которые начали создаваться в апреле 1922 г.) постоянно обходили кооперативы, предпочитая вести торговлю с частными лицами. Тем не менее имеющиеся данные свидетельствуют о том, что в первой половине 1922 г. снабжение

663

кооперативов товарами на три четверти приходилось на долю государственных органов, включая тресты [29]. В равной степени ни партия, ни правительство (сколь бы обструкционистскую позицию ни занимали отдельные управления или учреждения) не могли обойтись без кооперативов. Партийная конференция в августе 1922 г. приняла пространную резолюцию "О задачах партии в кооперации". В ней указывалось, что принцип обязательного членства не должен "превращать потребительскую кооперацию лишь в технический аппарат государственного товарообмена и распределения". Вмешательство частного торговца в качестве посредника между контролируемой государством промышленностью и крестьянином считалось "противоречием"; в задачу кооперации входило "изгнать частный капитал из торговли и такой мерой создать прочную смычку между крестьянским хозяйством и социалистической промышленностью" [30]. Эта оптимистическая оценка роли кооперации себя не оправдала. Отношения между государством и кооперацией по-прежнему оставались сложными и нестабильными. Советское правительство или некоторые из его органов относились к кооперативам слишком подозрительно и недоверчиво, чтобы работать с ними без оглядки. В оптовой торговле кооперативы сами зачастую испытывали трудности в открытой конкурентной борьбе с частным торговцем – даже в борьбе за благосклонность трестов и официальных торговых органов. В розничной торговле их давняя традиционная популярность среди потребителей помогла им сохранить свои позиции. Ленин в одной из своих самых последних статей, написанных в начале 1923 г., подчеркивал "исключительное значение" кооперации при НЭПе [31]. На XII съезде партии в апреле 1923 г. Хинчук докладывал о существовании примерно 250 тыс. потребительских кооперативных обществ и 300 тыс. кооперативных лавок [32].

С введением НЭПа создался вакуум в органах государства, поскольку до этого не было официально признано, что ведение или управление внутренней торговлей входит в функции Советского правительства. Внешняя торговля с капиталистическими государствами занимала особое место и управлялась специальной организацией. Первоначальный народный комиссариат торговли и промышленности никогда не занимался внутренней торговлей, а органы Наркомпрода и ВСНХ, которые контролировали снабжение населения, были органами не торговли, а распределения. Когда начался НЭП, представление – если таковое существовало – о том, что торговля должна оставаться исключительно в руках кооперативов и частников, быстро рассеялось. При ВСНХ, который, помимо вторжения в розничную торговлю через ГУМ, имел под своим контролем оптовые "торговые учреждения" (госторги или просто торги), подчиненные губернским совнархозам, была создана центральная торговая секция. Наркомпрод и ряд других комиссариатов также создали торго-

664

вые секции для реализации товаров, которые находились в их ведении [33]. Наиболее важную роль среди них играли тресты, которые являлись основными производителями промышленных товаров. Получив указание действовать на коммерческих началах, они пытались организовать реализацию своей продукции иногда через кооперативы, а порой (в нарушение гарантий, предоставленных кооперации декретом от 26 октября 1921 г.) через частных торговцев. Поначалу не предполагалось, что государственные органы будут закупать необходимые им товары на рынке. Однако по мере того, как постепенно рушилась система централизованного снабжения сырьем и товарами, им разрешалось покупать на частном рынке, сначала в качестве исключения, а позднее, декретом от 4 октября 1921 г., на регулярной основе, хотя им было указано в качестве поставщиков товаров отдавать предпочтение кооперативам [34]. Но ни один из этих институтов не был достаточно подготовлен (ни традиционно, ни практически) к тому, чтобы вступить в сложный процесс торговли. Как только политика натурального "товарообмена" и снабжения отошла на задний план и всерьез начал действовать принцип "купли – продажи", возникла насущная потребность в людях, чувствующих себя как рыба в воде на рынке с его обычаями, образом действий и приемами, в людях, готовых в нужный момент найти покупателей и продавцов, дать совет относительно цен и вообще выступать в качестве маклеров и посредников для начальников, которые чувствовали себя не в своей тарелке в этом незнакомом для них мире.

Этот пробел был восполнен прослойкой более честолюбивых и более удачливых нэпманов (некоторые из них принадлежали к некогда почтенным – или не очень почтенным – бизнесменам, вышедшим из подполья, где они находились со времени революции; другие представляли собой новичков, которые быстро усвоили премудрости торгового дела). Сила нэпмана зависела от того, насколько он преуспеет в том, чтобы стать необходимым государственным торговым учреждениям и крупным промышленным трестам. По словам полуофициального отчета, "характерная черта современной частной оптовой торговли и состоит именно в этом сильном внедрении частного капитала в государственные торговые органы и в их взаимном переплетении". Нэпманы разъезжали с мандатами государственных учреждений и требовали и получали предпочтительное к себе отношение; их прибыли, несомненно, были достаточно велики, чтобы давать им возможность прибегать к прямым или завуалированным формам коррупции. Они проложили себе путь в кооперативы, часть из которых со всей очевидностью служила простым прикрытием для частных торговых предприятий. Таким образом, "частный капитал охватывает государственные органы со всех сторон, питаясь ими и наживаясь за их счет" [35]. Сравнительно безобидное явление, отмеченное одним из ораторов на IX Всероссийском съезде Советов в декабре 1921 г., в виде "мел-

665

кого спекулянтского мешочнического и ростовщического капитала, который сейчас празднует свое возрождение в виде кафешантанов, кондитерских, пирожных и т.д. [36], вскоре преобразилось в картину Москвы при НЭПе как города роскоши для нового государственного капитализма, в адрес которого раздавалась критика со стороны многих иностранных гостей в течение 1922 и 1923г г. [37] Такова была цена за следование указанию Ленина "учиться торговать".

Именно осенью 1922 г., когда была завершена первая фаза НЭПа, Советское правительство приняло решение о введении одновременно с Земельным и Трудовым кодексами [38] Гражданского кодекса. Ленин охарактеризовал его как воплощение той политики, "которую мы ведем твердо и относительно которой у нас не может быть колебаний", и как попытку "соблюсти грань между тем, что является законным удовлетворением любого гражданина, связанным с современным экономическим оборотом, и тем, что представляет собой злоупотребление НЭПом" [39]. Докладчик, представлявший кодекс на одобрение во ВЦИК, пояснил, что его цель заключается в том, чтобы "дать гарантии ему (т.е. государству) в том смысле, что те завоевания, те командные высоты, которые оно за собой сохраняет даже при уступках Новой экономической политике, будут оставлены неприкосновенными в руках рабоче-крестьянского государства, и наряду с этим дать возможность развиваться частной инициативе в тех пределах, которые допускаются интересами рабоче-крестьянского государства" [40]. Но теперь, когда по прошествии времени начал забываться тот тяжелейший кризис, который диктовал введение НЭПа, а некоторые из наименее приемлемых его проявлений приобрели печальную известность, отовсюду стали поступать жалобы на него – правда, редко – из высоких инстанций. Представитель Наркомфина во ВЦИК с возмущением ссылался на разговоры в сельских округах о том, что "центр слишком поправел", что "спекулянтов" и "мародеров" щадить нечего, что "они находятся вне Советского закона", в то время как в действительности эти "спекулянты" и были как раз теми мелкими капиталистами, кого "НЭП пытается защищать". Тот же делегат продолжал:

"Те слухи, которые сейчас имеются в Москве, о том, что положение НЭПа непрочно, имеют кое-какие обоснования в том, что у нас сейчас еще много разговоров о "революционной законности", но недостаточно еще посеяно уважение к законам" [41].

Гражданский кодекс поставил штемпель на новый культ законности, основной целью которого было защитить и приумножить достижения НЭПа.

Как уже отмечалось, РСФСР вступила в период НЭПа без какой-либо официальной машины для ведения или регулирования внутренней торговли. Философия НЭПа, хотя и поощряла государственные учреждения заняться торговлей, тем не менее настаивала на том, что торговлю нужно вести на принципах рын-

666

ка, без вмешательства государства; поэтому она так же враждебно была настроена к любому контролирующему органу, как и практика военного коммунизма, хотя и по другой причине. В действительности же нельзя было сохранять полную официальную независимость. Как только неуклюжие попытки установить прямой товарообмен повсеместно уступили дорогу денежным сделкам, неизбежно должно было раздаться требование попытаться контролировать цены. 5 августа 1921 г. Наркомфином был создан комитет цен для того, чтобы устанавливать цены на все товары, с которыми имеют дело государственные органы или государственные предприятия [42]. Однако эта мера потерпела полнейшее фиаско, и цены повсюду вели себя в соответствии с условиями на рынке [43]. Начиная с осени 1921 г. политика Наркомфина была направлена на то, чтобы восстановить стабильную валюту и сбалансированный бюджет, и выступала против любой формы вмешательства в нэповскую экономику свободного рынка [44]. В равной степени никакой другой департамент не был подготовлен к взятию на себя этой роли. Была предпринята попытка преобразовать центральный торговый отдел ВСНХ в "управление регулирования торговли" [45]. Однако это расширение функций органа, который справедливо считался органом, представляющим промышленный сектор экономики, вряд ли приемлемо для других органов, заинтересованных в торговой политике. В мае 1922 г. Совнарком создал комиссию по внутренней торговле, действовавшую под контролем СТО и наделенную полномочиями готовить декреты по торговле для утверждения Совнаркомом или СТО и составлять инструкции по собственному усмотрению в пределах существующих декретов [46]. Однако похоже на то, что полномочия этой комиссии не использовались достаточно широко и эффективно. Несмотря на предупреждение, данное кризисом разбазаривания, о последствиях разлаженной коммерции, развитие внутренней торговли (во всяком случае, до осени 1923 г.) определялось почти полностью конкурирующими силами рынка. И только в мае 1924 г. комиссия по внутренней торговле была объединена с тем, что оставалось от Наркомпрода, в результате чего был создан народный комиссариат торговли [47].

д) Финансы

К Новой экономической политике приступили, не продумав связанные с ней финансовые аспекты. Первоначальный проект товарообмена на местных рынках, казалось, не предлагал ничего несовместимого с движением к безденежной экономике или с застарелым процессом валютной инфляции. Только Преображенский, который так часто воспевал достоинства инфляции, имел, хотя и слабое, представление о том, что может случиться. Его речь на X партийном съезде, который принял

667

НЭП, представляла собой смесь проницательного здравого смысла с далеко идущей фантазией. Он предупреждал съезд о том, что "невозможно торговать, имея такой курс рубля, который колеблется на рынке не только на протяжении нескольких дней, но и на протяжении нескольких часов", однако единственное конкретное предложение, которое он выдвинул, было введение новой валюты, основывающейся на серебре. Но съезд остался равнодушен как к его доводам, так и к разумному предложению, которым он завершил свое выступление, о создании комитета для рассмотрения всего аспекта финансовой политики "применительно к тем новым экономическим условиям, в которые мы вступаем" [48]. Урок должен быть усвоен не теоретически, а практически, однако для этого время еще не настало. Никому в голову не приходило предусмотреть возврат к ортодоксальному банковскому делу для финансирования промышленности или к ортодоксальной фискальной политике сбалансированного бюджета, достигаемого за счет радикального сокращения правительственных расходов. К этим выводам приходили постепенно, окольными путями, исходя из начальной предпосылки о том, что крестьянин должен свободно торговать своими излишками сельскохозяйственных продуктов, чтобы покупать необходимые ему товары. Осуществление финансовой политики при НЭПе представляет собой прекрасную иллюстрацию неизбежного взаимоотношения частей в единой экономической структуре.

Когда же первоначальная концепция местного товарообмена переродилась в куплю-продажу на общенациональном рынке, тогда денежная политика стала неотъемлемой частью НЭПа. Возврат к капитализму (даже к "государственному" капитализму) сделал неизбежным возврат к денежной экономике. Однако предубеждение в партийных кругах было достаточно сильным, чтобы замедлить и приостановить начальные шаги. Декретом Совнаркома от 30 июня 1921 г., в преамбуле которого выражалось стремление "устранить стесняющие хозяйственный оборот ограничения и оздоровить денежное обращение развития вкладной и переводной операций", были отменены все ограничения на суммы, которые могут храниться у частных лиц или организаций. Вклады в сберегательных кассах Наркомфина и в кооперативах не подлежали конфискации и должны были выплачиваться держателям по их требованию; причем об этих вкладах не должна была выдаваться никакая информация никому, за исключением их держателей или представителей юридических властей [49]. Эта мера – первый шаг на долгом пути назад к финансовой ортодоксальности – была, очевидно, предназначена для реабилитации денег в сознании народа. Однако тем самым на первый план резко выдвинулся вопрос, неуклюже поднятый на съезде Преображенским, о том, как создать стабильную валюту, которая пользовалась бы доверием и выполняла элементарные функции средства обмена. Этого нельзя было достичь, по-

668

куда печатные станки продолжали выпускать неограниченное количество рублей; работу печатных станков нельзя было ограничить до тех пор, пока правительство не могло найти какого-либо другого средства, чтобы свести концы с концами; равно как нельзя было и помышлять о том, чтобы ограничить правительственные расходы рамками тех доходов, которые оно реально могло получить, коль скоро государство продолжало нести огромные затраты на содержание государственной промышленности и занятых в ней рабочих. Потребность в стабильной единице расчета была тем более острой в экономике национализированной промышленности, которой было приказано вести дела на принципах хозрасчета. Декретом от 8 августа 1921 г., создавшим трест льнопрядильных фабрик, предписывалось при оценке требуемых вкладов исходить "из цен 1913-1914 года" [50]; а несколько дней спустя в декрете о развитии крупной промышленности оговаривалось, что "...материалы и сырье расцениваются применительно к средним ценам западноевропейского рынка (в частности лондонского)" [51]. Но выдвижение этих вызывающих удивление условий скорее можно рассматривать как сигналы бедствия, чем как взвешенные решения проблемы.

Летом 1921 г. все эти вопросы постепенно доходили до сознания руководителей, которые все еще не хотели сделать финансовых выводов из НЭПа, и предпринимались лишь отдельные шаги в ответ на определенные чрезвычайные обстоятельства без какого-либо согласованного плана. Подходы к бюджетному вопросу предпринимались с двух сторон. При военном коммунизме они были разработаны на вторую половину 1919 г. и на 1920 г., однако так и не получили официального одобрения. Включение балансов промышленных предприятий в государственный бюджет положило конец концепции сугубо правительственных доходов и расходов; а проект декрета от 3 февраля 1921 г., по которому отменялось все денежное налогообложение [52], стал бы (если только вступил бы в силу) составной частью движения по направлению к натуральному хозяйству. Теперь, при НЭПе, все это было пересмотрено. Отсоединение промышленности от государственного бюджета началось в июле и августе 1921 г., когда приступили к сдаче в аренду предприятий, а тем из них, которые оставались за государством, было приказано перейти на хозрасчет. В июле 1921 г. был введен налог на промышленность, включающий плату за патент и менявшийся в зависимости от числа рабочих на предприятиях, равно как и налог на оборотный капитал [53]. Несколько недель спустя декретом Совнаркома был утвержден радикальный принцип, по которому все товары или услуги, предоставленные государством или государственными органами, должны были оплачиваться наличными [54]. Затем 21 августа 1921 г. Совнарком восстановил принцип государственного бюджета. Он даже пошел на формальное принятие практически бесполезных цифр бюджета на вторую половину 1919 г. (28 млрд. руб. доходов и 164 млрд. руб. расходов) и на

669

1920 г. (159 млрд. – доходов и 1215 млрд. руб. расходов). Более того, он даже направил ведомствам указания не позднее октября подготовить свои сметы на 1921 г., на 1922 г. – не позднее марта будущего года, а на 1923 г. – не позднее 31 декабря 1922 г. [55] На следующий день он предпринял первый шаг к восстановлению автономии местных властей – еще одна мера, направленная на то, чтобы облегчить груз центрального бюджета; он санкционировал удержание части налога на промышленность для удовлетворения финансовых потребностей губернских исполнительных комитетов [56]. Поэтому, когда в начале октября 1921 г. ВЦИК произвел первый после принятия НЭПа систематизированный обзор финансовой политики, уже была проделана значительная часть подготовительной работы. В резолюции от 10 октября ВЦИК указал Наркомфину принять меры для "увеличения государственных доходов", проводить политику "ограничений и строгой экономии при расходовании средств" и "совершенствовать систему банковских операций, необходимую для улучшения народного хозяйства", а также принял решение упразднить объединение государственных и местных бюджетов. Эти дезидераты, решенные в принципе, требовалось (это было масштабное требование) осуществить. Однако в резолюции содержалось новое и очень важное указание Наркомфину "сократить выпуск знаков" [57]. Был указан путь к принятию меры, которая должна была увенчать все здание финансовой реформы, но которая все еще не была названа во всеуслышание: введение стабильной валюты.

Тем не менее первоначальный толчок к принятию самой впечатляющей финансовой реформы октября 1921 г. был получен из другого источника. Отмена государственных кредитов поставила промышленность в тяжелое положение, отрезав ее от источника, к которому она привыкла обращаться в поисках рабочего капитала. Изначально советская индустрия получала кредиты в Народном банке. Затем на смену коммерческому кредиту пришли авансы из государственного бюджета, и Народный банк вполне естественно прекратил свое существование в январе 1920 г. Когда был введен НЭП, в Советской России не существовало никаких кредитных учреждений, кроме кооперативной секции Наркомфина, которая продолжала оказывать более или менее формальную помощь тому, что осталось от кредитной кооперации. Теперь, когда торговля подлежала восстановлению и промышленность больше не финансировалась за счет авансов из государственной казны, необходимо было возродить какой-либо кредитный институт. 12 октября 1921 г. ВЦИК, следуя духу своей общей финансовой резолюции, одобрил проект резолюции Совнаркома о создании Государственного банка и на следующий день официально утвердил его статус. Банк был создан "в целях способствования развитию промышленности, сельского хозяйства и товарооборота за счет кредита и прочих банковских операций" и сам должен был функционировать на принципе хоз-

670

расчета. Его первоначальный капитал в сумме 2000 млрд. руб. был предоставлен государством, а члены правления были назначены Наркомфином, причем назначение председателя было утверждено Совнаркомом [58]. Новый Государственный банк РСФСР (Госбанк) [59] открыл свои двери 16 ноября 1921 г. Начало его деятельности не было обнадеживающим. Его ресурсы, определяемые с самого начала основным капиталом, были ограниченными, а ставки чрезмерными: помимо процентов, он.чтобы обезопасить себя против обесценения валюты, брал за свои ссуды "страховой процент" из расчета 8 % в месяц с правительственных учреждений, 10 – с кооперативов и 12 % с частных предприятий [60]. Неудивительно, что его помощь не была ни скорой, ни достаточной в количественном отношении, чтобы утолить кредитный голод крупной индустрии [61] или преодолеть кризис разбазаривания приближающейся зимы. Сам банк испытывал трудности, функционируя в условиях быстро падающей валюты, что прогрессирующе обесценивало его капитал и делало бессмысленной любую кредитную политику. Как стабилизация валюты была немыслима без прояснения бюджетной ситуации, так и нельзя было заставить работать необходимую кредитную систему, покуда не стабилизировалась валюта. Финансовые реформы, задуманные в октябре 1921 г. и увенчавшиеся созданием Государственного банка, представляли собой взаимосвязанные части единой политики.

К осени 1921 г. стало совершенно ясно, что стабильная валюта и сбалансированный бюджет являются основой для любой финансовой реформы и необходимым условием существования самого НЭПа. За его введением летом 1921 г. последовала временная пауза в ставшем теперь хроническим повышении цен, так что начиная с июля 1921 г. они впервые после Октябрьской революции повышались с меньшей скоростью, чем рос объем денежной массы в обращении, и в работе печатного станка наметилось некоторое сокращение темпов [62]. Для проведения консультаций по валютной политике была создана специальная комиссия. 3 ноября 1921 г. было решено в следующем году начать выпуск новой валюты, причем один рубль должен был равняться 100 тыс. старых рублей, а новые банкноты не назывались больше "расчетными знаками", получив название "денежные знаки" – возврат к использованию дореволюционного термина и, вероятно, попытка вернуть престиж и уважение к слову "деньги" [63]. 5 ноября 1921 г. Совнарком принял два важных решения о бюджете на предстоящий 1922 г. Он должен был быть составлен только на 9 месяцев, с тем чтобы в будущем бюджетный год начинался с 1 октября и исчислялся в довоенных рублях [64]. Согласно инструкции, выпущенной в тот же день Наркомфином, перевод современного рубля в довоенный производился в соотношении 60 тыс. к одному [65]. После этого данное соотношение менялось ежемесячно, чтобы учитывать повышение цен, и до-

671

стигло к марту 1922 г. 200 тыс. [66] В действительности это была валюта индекса цен, и ее иногда называли "товарным рублем". Однако очень скоро экономисты указали на неудобства и логическую абсурдность использования колеблющегося соотношения между уровнями цен текущими и 1913 г. в качестве постоянного стандарта измерения; и в результате полемики, возникшей по этому поводу, "товарный рубль" был постепенно оттеснен со своих позиций и ему на смену пришел "золотой рубль". Декретом от 14 ноября 1921 г. было установлено, что рента, выплачиваемая за арендуемые предприятия, должна подсчитываться в переводе на золотые рубли [67]. Любопытный документ этой фазы в эволюции политики представляет собой традиционная статья Ленина в "Правде", посвященная годовщине Октябрьской революции. В эту, четвертую, годовщину статья вышла под необычным заголовком "О значении золота теперь и после полной победы социализма". Она скорее посвящалась НЭПу вообще, чем, в частности, вопросу о золоте. В ней содержится знаменитое предсказание о том, что, "когда мы победим в мировом масштабе, мы... сделаем из золота общественные отхожие места на улицах нескольких самых больших городов мира"; и далее в ней дается указание о том, что в нынешних условиях в РСФСР "беречь надо... золото" и "овладеть торговлей" [68].

Финансовые решения октября и ноября 1921 г. концентрировали внимание советских руководителей на финансовой политике и на некоторое время превратили Наркомфин и Госбанк в наиболее чувствительные нервные центры НЭПа. Это был любопытный отход от позиций эпохи военного коммунизма, когда было громогласно заявлено, что финансы впредь будут играть роль не больше чем служанки экономической политики, и представитель Наркомфина апологетически выражал надежду на их скорое упразднение. Эта перемена символизировалась серией новых назначений. На X съезде партии в марте 1921 г. Крестинский, входивший в свое время в состав "левой оппозиции", а с марта 1919 г. сочетавший не столь теперь обременительные обязанности народного комиссара финансов с обязанностями секретаря Центрального Комитета партии, подвергся немилости за упущения во второй своей ипостаси [69]. Вскоре после этого он был направлен с миссией в Германию, где получил назначение на пост советского посла, а вместо него во главе Наркомфина стал Сокольников. Старый член партии, возвратившийся с Лениным в Петроград в опечатанном вагоне, Сокольников был также человеком дела, который авторитетно и эффективно участвовал в ранних обсуждениях финансовой политики [70]. Теперь он энергично принялся за разработку финансовых аспектов НЭПа и прежде всего за создание стабильной валюты, превратив в течение нескольких лет Наркомфин в важный пункт консервативных или правых тенденций в советской политике. До того малоизвестный член партии, некто Шейман (бывший, как говорят, сыном банкира) стал директором Госбанка. Еще

672

более сенсационное назначение было сделано в начале 1922 г., когда бывший финансист и промышленник Кутлер, занимавший министерские посты в кабинете Витте и после 1905 г. вошедший в партию кадетов, был назначен в правление Госбанка. С этого момента и вплоть до своей смерти в 1924 г. Кутлер, несомненно, представлял собой влиятельную закулисную силу в Госбанке (а возможно, и в Наркомфине) и сыграл важную роль в стабилизации валюты. [71]

Создание Госбанка стало началом кампании, которая, объявив достижение стабильной валюты своей основной, не терпящей отлагательств целью, была направлена на восстановление главнейших принципов "ортодоксального" капиталистического финансирования с Государственным банком в качестве центрального регулятора народного хозяйства. 20 ноября 1921 г. в Госбанке состоялось совещание, на котором был обсужден доклад комиссии по валютному вопросу и был принят ряд тезисов, которые еще полгода назад вызвали бы целую сенсацию. Они высказывались за свободные рынки, в поддержку легкой, а не тяжелой промышленности в качестве более реального источника скорейшего развития внутренней торговли, в поддержку модификации монополии внешней торговли, возобновления попыток получить иностранные займы и возможный возврат к золотой валюте [72]. Таковы были взгляды финансистов, и, хотя они получили поддержку Наркомфина, они были слишком далеко идущими, чтобы завоевать всеобщее признание в партии. В то же время партийная конференция в декабре 1921 г. провозгласила, что "восстановление денежного обращения на металлической основе (золото), первым шагом к которому является неуклонное проведение плана ограничения выпуска бумажных денег (эмиссии), должно стать руководящим принципом Советской власти в области финансов" [73]; причем эта программа была повторена в конце месяца на IX Всероссийском съезде Советов, где Каменев подчеркнул, что нельзя эффективно разрабатывать как хозяйственный план, так и государственный бюджет, до тех пор покуда деньги представляют собой просто "цветные бумажки" [74]. На XI съезде партии, состоявшемся в марте 1922 г., Сокольников детально обосновал необходимость новой финансовой политики, многозначительно указав на то, что это был первый случай, когда партийный съезд занимался вопросами финансов [75]; а Ленин в своем единственном выступлении посвятил довольно непоследовательный, но примечательный пассаж надвигавшемуся "финансовому кризису" и его воздействию на промышленность.

"Если он (т.е. кризис) будет слишком силен и тяжел, нам придется многое опять перестраивать и все силы бросить на одно. Если он будет не слишком тяжел, он может быть даже полезным: он почистит коммунистов из всяких гортрестов. Только надо будет не забыть это сделать. Финансовый кризис перетряхивает учреждения и предприятия, и негодные из них лопаются

673

прежде всего. Надо будет только не забыть, чтобы не свалили все это на то, что виноваты спецы, а что ответственные коммунисты очень хороши, боролись на фронтах и всегда хорошо работали. Так что если финансовый кризис не будет непомерно тяжел, то из него можно будет извлечь пользу и почистить не так, как чистят ЦКК или Центропроверком [76], а прочистить, как следует, всех ответственных коммунистов в хозучреждениях" [77].

Несомненно, в его панегирике был элемент преднамеренной гиперболы, выраженной языком ортодоксального капиталистического финансирования, в поддержку целительного эффекта финансового кризиса, равно как и в защиту специалистов в противовес коммунистам. Но отрывок, взятый из этого же выступления, где Ленин провозглашает конец "отступления", служит симптомом настроения партии в тот момент по финансовому вопросу. Съезд принял окончательное решение по данному вопросу, одобрив пространную резолюцию о финансовой политике, в которой выражалось стремление к "расширению сферы денежного обращения за счет сокращения натуральной части государственного хозяйства", говорилось о "сокращении и затем уничтожении бюджетного дефицита" и высказывалась необходимость "твердо установить, что наша экономическая и финансовая политика решительно ориентируется на восстановление золотого обеспечения денег" [78].

Лето 1922 г. стало свидетелем созревания этой политики. Бюджетные наметки на первые девять месяцев 1922 г., одобренные в декабре 1921 г. (впервые разработанные в довоенных рублях), предусматривали дефицит, равнявшийся лишь 40 % планируемых расходов. Для сравнения: соответствующий процент для проблематических бюджетов 1920 и 1921 гг. составлял соответственно 86 и 84 [79]. Предпринимались решительные усилия для сокращения расходов за счет уменьшения численности персонала в государственных учреждениях и снятия с бюджета все большего числа промышленных предприятий и их рабочих. Логическим следствием возврата к денежной экономике был переход от натурального к денежному налогообложению. Однако это изменение в примитивном крестьянском хозяйстве происходило очень медленно. Первый шаг был сделан в марте 1922 г., когда серия натуральных налогов, пришедших год назад на смену продразверстке, была сведена к единому натуральному налогу, исчисляемому в расчете на рожь [80]. Но натуральное налогообложение на сельскохозяйственные продукты продолжало существовать в течение всего 1922 г.: в конце года больше одной трети налогов было получено в этой форме [81]. В то же время начали разрабатываться новые источники получения денежного налога: в период между августом 1921 г. и февралем 1922 г. налогом были обложены вина, табак, спиртные напитки, пиво, спички, мед и минеральные воды. В январе 1922 г. в дополнение к решению рассчитывать бюджет в довоенных рублях был издан декрет, предписывавший исчислять все налоги в довоенных руб-

674

лях, а взимать в советских рублях, исходя из текущего валютного курса [82]. В феврале 1922 г. вышел подушный налог (так называемый "общегражданский налог"), предназначенный для районов, охваченных голодом [83], а осенью 1922 г. был проведен гораздо более значимый эксперимент в области подоходного налога с целью охвата заработков людей, принадлежавших к так называемым "свободным" профессиям (врачей, адвокатов, писателей и т.п.), а также нэпманов и высокооплачиваемых служащих государственных учреждений и промышленных трестов – всех тех, кого Сокольников назвал "элементами городской буржуазии и городской буржуазной и технической интеллигенции, которая составляет верхушку наших трестовских аппаратов" [84]. Благодаря всем этим средствам поступления от денежного налогообложения впервые образовали серьезную статью доходов в бюджете. Из всех правительственных доходов в первые девять месяцев 1922 г. только 10 % было получено путем денежного налогообложения, а 60 % – за счет выпуска банкнот. Несколько вдохновляющими, однако, могут быть цифры по месяцам, которые показывают, что в пропорциональном отношении доля поступлений от денежного налогообложения поднялась в периоде января по сентябрь с 1,8 до 14 %, в то время как доля поступлений от выпуска банкнот сократилась с 90 до 56 % [85]. К последнему кварталу 1922 г. Сокольников смог уже заявить, что треть всех поступлений была получена за счет денежного налогообложения, меньше трети – за счет выпуска банкнот и остальная часть – за счет натурального налога [86].

Летом 1922 г. был предпринят еще один экспериментальный шаг к восстановлению ортодоксального государственного финансирования. Советское правительство открыло подписку на свой первый государственный заем на общую сумму в 10 млн. пудов ржи. Были выпущены беспроцентные облигации достоинством 100 пудов, которые, однако, на рынке оценивались в 95 пудов и подлежали оплате по номиналу в период между 1 декабря 1922 г. и 31 января 1923 г. Взнос и выплата должны были производиться деньгами по рыночной стоимости ржи: заем обеспечивался вкладом в государственную казну на сумму 10 млн. золотых руб. [87] Живучесть предубеждения против государственных займов и скептицизм по поводу способности Советского правительства с успехом разместить таковое нашли свое отражение на сессии ВЦИК, которая одобрила заем: Сокольников привел пример из истории Французской революции, чтобы доказать, что невыполнение обязательств в прошлом не исключает возможности проведения займов [88]. В октябре 1922 г. Сокольников уже мог объявить об успехе займа: было приобретено 85 % общего числа облигаций, выпущенных с этой целью, хотя побудительным моментом было право вносить за них плату по номиналу в счет выплаты натурального налога [89]. Вслед за этим был выпущен 6 %-ный заем на 100 млн. золотых руб., целью которого было подготовить почву для стабилизации валюты [90]. Вероятно, этот

675

заем был реализован главным образом за счет государственных учреждений и государственных промышленных трестов. Однако его целью было также выкачать частные капиталы, накопленные при НЭПе, и поэтому власти при проведении подписки широко прибегали к оказанию морального давления [91]. Возврат к политике государственных займов и поощрение частных сбережений нашли свое дальнейшее проявление в возрождении государственных сберегательных касс, которое было одобрено Совнаркомом 26 декабря 1922 г. [92] Первые две сберегательные кассы открылись в феврале 1923 г. в Москве и Петрограде. Вклады рассчитывались согласно эквиваленту в золотых рублях и подлежали выплате по текущему курсу. По-видимому, вначале сберегательные кассы использовались скорее как средство гарантии против девальвации, чем как форма капиталовложения, однако они оказались эффективными для возрождения привычки и традиции. Согласно имеющимся данным, к октябрю 1923 г. уже насчитывалось 300 сберкасс с 60 тыс. вкладчиков, причем через полгода эти цифры увеличились более чем в 10 раз [93]. Объявление о проведении в феврале 1923 г. государственной лотереи стало еще одним свидетельством возврата к финансовым методам прошлого [94].

За восстановлением Государственного банка вполне естественно последовала попытка возродить всю банковскую систему. Подобно тому как первый шаг к созданию Государственного банка был продиктован необходимостью обеспечить источник кредитов для промышленности после прекращения прямого финансирования из государственной казны, так и первый важный шаг к возрождению этой системы последовал в начале 1922 г. со стороны ВСНХ как представителя промышленности и был решительно поддержан как Госпланом, так и новыми промышленными трестами. 1 сентября 1922 г. СТО одобрил проект банка для промышленности (Промбанка), имеющего полномочия выдавать промышленности как краткосрочные коммерческие кредиты, так и займы сроком на три года. Его вкладчиками были государственные учреждения, включая ВСНХ и заинтересованные народные комиссариаты, и государственные промышленные предприятия [95]. Первоначальным импульсом было, несомненно, обеспечить промышленности независимость от Государственного банка и от того, что считалось политикой "голодного пайка", проводимой финансовыми властями в отношении промышленности. Но Промбанк никогда не был достаточно мощным, чтобы освободиться от помочей Государственного банка и Наркомфина, и занял свое место в качестве одного из учреждений в прочно увязанной банковской системе. Тем временем в феврале 1922 г. кооперативы восстановили Банк потребительской кооперации (Покобанк), который в январе 1923 г. был преобразован во Всероссийский кооперативный банк (Всекобанк) [96]. В течение 1922 г. также увидели свет муниципальные банки для финансирования местных отраслей промыш-

676

ленности и местных правительственных проектов [97] и ассоциации взаимной помощи, предназначенные для удовлетворения потребностей мелких частных торговцев при НЭПе [98].

Финансовый прогресс НЭПа продолжал проявляться в быстром росте влияния Госбанка – храма новой финансовой ортодоксальности. Индекс цен, по которому Наркомфин рассчитывал обменный курс текущего в довоенный рубль, был подвергнут критическому анализу финансистов. В марте 1922 г. эта система была заменена в следующем месяце системой рубля, основывающейся на курсе, по которому Госбанк покупал золото, причем обменный курс теперь объявлялся ежемесячно не Наркомфином, а Госбанком: впредь все доходы и расходы должны были подсчитываться не в довоенных, а в золотых рублях [99]. Соответственно возрастал престиж золота как основы денег и Госбанка как его хранителя, при этом был сделан еще один шаг на пути к валютной реформе. После непродолжительного замедления инфляционного процесса летом 1921 г. все еще необузданные силы экономической нестабильности вновь взяли верх, и все попытки снизить темпы выпуска денежной массы были прекращены как бесполезные. Общая сумма денег в обращении возросла с 3500 млрд. на 1 сентября 1921 г. до 17 500 млрд. руб. на 1 января 1922 г. (если продолжать считать по курсу 1921 г.), на 1 мая она уже достигала 130 000 млрд., а к концу 1922 г. – немногим менее 2 квадриллионов руб. [100]

Похоже, что решение валютной проблемы на основе золота и под контролем Государственного банка прокладывало себе путь с непреодолимой силой, причем делалось это по моделям, сильно напоминающим западные. Раздавались аргументы (которые, правда, по прошествии времени оказались сомнительного и ограниченного достоинства) в пользу того, что развитие внешней торговли требует стабильной денежной единицы [101]. 25 июля 1922 г. Совнарком дал указание Госбанку начать выпуск банкнот в виде денежных единиц, называемых "червонцы", причем каждый червонец равнялся десяти золотым рублям; эта эмиссия обеспечивалась на 25 % ценными металлами, а на 75 % – краткосрочными облигациями и другими ликвидными активами [102]. После того как в очередном декрете от 11 октября 1922 г. [103] были даны более исчерпывающие инструкции, первый червонец появился на свет только в конце ноября того же года. После стольких лет финансовой анархии и неустойчивой валюты казалось непреодолимой притягательная сила стабильности. Оппозиция этому была незначительной и представляла собой, по меткой характеристике представителя Наркомфина во ВЦИК, "детскую болезнь левизны" . Первоначальный выпуск был очень небольшим, и в течение долгого времени новый червонец служил не средством обмена, а скорее источником накопления ценностей или единицей расчета. На протяжении 15 месяцев стабильный, но в ограниченных количествах червонец циркулировал наравне с неограниченной и постоянно де-

677

вальвировавшейся рублевой массой. Основные сделки все более регулярно проводились на базе червонца; однако платежи продолжали осуществляться в рублях по текущему курсу.

Таким образом, в конце 1922 г. было достигнуто краткосрочное и в какой-то степени иллюзорное равновесие в финансовой, равно как и в хозяйственной политике. Импульс, приданный НЭПом и поддержанный хорошим урожаем 1922 г., открыл перспективу, правда, все еще отдаленную, достижения сбалансированного государственного бюджета и замены, если не возрождения, почти мертвого рубля. Однако эти амбиции, столь сильно противоречащие амбициям первых революционных лет, могли осуществляться только за счет жестоких ударов, наносимых по другим секторам экономики. Прежде чем они были осуществлены, пришлось преодолевать новый кризис 1923 г.

Предыдущий | Оглавление | Следующий