Предыдущий | Оглавление | Следующий

б) Промышленность

Новая экономическая политика по своему внутреннему содержанию была рассчитана на сельское хозяйство, по своему замыслу – на внутреннюю торговлю, а не на промышленность. Проблемы промышленного развития не обсуждались на партийном съезде, который принимал НЭП, а в резолюции "О замене разверстки натуральным налогом" ссылка на промышленность касалась только того, что "восстановление транспорта и промышленности позволит Советской власти получать продукты сельского хозяйства нормальным путем, т.е. в обмен на фабрично-заводские и кустарные продукты" [1]. Два месяца спустя Ленин в статье, в которой подробнейшим образом излагался НЭП, впервые повернулся лицом к этому практическому вопросу:

"Нужда и разорение таковы, что восстановить сразу крупное, фабричное, государственное, социалистическое производ-

632

ство мы не можем... Значит, необходимо в известной мере помогать восстановлению мелкой промышленности [2], которая не требует машин, не требует ни государственных, ни крупных запасов сырья, топлива, продовольствия, – которая может немедленно оказать известную помощь крестьянскому хозяйству и поднять его производительные силы" [3].

Но то, что крупной промышленности отводилась второстепенная роль, имело свои трудности. 6 проекте, написанном несколько недель спустя, в середине мая 1921 г., и впоследствии появившемся в виде резолюции ВНИК, этот вопрос по более здравом рассуждении был оставлен открытым:

"Пусть опыт покажет, насколько удастся двинуть этот обмен посредством увеличения производства и доставки государственных продуктов крупных социалистических предприятий, – насколько удастся поощрить и развить мелкую местную промышленность" [4].

Однако как только этот проект был представлен IV Всероссийскому съезду Советов народного хозяйства, и. IV Всероссийскому съезду профсоюзов (организациям, отражающим интересы крупномасштабной национализированной промышленности), сомнения тотчас же всплыли на поверхность. Один оратор высказал мысль о том, что крестьянин будет удовлетворять свои потребности за счет кустарной промышленности, в результате чего будет нарушена "смычка между городом и деревней", а Милютин сообщил в конце дискуссии, что в десятках записок, присланных в президиум, выражалось беспокойство о том, как бы этот новый поворот в направлении к свободной конкуренции, поощрению мелкой промышленности не разрушил первооснову нашей крупной промышленности [5]. На IV Всероссийском съезде профсоюзов Лозовский настаивал на том, что профсоюзы должны принимать участие в "регулировании" мелкой промышленности, а Шмидт усматривал в новых условиях опасность того, что "рабочий класс... будет склонен отходить от основного своего дела в сторону мелкой промышленности" [6].

Партийная конференция в конце мая 1921 г. дала Ленину возможность с присущим ему искусством повернуть острие критики в другую сторону. Если о господствующем положении крупной промышленности в любом социалистическом обществе не говорилось с должным акцентом, то только потому, что это повсеместно принятый постулат. Он вновь обратился к плану электрификации, ставшему его любимым "deus ex machina":

"Мы имеем совершенно точно рассчитанный план, рассчитанный при помощи работы лучших русских специалистов и ученых, дающий нам определенное представление о том, с какими ресурсами, принимая во внимание природные особенности России, мы эту базу крупной промышленности можем подвести под нашу экономику, подвести должны и подведем. Без этого ни о каком действительно социалистическом фундаменте нашей экономической жизни не может быть и речи".

633

Однако крупная промышленность не могла быть восстановлена без более обильного обеспечения продовольствием и сырьем, чего нельзя было получить иначе, как в процессе обмена, а значит, только стимулируя развитие мелкой промышленности, можно было начать этот процесс. "А для того чтобы нам сколько-нибудь серьезно и систематически перейти к восстановлению этой крупной промышленности, нам нужно восстановление мелкой промышленности" [7]. Резолюция конференции поставила дезидераты промышленной политики в порядок, сообразный с этой точкой зрения. Вначале шла "поддержка мелких и средних (частных и кооперативных) предприятий"; затем – "допущение сдачи в аренду частным лицам, кооперативам, артелям и товариществам государственных предприятий"; потом – "пересмотр (в известной части) производственных программ крупной промышленности в направлении усиления производства предметов широкого потребления и крестьянского обихода" и, наконец, "расширение самостоятельности и инициативы каждого крупного предприятия в деле распоряжения финансовыми средствами и материальными ресурсами" [8]. Таков был порядок, которому, согласно советским законам, необходимо было следовать.

Первоначальными шагами НЭПа в промышленности стали два декрета, изданные Совнаркомом 17 мая 1921 г. В первом провозглашалось намерение правительства "принять необходимые меры к развитию кустарной и мелкой промышленности как в форме частных предприятий, так и в кооперативной форме" и "избегать излишней регламентации и излишнего формализма, стесняющих хозяйственный почин отдельных лиц и групп населения" [9]; второй отменил несколько предыдущих декретов, ограничивавших свободу действий и полномочия производственных кооперативов, и прекратил действие закона от 29 ноября 1920 г., по которому подлежали национализации все промышленные предприятия; в то же время в нем оговаривалось, что акты национализации, осуществленные до 17 мая 1921 г., не аннулируются [10]. В течение лета 1921 г. была издана целая серия декретов, отмеченных почти нарочитым стимулированием развития промышленных кооперативов. Последние получили права юридических лиц, могли использовать наемный труд, не превышающий 20 % числа работающих на них людей, и не подлежали контролю со стороны народного комиссариата рабоче-крестьянской инспекции, избегая, таким образом, неэффективности государственных учреждений. С другой стороны, они получали право долго – и краткосрочных кредитов в кооперативном отделе Наркомфина [11]. Сельские промыслы и мелкие промышленные предприятия, относящиеся к разряду таких, где работало не больше 10-20 наемных рабочих, включая работающих на дому, получили значительные, хотя и менее выдающиеся знаки внимания, а именно, обещание свободы от национализации или муниципализации и сотрудничество органов ВСНХ [12]. Общим результатом этих мер было предоставление мелким ремесленни-

634

кам и кустарной промышленности в деревне тех же юридических гарантий и такой же возможности торговать, какие НЭП предлагал крестьянству.

Вторым шагом, предусматриваемым резолюцией партийной конференции в мае 1921 г., был возврат под частное управление и контроль (путем сдачи в аренду) тех промышленных предприятий, которые уже были национализированы и отобраны у их владельцев, но которые государство в новых условиях не могло поддерживать в рентабельном состоянии. Слухи о предстоявшем возврате таких предприятий их прежним владельцам были столь упорными, что в Москве имел место оживленный бизнес в виде продажи титулов этих владельцев или их наследников [13]. Резолюция партийной конференции признавала право "местных хозяйственных органов" сдавать в аренду находящиеся в их ведении предприятия "без разрешения высших". Местные власти поспешили воспользоваться этой рекомендацией, не дожидаясь официального обнародования советского декрета. Губернские Советы народного хозяйства начали освобождаться от ненужной ответственности за управление национализированными предприятиями третьей категории [14] (которые находились под их неограниченным контролем), сдавая их в аренду любому претенденту на всевозможных условиях [15]. В защиту этого можно было лишь сказать, что, сколь бы сделанной кое-как, наспех ни была эта процедура, она тем не менее была средством вдохнуть жизнь во многие предприятия, которые находились в состоянии застоя.

Но, оказавшись перед таким вызовом, Совнарком 6 июля 1921 г. издал декрет, устанавливающий условия, на которых было желательно проводить сдачу в аренду национализированных предприятий. Предпочтение отдавалось кооперативам, хотя и не исключалась сдача в аренду и частным лицам. Арендаторы несли ответственность по Гражданскому и Уголовному кодексам за содержание в исправности арендуемых предприятий, а также полностью отвечали за снабжение предприятий и работающих на них [16]. Срок аренды обычно составлял от двух до пяти лет, а арендная плата взималась натурой в виде определенного процента выпускаемой продукции. Тот факт, что декрет явился результатом инициативы с мест, наводит на мысль, что он относился главным образом к местным мелким предприятиям. Это подтверждается статистическими данными на 1 сентября 1922 г., когда эта система уже просуществовала целый год. Отраслями промышленности, в которых было наибольшее число сданных в аренду предприятий, были пищевая и кожевенная. Из 7100 предприятий, предназначенных к этому времени для сдачи в аренду, было сдано 3800 предприятий, на которых работало в общей сложности 680 тыс. рабочих, в среднем менее 20 человек на каждом. Цифры, относящиеся лишь к половине сданных в аренду предприятий, показывают, что гораздо меньше 50 % из них были арендованы частными лицами, большинство из ко-

635

торых были прежними владельцами; остальные были сданы кооперативам, рабочим артелям и государственным учреждениям. Ясно, что это были в основной своей массе мелкие предприятия, работавшие с небольшим капиталом для ограниченного и главным образом местного рынка сбыта [17].

Эта процедура по-прежнему вызывала возмущение в ортодоксальных партийных кругах, где возвращение ряда промышленных предприятий в частную собственность и сдача в аренду других рассматривались как предательство основ социализма. О том, насколько сильны были эти настроения даже в среде партийных функционеров, можно судить по инструкции, направленной в ноябре 1921 г. в губернские партийные комитеты за подписью Молотова, бывшего в то время секретарем Центрального Комитета партии. Члены партии предупреждались, что для коммуниста недопустимо становиться владельцем или арендатором какой-либо хозяйственной организации, использующей наемный труд, или участвовать в какой-либо экономической организации, работающей ради получения прибыли. Коммунисты могли участвовать в работе артели или другой коллективной хозяйственной организации, но только в том случае, если она работала для государства или кооперативов, а не преследовала особые цели обогащения [18].

Дело принципа было важнее, чем сама суть вопроса. Каменев объявил на X Всероссийском съезде Советов в декабре 1922 г., что в государственной индустрии, включая транспорт, было задействовано 3000 тыс. рабочих против 70 тыс., работавших на частных и арендованных промышленных предприятиях [19]. Перепись 1650 тыс. так называемых промышленных предприятий, проведенная в марте 1923 г., показала, что 88,5 % из них находилось в частной собственности или сдано в аренду частным лицам, на долю государственных предприятий приходилось лишь 8,5 %, а на кооперативные предприятия – 3 %. В то же время 84,5 % всех промышленных рабочих работали на государственных предприятиях, на каждом из которых в среднем было задействовано по 155 рабочих, каждое кооперативное предприятие в среднем имело 15 наемных рабочих, а каждое находящееся в частном управлении – только по 2 рабочих. Более того, поскольку самая высокая производительность труда была на государственных предприятиях, на них приходилось 92,4 % продукции в стоимостном выражении, оставляя на долю частных предприятий только 4,9 % и на долю кооперативов – 2,7 % [20]. Много месяцев спустя Ленин, защищая НЭП на IV конгрессе Коминтерна, с гордостью говорил, что "все командные высоты" сохранились в руках государства [21]. Аргумент в защиту был убедительным и хорошо обоснованным. Основное значение Новой экономической политики заключалось не в признании частной собственности или частного управления над массой мелких предприятий, которые в основе своей не были и не могли быть эффективно национализированы в то время, а в изменении отношения к управле-

636

нию крупной национализированной промышленностью. Это изменение отвечало третьей и четвертой промышленным директивам партийной конференции в мае 1921 г.: усиление производства предметов широкого потребления и расширение "самостоятельности и инициативы" промышленных предприятий.

Так называемый "наказ" Совнаркома от 9 августа 1921 г. "О проведении в жизнь начал Новой экономической политики" явился первым крупным декретом периода "НЭПа," посвященным главным образом крупной промышленности .Он рассматривал "кустарную и мелкую промышленность как подсобную к крупной государственной промышленности" и попытался провести систематическую классификацию предприятий.

"Государство в лице ВСНХ и его местных органов сосредоточивает в своем непосредственном управлении отдельные отрасли производства и определенное число крупных или почему-либо с государственной точки зрения важных, а также подсобных к ним предприятий, взаимно дополняющих друг друга".

Предприятия, которые не подпадали ни под одну из этих категорий, подлежали сдаче в аренду кооперативам и другим товариществам, а также частным лицам; те же предприятия, для которых нельзя было найти арендатора, подлежали закрытию. Но предприятия, поставленные под прямое управление государственных органов, "ведутся на началах точного хозяйственного расчета (хозрасчета)" [22]. Одновременно признавались два принципа: централизации и децентрализации. Предприятия, принадлежащие к одной отрасли производства, должны были "концентрироваться" в объединения, известные в то время под названием "союзов", а позднее "трестов"; с другой стороны, как эти "союзы", так и промышленные предприятия – достаточно крупные или важные, чтобы избежать объединения, – должны были действовать раздельно, то есть быть независимыми и освобождаться от прямого административного контроля ВСНХи его органов. Таковы были две взаимосвязанные между собой темы постановления СТО от 12 августа 1921 г.:

"Наиболее крупные, технически оборудованные, целесообразно организованные и соответственно расположенные предприятия в данной отрасли промышленности могут быть соединены... в особое объединение, организуемое на началах хозяйственного расчета. На тех же началах могут быть выделены и отдельные предприятия" [23].

"Выделение" крупной промышленности из-под прямого государственного управления и ее независимые операции на коммерческих началах хорошо дополняли тактику стимулирования в отношении всех форм мелкой промышленности (ненационализированной или сданной в аренду) и служили краеугольным камнем промышленной политики нового экономического порядка. "Выделение" имело важное значение для трудовой политики, когда промышленные предприятия несли пря-

637

мую ответственность за содержание рабочих, занятых на них, и когда все формы содержания (в натуральном или денежном исчислении) стали считаться с этого времени заработной платой [24]. Столь же важное значение имело оно в области торговли и распределения, когда ведущая часть промышленности, вместо того чтобы полагаться на государственные органы как на своих поставщиков и потребителей, превратилась из покупателя в продавца на свободном рынке [25], а также в области финансовой политики, когда промышленность начала получать кредиты не как прежде – от казначейства на основе бюджетных расчетов, – а в государственном банке, позднее – в других банковских учреждениях на основе прибыльности [26]. Введение хозрасчета, который Ленин характеризовал как "переход на коммерческие начала", было неизбежным следствием НЭПа: невозможно стало сочетать частное капиталистическое сельское хозяйство с государственной промышленностью в пределах одной экономики без принятия государственным сектором условий рынка [27]. Основная функция хозрасчета заключалась в том, чтобы покончить с таким состоянием, когда государственные предприятия бременем ложатся на плечи государства, и, во-вторых, помочь властям определить, какие предприятия заслуживают привилегии оставаться государственной собственностью и под государственным управлением. Однако осенью 1921 г. имевшиеся в распоряжении инструменты едва ли были достаточно точными, чтобы осуществить эту операцию. В своем докладе на IX Всероссийском съезде Советов в декабре 1921 г. ВСНХ напомнил его участникам, что еще предстоит принять самые элементарные решения по определению, что такое прибыль.

"К сожалению, доныне нет никаких руководящих инструкций, разъясняющих вопросы о том, какая прибыль имеется в виду и поступает ли она полностью, или из нее должны быть произведены какие-либо отчисления для образования капиталов предприятий; как быть с прибылью, выраженной в нереализованных и остающихся у предприятий изделиях, и проч." [28].

Вряд ли эти вопросы были простыми и носили чисто формальный характер. Примерно два года спустя компетентный автор в одной из публикаций СТО подчеркивал, что различные тресты подсчитывают свои затраты на производство, а следовательно, и свои прибыли самыми различными путями [29].

Создание трестов явилось средством осуществления перехода промышленности на хозрасчет, а также было направлено на то, чтобы дать промышленности возможность пережить стрессы, которые несло с собой это изменение. Промышленность, и особенно тяжелая индустрия, чьи потребности имели первостепенное значение, когда шла гражданская война, сегодня должна была нести основную тяжесть уступок крестьянину и возврата к рыночной экономике. Перестав быть любимым ребенком пролетарского государства, промышленность тем не менее должна была организовываться, чтобы встретить новые и более не-

638

привычные стрессы открытой конкуренции. В другом и более прямом смысле тресты явились ответом на проблему рационализации. Давно было очевидно, что огромных потерь материальных и людских ресурсов можно было избежать за счет закрытия нерентабельных предприятий и сосредоточения производства в более рентабельных. Мало что было достигнуто при системе главков, управляющих каждым предприятием в отдельности и подверженных мощному влиянию профсоюзов, которые ничего не делали в этом отношении, чтобы как-то уменьшить управленческий консерватизм. Малоуспешными оказались попытки сгруппировать вместе мелкие предприятия в одной сфере производства в виде, как их иногда называли, трестов и кустов. В мае 1921 г., во время первого этапа НЭПа, Центральный Комитет партии рекомендовал IV Всероссийскому съезду профсоюзов "достигнуть необычайно быстрого сокращения числа предприятий и рабочих путем сосредоточения последних в минимуме лучших и крупнейших предприятий" и повторил эту рекомендацию в тех же выражениях IV Всероссийскому съезду Советов народного хозяйства [30]. Но прогресс был медленным. Только в одном жизненно важном секторе топливный кризис диктовал принятие экстренных мер. Летом 1920 г. техническая комиссия проинспектировала угольные шахты Донецкого бассейна, только недавно освободившегося от разрушительного действия непрестанных военных кампаний, и обнаружила, что 959 действующих шахт, включая 338 так называемых "крестьянских", работало без применения машинной техники. На шахтах Донбасса широко применялись трудовые армии последнего периода военного коммунизма, и это, несомненно, сделало концентрацию сравнительно более простой. К 1 июля 1921 г. число работающих шахт сократилось до 687 [31].

Новая промышленная политика, повсюду приветствуя создание трестов, способствовала более широкому внедрению этого принципа. В результате декретов СТО в августе 1921 г. появились на свет первые два треста (в то время все еще называемые "союзами"): один – объединявший текстильные фабрики, другой – деревообрабатывающие предприятия беломорского региона. По своему статусу они были обязаны вести расчеты доходов и расходов, в то же время им разрешалось (хотя явно в качестве исключения) покупать предметы снабжения и продавать свою продукцию на открытом рынке [32]. Они считались примером для подражания; и с октября 1921 г. процесс формирования трестов пошел быстрее. На IX Всероссийском съезде Советов в декабре 1921 г. новый председатель ВСНХ Богданов объявил, что на настоящий момент было создано 15 крупнейших трестов (теперь это слово использовалось свободно) [33]. В сентябре 1921 г. еще одна комиссия была направлена по распоряжению СТО на Дон. В результате ее работы только 288 шахт остались под управлением государства (267 из них – действующие) и были объединены в новый трест – Донуголь; остальные 400 были сданы в аренду или

639

закрыты [34]. Летом 1922 г. другие угольные бассейны и нефтяные промыслы были объединены в тресты по аналогичному образцу. Эти отрасли промышленности подвергались наиболее тщательному процессу концентрации и объединения в тресты. Однако те же процессы рационализации применялись в отношении легкой промышленности. Из 1000 предприятий в кожевенной промышленности, ранее находившихся под управлением Главкожа, 124 предприятия были изъяты и объединены в группу кожевенных "трестов", а остальные сданы в аренду или закрыты; однако эти 124 единицы в своих соответствующих областях давали от 70 до 88 % всей продукции [35]. К концу августа 1922 г., когда процесс создания трестов был практически завершен, их число достигло 421, включая по 50 трестов в текстильной, металлургической и пищевой отраслях промышленности, свыше 40 – в кожевенной, 35 – в химической и 20 – в электротехнической отрасли промышленности. В среднем каждый трест объединял около 10 предприятий. В 380 трестах, по которым имеются подробные статистические данные, работало 840 тыс. рабочих, из них 525 тыс. – в текстильных и металлургических трестах. Эти цифры не охватывают крупные угольные и нефтяные тресты [36]. Крупнейшими были Иваново-Вознесенский текстильный трест, на котором работало 540 тыс. рабочих [37], а также ГОМЗ (Государственное объединение машиностроительных заводов. – Ред.) и металлургический трест Югосталь, на которых было задействовано 48 тыс. и 41 тыс. рабочих соответственно. Общее число трестов, на каждом из которых работало свыше 10 тыс. человек, составляло 21 [38]. Государственные тресты стали основной формой организации фабричной промышленности в советских республиках.

Поначалу переход на хозрасчет отставал от процесса формирования треста. Декретом от 27 октября 1921 г. было проведено различие между двумя категориями государственных предприятий – теми, которые перестали в какой-либо форме получать от государства субсидии или припасы, и теми, которые все еще зависели от государственной помощи, наиболее распространенной и важнейшей формой которой было прямое обеспечение рабочих продовольственными пайками из Наркомпрода. Первой категории, к которой вскоре стало принадлежать большинство государственных предприятий, было дано право свободно, без каких-либо ограничений реализовывать свою продукцию на рынке; вторая категория, которой принадлежали главным образом ведущие секторы тяжелой индустрии, могла на основании специальных соглашений получить разрешение реализовывать до 50 % своей продукции на рынке, хотя в любом случае она должна была отдавать предпочтение государственным учреждениям, а затем кооперативам по сравнению с частными потребителями [39]. Разрешение реализовывать часть продукции на рынке предоставлялось с готовностью, и эта практика получила особое благословение партийной конференции в декабре 1921 г. [40] 21 марта 1921 г. был предпринят далеко идущий шаг: на коммер-

640

ческую основу была поставлена топливная промышленность. Это означало, что промышленные предприятия больше не получали топливо от государства, а должны были покупать его у Главного топливного управления; с другой стороны, рабочие топливной промышленности больше не получали продовольствие от государственных органов [41]. Вполне очевидно, что этот решительный приказ был подвержен определенным исключениям. В самом декрете оговаривалось продолжение бесплатных поставок топлива железнодорожной администрации, а позднее была сделана оговорка о продолжении поставок продовольствия шахтерам Донецкого бассейна [42]. Но для большей части промышленной сферы переход на "коммерческие начала" был в основном завершен до окончания 1922 г.

Осенью 1922 г. при подготовке нового Гражданского кодекса были предприняты первые серьезные попытки определить юридический статус новых трестов. Они отличались от государственных промышленных предприятий или групп таких предприятий времен военного коммунизма тем, что не зависели от прямого управления со стороны правительственного органа (ВСНХ или его главков и центров) и отвечали за свои отдельные прибыльно-расходные счета. С другой стороны, у них не было в то время фиксированного капитала, и они не являлись юридическими лицами. В 19-й статье Гражданского кодекса специально предусматривалось, что "государственные предприятия и их объединения, переведенные на хозяйственный расчет и не финансируемые в сметном порядке, выступают в обороте как самостоятельные и не связанные с казной юридические лица", а следовательно, такие объединения подлежали обычному действию закона; за их долги отвечает лишь имущество, состоящее в их свободном распоряжении, включая рабочий капитал, но не постоянный капитал, который остается национальным достоянием. Наконец, декретом от 10 апреля 1923 г. был определен и урегулирован на этих началах статус трестов.

"Государственные тресты, – говорилось в 1-й статье декрета, – являются государственными промышленными предприятиями, которым государство предоставляет самостоятельность в производстве своих операций согласно утвержденному для каждого треста уставу и которые действуют на началах коммерческого расчета с целью извлечения прибыли".

Государство не брало на себя ответственности за долги этих трестов, за исключением случаев, когда трест находился под непосредственным контролем государства, и оно не было обязано покрывать какие-либо возможные потери. Прибыль начислялась государству после определенных уставных вычетов. Каждому тресту назначалась теперь сумма в качестве его постоянного капитала, и из прибыли ежегодно вычитался определенный процент за его амортизацию; четвертая часть получаемой прибыли шла тресту, 22 % – в культурно-бытовой фонд для улучшения условий жизни рабочих, 3 % – для распределения в виде премий

641

среди администрации, служащих и рабочих. Тресты располагали полной свободой покупать и продавать на открытом рынке, однако им вменялось в обязанность отдавать предпочтение государственным органам в качестве потребителей или поставщиков, правда, при условии, если предлагаемые или запрашиваемые цены были одинаково приемлемыми [43]. Повсеместно акцент делался на элемент прибыльности, подразумеваемый хозрасчетом: то, что поначалу рассматривалось как инструмент рационализации и критерий ценности, развилось в новый материальный стимул промышленного производства.

В сельском хозяйстве НЭП очень скоро создал необходимые стимулы производства, которые подтолкнули Советскую Россию на путь экономического возрождения. В промышленности достижения были не такими быстрыми, менее выраженными и опасно односторонними. Его первоначальной целью было предложить крестьянину быструю и достаточную отдачу за его продукты, и процесс его реализации протекал в русле партийной резолюции, принятой в мае 1921 г. Сообразно этой точке зрения, он прежде всего стимулировал ту мелкую сельскую и местную промышленность, которая производила непосредственно для крестьянина и требовала небольших или вообще не требовала капиталовложений для обеспечения или восстановления предприятия и чью продукцию можно было быстро обменять на сельскохозяйственные продукты. В области фабричной индустрии он поощрял потребительские отрасли промышленности, продукцию которых можно было быстро мобилизовать для обмена по сравнению с отраслями производства средств производства, чьи выгоды для хозяйства реализовывались в более отдаленном будущем.

Все эти цели удовлетворялись за счет возврата к частному предпринимательству и свободному рынку, который в примитивных условиях российской экономики мог удовлетворять лишь непосредственный и элементарный потребительский спрос, за исключением некоторых долгосрочных капитальных потребностей. Почти повсеместно промышленное производство в 1920 г. достигло самого низкого уровня, составив всего 16 % уровня 1912 г. [44] Однако подъем с этого уровня был очень неравномерным. Выпуск продукции мелкой промышленности (сельской и кустарной), достигавший в 1920 г. немногим более четверти объема 1921 г., поднялся в 1921 г. до 35, а в 1922 г. – до 54 %. С другой стороны, производство в крупной промышленности, которое в 1920 г. упало до 15 % уровня 1912 г., поднялось в 1921 г. всего до 17, а в 1922 г. – до 20 %) изнутри крупной промышленности наилучшие результаты были показаны отраслями легкой промышленности, производящими товары широкого потребления, рассчитанные непосредственно на крестьянина. Кожевенная была единственной отраслью промышленности, которая за эти годы достигла в производстве показателей 1912 г. [45] Хороших резуль-

642

татов, однако, достигла и текстильная промышленность: производство шерстяных изделий поднялось с 36 % в 1928 г. к уровню 1912 г. до 55 % в 1922 г., хлопчатобумажных (основной источник сырья для которых – Туркестан – был недосягаем в течение более двух лет) – с 6,5 % в 1920 г. до 15,5 % в 1922 г. и льняных тканей – с 35 % в 1920 г. до 72 % в 1922 г. Среди отраслей тяжелой индустрии горнодобывающая промышленность, достигавшая в 1920 г. менее 33 % выпуска 1912 г., снизила объем производства в 1921 г. до менее чем 30 % и повысила его до всего лишь 36 % в 1922 г. Только нефтяная промышленность пережила поразительный подъем – с 16 % в 1920 г. до 39 % в 1922 г., причем здесь низкие цифры 1920 г. были результатом прежде всего военных событий двух предшествовавших лет. Но наиболее показательными были результаты в металлургической промышленности – крупнейшей отрасли промышленности дореволюционной России, служившей фундаментом для всей крупной индустрии. Здесь выпуск в 1920 г. не превышал 6 % объема 1912 г., поднявшись в 1921 г. до 9 % и вновь упав до 7 % в 1922 г. Согласно сообщению, сделанному на XII съезде партии в апреле 1923 г., промышленность в целом, несмотря на меры по рационализации, все еще работала на 30 % своих производственных мощностей [46].

Советская промышленность в начальный период НЭПа была подвержена влиянию двух противоречивых факторов. Во-первых, НЭП с самого начала означал политический курс не только уступок крестьянству, но и уступок за счет пролетариата или по крайней мере уступок, не оставлявших места для соответствующего внимания промышленности; в силу этого его первое воздействие на индустрию в целом должно было оказаться обескураживающим. Во-вторых, стимулируя спрос на потребительские товары, он нарушил баланс внутри самой промышленности.

Первый из этих факторов почти тотчас же проявился в кризисе цен на промышленные товары. В течение всего периода военного коммунизма официально устанавливаемые цены постоянно регулировались таким образом, чтобы благоприятствовать производителю промышленных товаров. С другой стороны, огромный спрос на продовольственные товары на "черном рынке" сдвигал чашу весов в противоположном направлении таким образом, что, скажем, пуд ржи обменивался на гораздо большее количество кожи или хлопчатобумажных тканей, чем до войны. Поэтому, когда контроль был снят, вполне естественной была тенденция цен в пользу сельскохозяйственного производителя. И то, что эта тенденция не только имела место, но и проявилась в более интенсивной и радикальной форме, чем можно было предвидеть, объяснялось специфическими условиями, сложившимися как в деревне, так и в городе. В деревне чрезмерные налоги военного коммунизма лишили крестьянина всех резервов, и катастрофически низкий урожай 1921 г. помешал многим районам страны воспользоваться преимуществами НЭПа, а отсюда спрос на промышленные товары оказался не-

643

ожидание низким, причем спрос в городах на и без того истощенные запасы продовольствия был еще более высоким, чем прежде. Впервые за многие годы крестьянин был поставлен в положение, когда благодаря НЭПу он мог после удовлетворения потребностей своей семьи и сборщика налогов продавать излишки продуктов по своей собственной цене. Те крестьяне, у кого зимой 1921/22 г. появились излишки на продажу, почувствовали свою силу и были полны желания вознаградить себя за все страдания, причиненные им городом во время военного коммунизма.

Положение промышленности было более сложным. Свобода торговли и ослабление государственного контроля при НЭПе, который стимулировал и поощрял крестьянина, означали нечто совершенно различное для крупной промышленности, вдруг оказавшейся вынужденной полагаться на свои собственные ресурсы и на капризные милости хозрасчета: начиная с осени 1921 г. все большее число предприятий лишались государственных кредитов и государственных поставок сырья и продовольствия и были вынуждены обходиться без посторонней помощи. Даже для самых мощных из них перспективы были мрачными. После семи лет заброшенности состояние оборудования достигло самого низкого уровня, и вряд ли можно было дальше откладывать процесс восстановления. Финансовые ресурсы были на нуле, а кредиты почти недоступны [47]. Необходимо было изыскивать ресурсы для покрытия текущих расходов и для выдачи зарплаты рабочим (наличными или натурой), большинство из которых оказались теперь лишенными прямых государственных поставок. Активы оказались в тесной зависимости от запасов сырья, которые можно было пополнить только по рыночным ценам и из запасов готовой продукции; для большинства предприятий последняя была фактически единственным ликвидным средством [48]. Следовательно, острая потребность в рабочем капитале, возникшая в результате прекращения государственной поддержки, могла быть удовлетворена лишь за счет продажи запасов готовой продукции в экстенсивных масштабах. Процесс ликвидации стал к концу 1921 г. настолько заметным явлением, что приобрел название в виде жаргонного словечка "разбазаривание" [49].

Эта вынужденная попытка ликвидировать запасы на жестком и негибком – рынке привела к естественному результату: резкому падению цен на промышленные товары. Как следствие НЭПа, государственная промышленность больше не функционировала под единым управлением; она распалась "на отдельные, почти ничем друг с другом не связанные единицы", причем "безудержная конкуренция" между этими единицами, которые, подчиняясь новому коммерческому духу, вели себя по отношению друг к другу как на аукционе (лишь бы реализовать свои товары), усугубляла это падение [50]. Его масштабы частично и на короткое мгновение скрадывались продолжавшейся инфляци-

644

ей, однако становились очевидными при сравнении цен на промышленные и сельскохозяйственные товары, когда нехватка последних автоматически вела к повышению цен на них. Например, на 1 января 1921 г. аршин хлопчатобумажной ткани стоил 4 фунта ржаной муки, коробка спичек – 0,23 фунта, а фунт сахара – 11,55 фунта; в течение первых четырех месяцев 1921 г. стоимость этих товаров в пересчете на муку упала больше чем на 50 %, составив на 1 мая соответственно 1,68, 0,09 и 5,07 фунта [51]. Индекс цен на 12 сельскохозяйственных и 12 промышленных товаров показывал, что стоимость первых поднялась со 104 единиц на 1 января 1922 г. (принимая уровень 1913 г. за 100) до 113 единиц на 1 мая 1922 г., в то время как ценность промышленных товаров за тот же период упала с 92 до 65 единиц [52]. Таким образом, разрыв между стоимостью сельскохозяйственных и промышленных товаров, достигший своей крайней точки в мае 1922 г., был вызван главным образом не столько увеличением стоимости сельскохозяйственных продуктов, сколько падением стоимости промышленных товаров. О положении в промышленности заявил во весь голос Шляпников, выступая на XI съезде партии в марте 1922 г.:

"Конъюнктура рынка такова, что она бьет нас мы не можем выдержать. Нам сейчас необходимы деньги, и в погоне за ними мы создаем такую анархию даже на голодном металлическом рынке, что продажная цена не окупает себестоимости голодной заработной платы – так низко падают цены на изделия" [53].

По некоторым расчетам того времени, в мае 1922 г. хлопчатобумажная ткань продавалась по цене в два с лишним раза меньше стоимости ее производства [54], а текстильная промышленность в финансовом отношении занимала более прочные позиции, чем многие другие отрасли промышленности. Это был период, как писал впоследствии один из советских экономистов, "диктатуры ржи и расточения нашего государственного промышленного капитала" [55].

Эти результаты, возможно, отвечали насущным задачам НЭПа, который был призван предложить крестьянину приемлемое возмещение за его труд. Но они были катастрофическими для советской промышленности, руководители и директора которой были вынуждены остро реагировать на них. Реакция была удивительно схожей с той, которая возникала в аналогичных ситуациях при более нормальных формах капитализма. В марте 1922 г., когда падение зашло далеко и Ленин объявил о том, что "отступление" близится к концу, началось формирование синдикатов, в задачу которых входило объединить и монополизировать весь торговый аппарат отдельно взятой отрасли промышленности. В течение трех месяцев тресты во всех ведущих отраслях индустрии объединились, чтобы по такому образцу создать синдикаты, на долю которых приходилось от 70 до 100 % производства соответствующих отраслей [56]. Возросшая торговая мощь, приобретенная благодаря этим организациям, явилась

645

главным фактором, который остановил упорное падение цен на промышленную продукцию и после мая 1922 г. повернул этот процесс вспять. Председатель ВСНХ откровенно охарактеризовал синдикаты "как органы, которые строились нами для защиты коммерческих интересов, в первую очередь интересов наших трестов", и заявил, что они "сыграли свою роль в отдельных случаях и уничтожили конкуренцию, позволив поднять цены на целый ряд продуктов" [57]. К августу 1922 г. положение было восстановлено так, что соотношение между промышленными и сельскохозяйственными ценами было примерно таким же, как в 1913 г. С того времени под совместным воздействием лучшей организации промышленности и богатого урожая цены вновь начали двигаться в разных направлениях, только на этот раз в противоположном смысле, то есть в пользу промышленных и против сельскохозяйственных товаров. Стрессы, вызванные этим новым расхождением, получили в советской истории известность как "кризис ножниц" 1923 г.

Вторым фактором НЭПа, оказавшим неблагоприятное влияние на промышленную сферу, был импульс, приданный рынком легкой потребительской промышленности за счет тяжелой индустрии, и это явление, чей негативный эффект не был столь непосредственным, повлекло за собой серьезные долгосрочные последствия. Результатом НЭПа явилось не только расширение тех форм мелкой или кустарной промышленности, которые оставались в частных руках и ближе всего подходили к мелкобуржуазному хозяйству крестьянина и дальше всех отстояли от крупномасштабной фабричной индустрии, но и стимулирование в сфере крупномасштабной индустрии тех отраслей легкой промышленности, чья продукция находила немедленный~шр6с в ущерб отраслям тяжелой промышленности, которые традиционно являлись оплотом промышленного пролетариата и основным ключом к индустриализации страны и к социалистической реконструкции. К концу 1922 г. тревожные нотки о будущем тяжелой индустрии раздавались со всех сторон. V Всероссийский съезд профсоюзов в сентябре 1922 г., отметив оживление в ряде отраслей производства, которые полагались на свободный торговый рынок, зафиксировал, что базовые отрасли промышленности, которые сами по себе определяют курс развития народного хозяйства в целом (были названы транспорт, горнодобывающая и металлургическая, машиностроительная и электротехническая отрасли промышленности), продолжают переживать самый тяжелый кризис, и провозгласил восстановление крупной промышленности и транспорта безотлагательной задачей республики [58]. Два месяца спустя Ленин, посвятив свою речь на IV конгрессе Коминтерна защите НЭПа, обратил внимание на тот же контраст между "общим подъемом" легкой промышленности и тем, что "положение все еще остается тяжелым" в тяжелой промышленности, и сделал вывод:

646

"Спасением России является не только хороший урожай в крестьянском хозяйстве – этого еще мало – и не только хорошее состояние легкой промышленности, поставляющей крестьянину предметы потребления, – этого тоже еще мало, – нам необходима также тяжелая индустрия. Тяжелая индустрия нуждается в государственных субсидиях. Если мы их не найдем, то мы, как цивилизованное государство, – я уже не говорю, как социалистическое, – погибли" [59].

Ленин в своем последнем публичном выступлении по экономическим вопросам изложил в самой простой и наиболее ясной форме фундаментальную проблему, созданную двумя годами НЭПа.

Последствия этих опасений были настолько тревожными и слишком далеко идущими, чтобы с ними легко было согласиться. Осенью 1922 г. плохое состояние тяжелой индустрии проявилось в серии жалоб на скудную кредитную политику Государственного банка. Председатель ВСНХ Богданов в пылу атаки на Наркомфин во ВЦИК утверждал, что шахты Донецкого бассейна настолько сильно нуждаются в кредитах, что были вынуждены увольнять шахтеров за неимением наличных для выдачи им заработной платы [60]. Более того, нехватка кредитов была главной темой его доклада о промышленности на X Всероссийском съезде Советов в декабре того же года [61]. Официальный же оратор все еще придерживался довольно оптимистической точки зрения. Каменев твердо заявил, что "время принципиальных политических споров прошло. К счастью для нас, вопрос о новой экономической политике перестал быть вопросом принципиальным, перестал быть спорным, перестал нуждаться в объяснении"; и, хотя немного погодя он признал, что "нэп борется против... государственной промышленности", он выразил уверенность, что Советская власть достаточно сильна, чтобы "держать нэп под своим контролем" [62].

Сокольников, народный комиссар финансов, вновь выразил непоколебимую веру в хозрасчет. Промышленность не может больше функционировать за счет бюджета; государство не может больше отвечать за выплату содержания промышленным рабочим или за обеспечение их пайками; отношение государства к промышленности может быть только отношением потребителя, выплачивающего полную цену за то, что он покупает. Таким образом, был доведен до логического завершения разрыв между государством и промышленностью, которая, "продает ли она на рынок, или государству, должна продавать на таких условиях, которые позволяли бы ей восстанавливать элементы своего производства". Сокольников даже изложил аргумент в пользу того, что, поскольку индустрия зависит от покупательной способности крестьянина, лучшим способом поддержки индустрии является поддержка крестьянину [63]. Ларин возразил Сокольникову от имени промышленности, а еще один делегат назвал индустрию "пасынком Наркомфина" [64]. Но никакое изменение к

647

лучшему не было возможным при существовавшем толковании НЭПа. Восстановив рыночную экономику, НЭП восстановил взаимозависимость различных элементов хозяйства на известных началах капиталистического порядка. Прямое вмешательство государства с целью оказания помощи тяжелой индустрии противоречило новым принципам. Полемика, которая должна была определить судьбу промышленности и направление промышленного производства, должна была вестись в области коммерческой и финансовой политики.

Предыдущий | Оглавление | Следующий