Предыдущий | Оглавление | Следующий

 

Впрочем, нельзя не заметить, что, если бы надежда царевича на скорую кончину царя исполнилась, его прочие предположения едва ли обманули его. Меншиков был ненавидим многими; Екатерина между вельможами имела лишь весьма немногих приверженцев; первое место возле юного императора Петра Петровича легко могло бы принадлежать Алексею.

Однако в расчетах царевича оказалась крупная ошибка. Царь оставался в живых. Борьба между отцом и сыном должна была кончиться катастрофой для последнего.

26 сентября Алексей выехал из Петербурга. Прощаясь с сенаторами, он сказал на ухо князю Якову Долгорукому: «Пожалуй, меня не оставь!» «Всегда рад, — отвечал Долгорукий, — только больше не говори: другие смотрят на на».

На пути, близ Либавы, он встретился с возвращавшеюся из Карлсбада теткой, Марией Алексеевной. «Уж я себя чуть знаю от горести, — говорил он ей, — я бы рад куда скрыться». При этих словах он заплакал. «Куды тебе от отца уйти? Везде тебя найдут», — сказала тетка. Затем она внушала племяннику, чтобы он не забывал своей матери; говорила и о новой столице: «Петербург не устоит за нами: быть ему пусту» и проч.

В Либаве царевич видел Кикина, который говорил, что нашел для царевича место: «Поезжай в Вену, к цесарю: там не выдадут; если отец к тебе пришлет кого-нибудь уговаривать тебя, то не езди; он тебе голову отсечет публично. Отец тебя не пострижет ныне, а хочет тебя при себе держать неотступно и с собой возить повсюду, чтобы ты от волокиты умер, понеже ты труда не понесешь, и ныне тебя зовут для того, и тебе, кроме побега, спастись ничем иным нельзя».

Таким образом, царевич, показывая вид, что едет к отцу, скрылся и тайно отправился в Вену. Так как лишь два-три

Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА, 1996. C.335

лица знали о его побеге, то друзья и родственники царевича из Петербурга и в России вообще начали сильно беспокоиться. Дядя его, Иван Лопухин, обратился к Плейеру с вопросом, не известно ли ему что-либо о местопребывании Алексея. И Петр, в свою очередь, в разных направлениях рассылал лазутчиков, чтобы разведать, где находится царевич.

Алексей же вместе с Ефросиньей, переодетой пажем, пребывал под именем Коханского в Вене, где русский резидент Веселовский долго не знал о том, потому что императорский двор старался скрывать местопребывание царевича.

В Вене Алексей обратился сначала к вице-канцлеру Шенбор-ну; с императором он, однако, не виделся. Карл VI распорядился отправить царевича сначала в Вейербург близ Вены, затем в Эренбергский замок в Тироле, наконец, в Ст.-Эльмо близ Неаполя. Несмотря на все старания императорского правительства скрыть от царя местопребывание Алексея, эмиссары Петра, Толстой и Румянцев, узнали точно обо всем и убедили императора в необходимости дозволить им доступ к царевичу в Ст.-Эльмо для ведения с ним переговоров о возвращении в Россию. При этом случае особенно Толстой, обнаруживая необычайную опытность и ловкость, уговаривал Алексея к возвращению в Россию, чем оказал царю существенную услугу.

При этом случае обнаруживается слабость нрава Алексея в противоположность твердости воли и последовательности действий Петра. Заступничество, оказанное Алексею императором, главой христианства, не имело никакого значения перед неумолимо строгим требованием, чтобы царевич покорился воле отца. Тот самый Алексей, который в Вене и Эренберге слезно и на коленях просил императорских сановников защитить его от грозного родителя, теперь решился возвратиться к Петру. Во время пребывания в Ст.-Эльмо он написал послания к сенаторам и духовенству в России, в которых просил рассчитывать на него в будущем и в то же время выразил надежду на расположение к нему архиереев и вельмож [1];

Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА, 1996. C.336

все это теперь было забыто. Тот самый Алексей, который при каждом известии о каких-либо беспорядках в России, о мятежном духе русского войска в Мекленбурге, о болезни брата, Петра Петровича, радовался и рассчитывал на разные перемены, — теперь упал духом чрезвычайно быстро, при одном заявлении Толстого, что Петр непременно сумеет захватить царевича, где бы он ни был, что он и без того намеревается побывать в Италии и будет также в Неаполе. Царевич, высказавший в беседах с императорскими сановниками, что никогда не должно полагаться на обещания царя, теперь поверил словам Толстого и письму Петра, в которых было сказано, что царевич останется без наказания. Недаром те лица в Австрии, которые имели дело с царевичем, были о нем невысокого мнения. Шенборн, говоря о «непостоянстве» Алексея, заметил: «Царевич не имеет довольно ума, чтобы надеяться от него какой-либо пользы» [2].

Для императорского двора готовность царевича возвратиться в Россию могла считаться выгодой. В Вене опасались гнева Петра. Император обратился к английскому правительству с вопросом, можно ли в случае надобности надеяться на содействие Англии для защиты Алексея. В конференции австрийских министров было высказано опасение, что «царь, не получив от императорского двора удовлетворительного ответа, может со многочисленными войсками, расположенными в Польше по силезской границе, вступить в герцогство, и там останется до выдачи ему сына; а по своему характеру он может ворваться и в Богемию, где волнующаяся чернь легко к нему пристанет» [3].

В письме к сыну из Спа от 10 июля 1717 года было сказано, между прочим: «Буде побоишься меня, то я тебя обнадеживаю и обещаюсь Богом и судом Его, что никакого наказания тебе не будет; но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься. Буде же сего не учинишь, то, яко отец, данною мне от Бога властью, проклинаю тебя вечно, а яко государь твой — за изменника объявляю и не оставлю всех

Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА, 1996. C.337

способов тебе, яко изменнику и ругателю отцову, учинить, в чем Бог мне поможет в моей истине» [4].

Царевич, в свою очередь, в это время ласкал себя надеждой, что ему будет дозволено жить где-либо в уединении, частным человеком, женившись на страстно любимой им Ефросинье. Весьма благоразумно Толстой представлял царю: «Ежели нет в том какой-либо противности, чтоб изволил на то позволить, для того, что он (царевич) тем весьма покажет себя во весь свет, еже не от какой обиды ушел, токмо для той девки» [5].

Быть может, сама Ефросинья имела важную долю в решении царевича покориться воле отца. Она впоследствии показала: «Царевич хотел из цесарской протекции уехать к папе римскому, но я его удержала» [6].

Таким образом, злосчастный Алексей в сопровождении Румянцева и Толстого из Неаполя отправился в путь в Россию. Ефросинья по случаю беременности должна была путешествовать медленнее. Его любовь к ней высказывалась в самых нежных письмах; еще из Твери, в последнем письме к Ефросинье, царевич писал: «Слава Богу, все хорошо, и чаю, меня от всего уволят, что нам жить с тобой, будет Бог изволит, в деревне и ни до чего нам дела не будет» [7].

Не иметь ни до чего дела, быть уволенным от всего — вот в чем заключались главным образом надежды царевича. Послания к архиереям и сенаторам, писанные в Ст.-Эльмо, были последним проявлением слабых следов политической энергии царевича. Он был готов совершенно отказаться от роли претендента, довольствуясь скромной жизнью в кругу семьи, дома, без всяких забот о государственных делах. Трудно понять, каким образом он, зная нрав Петра, мог надеяться на такую будущность, не чуя грозившей ему беды, не взвешивая страшной опасности своего положения.

Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА, 1996. C.338

Бегство царевича наделало довольно много шуму. Однако сравнительно поздно в России начали рассуждать об этом важном предмете. Не раньше как в июне 1717 года ганноверский резидент Вебер доносил из С.-Петербурга своему двору: «С тех пор как были получены более подробные известия о царевиче, его пребывании в Инсбруке (sic) и о том, что он навлек на себя гнев его царского величества, вельможи здешнего двора рассуждают свободнее об этом секрете, не считая царевича способным преследовать престол. Есть и такие люди, которые в народе и особливо между солдатчиной распускают слух о том, будто царевич родился плодом прелюбодеяния. И русское духовенство, которое пока высоко ценило царевича, ныне отчасти склоняется против него; опасаются, что царевич, отправившийся в Германию искать помощи у императора и у других католических держав, возьмет на себя обязательство ввести со временем в России католическую веру... По случаю празднества дня рождения царя вовсе не пить за здоровье царевича, а только пить за здоровье Петра Петровича. Приверженцы Швеции рады всему этому, ожидая скорого расстройства в России и вследствие того возвращения всех утраченных Швецией земель» [8].

Подтверждая такие слухи, французский дипломатический агент де Лени замечает в своем донесении от 10 июня 1717 года: «Полагаю, что все эти обвинения придуманы партией царя и молодого Петра Петровича, во главе коей находится князь Меншиков» [9].

На Западе, как кажется, в это время не знали, какой опасности подвергался царевич, возвращавшийся в Россию. В газетах печатались разные известия о его путешествии, о почестях, оказанных ему в Риме, о слухе предстоящего будто бы брака царевича с его двоюродной сестрой, герцогиней Курляндской и проч. [10] О политическом значении всего этого Плейер писал императору следующее: «Между тем как при дворе радуются возвращению

Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА, 1996. C.339

царевича, его приверженцы крайне сожалеют о нем, полагая, что он будет заключен в монастырь. Духовенство, помещики, народ — все преданы царевичу и были очень рады, узнав, что он нашел убежище во владениях императора». Еще ранее Плейер писал, что многие с видимым участием справлялись у него о здоровье и местопребывании Алексея, что разносятся разные слухи о возмущении русского войска в Мекленбурге, о покушении на жизнь царя, о намерении недовольных освободить из монастыря царицу Евдокию и возвести на престол Алексея [11]. Теперь же Плейер доносил по случаю возвращения царевича в Россию: «Увидев его, простые люди кланялись ему в землю и говорили: благослови, Господи, будущего государя нашего!» [12].

Нет сомнения, что со стороны Алексея государству грозила страшная опасность. За несколько лет до катастрофы царевича Джон Перри писал: «В случае преждевременной кончины царя, все созданное им с большим трудом рушилось бы непременно. Нрав царевича совершенно противоположен нраву царя; он склонен к суеверию и ханжеству, и нетрудно будет уговорить его к восстановлению прежнего и к уничтожению всего того, что было начато отцом» и т.д. [13] Де Лави писал весной 1717 года: «Крюйст сообщил мне, что если Бог отзовет царя из здешнего мира, то можно опасаться, что его преемник вместе с дворянством покинет этот город, чтобы возвратиться в Москву, и что Петербург опустеет, и что если не будут следовать предначертаниям ныне царствующего государя, то дела примут совершенно иной оборот и придут в прежнее состояние» [14]. В апреле 1717 года де Лави писал: «Духовенство, дворянство и купечество много роптали по поводу отсутствия царевича; меня даже уверяли, что знатнейшие лица снабдили его деньгами и обещали служить его интересам» [15]

Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА, 1996. C.340

и проч. Упоминая о намерении царя назначить своего второго сына преемником, де Лави замечает: «Едва ли кто захочет участвовать в вьшолнении последней воли царя и поддержать великого князя Петра Петровича против наследника-цесаревича, который, имея значительную партию в пределах империи, будет, конечно, поддержан своим зятем, императором, о чем можно заключить по настоящему его образу действий» [16].

Иностранные дипломаты — де Лави, Плейер, Вебер, де Би и другие — в это время постоянно говорят о страшных опасностях, окружавших царя на каждом шагу, о существующем намерении убить его, о политических заговорах и т.д. Поэтому де Лави находит, между прочим, чрезвычайную строгость царя совершенно целесообразной и необходимой. Он пишет в начале 1718 года: «Царь должен быть весьма доволен успехом своего министра г. Толстого, ибо, если бы он не привез беглеца этому государю предстояла бы большая опасность. Отсутствие наследника возбуждало надежды недовольных и дало им смелость составить заговор против своего монарха — это 29-й заговор, открытый со времени его вступления на престол). К счастью, о нем узнали вовремя» и проч.[17]

Также и ганноверский резидент Вебер постоянно говорит о «заговоре» и о покушениях на жизнь Петра. Он пишет, между прочим: «Приезд царевича из Италии в Россию подал многим мысль, что вспыхнет мятеж». Из замечаний Вебера видно, с каким напряженным вниманием следили все за этими событиями. Датскому резиденту Вестфалю было вменено в обязанность от его правительства обращать особенное внимание на все относящееся к царевичу и при случае заступиться за него. Впрочем, и Вебер, равно как и де Лави, сочувствует скорее Петру, нежели Алексею, сожалея о том, что все старания царя так мало находят поддержки в народе и что у царя почти вовсе нет сотрудников, на которых он мог бы вполне положиться. Вебер ожидал страшного кризиса. Он пишет: «В этом государстве когда-нибудь все кончится ужасной катастрофой: вздохи многих

Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА, 1996. C.341

миллионов душ против царя подымаются к небесам; тлеющая искра повсеместного озлобления нуждается лишь в том, чтобы раздул ветер и чтобы нашелся предводитель» [18].

В сущности, заговора не было вовсе, настоящей политической партии не существовало. Но число недовольных было громадно, и многие сочувствовали царевичу. Никакого открытого мятежа не произошло. Все как бы в оцепенении ожидали исхода этого печального дела.

Далеко не все были рады приезду царевича. В особенности друзья его были крайне озабочены, ожидая страшного розыска. Иван Нарышкин говорил: «Иуда Петр Толстой обманул царевича, выманил» и проч. Князь Василий Владимирович Долгорукий говорил князю Богдану Гагарину: «Слышал ты, что дурак-царевич сюда едет, потому что отец посулил женить его на Ефросинье? Жолв ему, а не женитьба! Черт его несет! Все его обманывают нарочно». Кикин говорил: «Царевич едет: от отца ему быть в беде; а другие напрасно будут страдать» и проч. [19]

В 1698 году, после своего путешествия за границу, Петр возвратился грозным судьей над стрельцами. Страшный розыск, пытки и казни тогда представляли собой противоположность с занятиями Петра на Западе. Теперь, в 1718 году, повторилось то же самое явление. После долгого пребывания на Западе, в Германии, в Голландии, в Париже, царь опять должен был трудиться в качестве судьи, присутствовать при пытках и казнях для доставления победы началу преобразования. Россия со времен последних кризисов такого рода превратилась в первоклассную державу, сделалась членом системы европейских государств; многое было сделано уже и для внутренней реформы. Петр справился со многими противниками: те элементы, которые царь называл «семенем Милославского», были побеждены, придавлены; не было более стрельцов; Софья скончалась в монастыре; астраханский и булавинский бунты не имели успеха; казаки, раскольники должны были покориться воле преобразователя. Оставалось покончить с царевичем Алексеем.

Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА, 1996. C.342

Как по случаю стрелецкого розыска в 1698 году, так и в деле царевича Алексея царь употреблял все возможные средства для открытия настоящих виновников брожения, вожаков готовившегося враждебного действия. Это старание царя придало сему следствию весьма широкие размеры. Алексей как личность не мог быть столько опасным. Спрашивалось: кто действовал на него? кто делал ему внушения? были ли у него приверженцы? существовало ли что-либо похожее на политическую партию?

Прежде всего нужно было лишить царевича права престолонаследия.

В кружках иностранцев рассказывали, что Петр еще до отправления за границу, т.е. в самом начале 1716 года, сделал завещание в пользу царевича Петра Петровича. Так пишут де Лави и Вебер. Однако такого завещания вовсе не существовало. Не раньше как после возвращения царевича Алексея из-за границы Петр Петрович был объявлен наследником престола.

Алексей прибыл в Москву 31 января. 3 февраля в Кремле собрались духовенство и светские вельможи, явился царь, и ввели царевича без шпаги. Отец обратился к нему с выговорами; Алексей бросился на колени, признал себя во всем виноватым и просил помилования. Отец обещал ему милость при двух условиях: если он откажется от наследства и откроет всех, кто присоветовал ему бегство.

В тот же самый день был обнародован царский манифест, в котором изложены вины Алексея и объявлен наследником престола царевич Петр Петрович.

На другой день царевичу были предложены письменные пункты о сообщниках. Тут было сказано: «Все, что к сему делу касается, хотя что здесь и не написано, то объяви и очисти себя, как на сущей исповеди; а ежели что укроешь и потом явно будет, на меня не пеняй; понеже вчера перед всем народом объявлено, что за сие пардон не в пардоне».

Царевич показал о своих беседах с Кикиным, Вяземским, царевной Марьей Алексеевной, князем Василием Васильевичем Долгоруким и прочими, кое о чем он и умолчал. Начались допросы всех этих лиц. Царь при этом играл роль инквизитора, сам составлял допросные пункты, входил во все частности дела,

Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА, 1996. C.343

обращал внимание на все когда-то мимоходом или случайно сделанные подсудимыми замечания. Однако все старания не повели к открытию какого-либо заговора, какой-либо организованной политической партии. Преступления сообщников Алексея заключались не столько в каких-либо действиях, сколько в неосторожных словах, в выражении ненависти к царю, неудовольствия, ожесточения — обнаружилось то, что было известно и прежде, т.е. сильная, но, в сущности, пассивная оппозиция против Петра и его системы. Ужаснейшие пытки не имели другого результата, как сознание, что тот или другой надеялся на скорую кончину царя, на воцарение Алексея после Петра, на неопределенную будущность.

Между подсудимыми находилась и мать царевича Алексея, бывшая царица Евдокия, инокиня Елена. Оказалось, что люди, бывшие в сношениях с ней, также говорили о царе в тоне порицания, хулы, что она в Суздальском монастыре не всегда носила монашеское платье, что епископ Досифей на службе поминал ее царицей Евдокией, что в 1709 и 1710 годах она находилась в любовной связи с майором Глебовым. И в этих кружках верили в скорую кончину Петра, надеялись на будущность; Досифей находил брак Петра с Екатериной незаконным и т.п.

Характеристический эпизод случился при низвержении Досифея с епископской кафедры в присутствии всех архиереев и превращении его в «расстригу Демида». При всем духовенстве он сказал на соборе: «Только я один в сем деле попался. Посмотрите, и у всех что на сердцах? Извольте пустить уши в народ, что в народе говорят: а на имя не скажу» [20].

Царица Евдокия была заключена в Старо-Ладожский девичий монастырь; царевна Марья Алексеевна прожила несколько лет в заключении в Шлиссельбурге. 15 и 17 марта 1718 года вершились казни некоторых важнейших преступников. Глебов был посажен на кол; Досифей и Кикин были колесованы и проч. Между несчастными жертвами был и никем не оговоренный подьячий Артиллерийского Приказа Ларион Докукин. Его вина заключалась в жалобах на некоторые меры Петра и его фор-

Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА, 1996. C.344

мальный протест против объявления царевича Петра наследником престола. Вместо того чтобы присягнуть царевичу Петру, он написал на присяжном листе, что считает отстранение царевича Алексея от престолонаследия несправедливым, и заключал свой протест следующими словами: «Хотя за то и царский гнев на меня произольется, будя в том воля Господа Бога моего, Иисуса Христа, по воле Его святой за истину аз, раб Христов, Иларион Докукин страдати готов. Аминь, аминь, аминь». Этот присяжной лист он сам передал царю 2 марта. После тройного розыска он был колесован [21].

Таковы были «сообщники» Алексея. Даже и Докукина, погибшего мученически, заявившего открыто о своем протесте, едва ли можно назвать заговорщиком. Его действие, в сущности, заключается в отсутствии действия; он играет роль страдальца, а не политического деятеля. Петр наказывал не столько преступные действия, сколько оппозиционные воззрения, злостные речи, преступные мечты.

После казней в Москве Петр спешил в Петербург [22]. Туда же должен был отправиться и царевич Алексей, о котором в кружках дипломатов в это время ходили разные слухи. Плейер доносил об общей молве, что царевич помешался в уме и «пил безмерно» [23]. «Все его поступки показывают, — пишет де Лави, — что у него мозг не в порядке» [24].

Все еще продолжались слухи об ужасной опасности, грозившей государству. Вебер писал в это время: «Если бы заговор состоялся, то все здешние иностранцы поставлены были бы в отчаянное положение и без исключения сделались бы жертвами озлобления черни». В другом донесении его сказано: «Я не хочу быть судьей — прав или не прав царь, устраняя царевича от

Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА, 1996. C.345

престолонаследия и проклиная его. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что духовенство, дворянство и чернь обожают царевича, и каждый понимает, что замещение царя после его кончины не будет исполнено» и проч. [25]

Между тем как многие сообщники Алексея, а также прибывшая в Россию Ефросинья содержались под арестом в Петропавловской крепости, он сам пока оставался свободным, но не являлся при дворе. Только однажды он побывал у царицы Екатерины и просил ее склонить царя к соглашению на его брак с Ефросиньей. Как видно, его и в это время не покидала надежда, что все это для него самого кончится благополучно.

Петр сам между тем допрашивал Ефросинью, которая, впрочем, не была подвергнута пытке, а также и несчастных и совершенно невинных слуг царевича, бывших с ним за границей. Тут узнали о многих неосторожных речах Алексея, так что эти показания любовницы и слуг царевича служили важным дополнением к тому, что было сообщено им самим. Так, например, прежнее показание царевича, будто имперский чиновник Кейль принуждал его писать в Св.-Эльмо письма к сенаторам и архиереям, оказалось ложным. Ефросинья показала, что царевич при этом действовал по собственной инициативе. Далее через любовницу царевича Петр узнал подробнее о том, как Алексей радовался при получении известий о болезни царя и Петра Петровича, как он надеялся на содействие разных вельмож и архиереев и проч.[26]

Во всем этом не много было нового. Все это, в сущности, не могло изменить тех понятий о царевиче, которые Петр мог составить себе по прежде сделавшимся ему известными данным. Однако Петр обратил все-таки большое внимание на показания Ефросиньи, из которых он узнал и о намерении Алексея после воцарения сидеть спокойно дома, отказаться от всяких военных действий, уничтожить флот, распустить большую часть войска и проч. Более чем когда-либо до этого, царю становилось ясным, что нужно устранить царевича во что бы то ни стало.

Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА, 1996. C.346

Стараясь узнавать все более и более подробно о мечтах и надеждах Алексея и его сообщников, царь, в сущности, не столько был судьей, сколько политическим деятелем, человеком партии. Он нуждался не столько в приговоре, произнесенном над уличенным в преступлениях подсудимым, сколько в принятии решительных мер с целью уничтожения опасного противника. Нельзя было сомневаться в исходе такой борьбы; напрасно Алексей надеялся на кончину Петра в ближайшем будущем. Смерть грозила ему самому гораздо раньше.

При дальнейших допросах царевича и лиц, его окружавших, оказалось, что он прежде старался умолчать о многом; теперь же он должен был сознаться в справедливости показаний Ефросиньи. Он назвал тех лиц, на сочувствие и содействие которых рассчитывал в случае возвращения в Россию после кончины отца. Наконец, он сознался царю: «Ежели бы бунтовщики меня когда-нибудь бы (хотя и при живом тебе) позвали, то бы я поехал» [27].

Из всего этого видно, что преступления Алексея заключались не столько в каких-либо действиях, сколько в намерении действовать когда-то, при известных условиях, в разных предположениях и расчетах. Поэтому Петр, в сущности, не мог определить вину царевича несколько точнее, чем это было сделано в объявлении народу в мае 1718 года. Тут сказано: «По тому можно видеть, что он хотел получить наследство по воле своей через чужестранную помощь или через бунтовщиков силой, и при животе отца своего» [28].

Показания царевича заставили Петра предать его суду духовенства и вельмож. Обращаясь к высшим сановникам с требованием произнести приговор над Алексеем, царь заметил: «Прошу вас, дабы сие дело вершили, чему достойно, не флатируя (или не похлебуя) мне и не опасаясь того, что ежели сие дело легкого наказания достойно, и когда вы так учините осуждением, чтобы мне противно было, в чем вам клянуся самим Богом» и проч.

Тем временем Алексея заключили в Петропавловскую крепость, где был и застенок. Приближалась развязка.

Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА, 1996. C.347

После того как духовенство объявило, что дело о царевиче принадлежит суду гражданскому, а не духовному, министры, сенаторы, военные и гражданские чины допрашивали царевича еще раз, в Сенате, 18 июня. Ничего нового не обнаружилось. В то же время происходил розыск над некоторыми, содержавшимися также в Петропавловской крепости клевретами царевича; то были: Яков Игнатьев, Абрам Лопухин, Иван Афанасьев, Дубровский; их казнили не раньше как в декабре 1718 года.

19 июня Алексей в крепости был подвергнут пытке: дано ему было 25 ударов кнутом; он показал, что, беседуя с Яковом Игнатьевым, говорил ему: «Я желаю отцу своему смерти».

22 июня явился к царевичу Толстой еще с несколькими вопросами, на которые он отвечал краткой автобиографической запиской, где были изложены причины его нравственной порчи и говорилось о вредном влиянии некоторых лиц, окружавших его в детстве и молодости. В конце записки было упомянуто о надежде на помощь императора Карла VI: «Ежели б до того дошло и цесарь бы начал то производить в дело, как мне обещал и вооруженною рукою доставить меня короны российской, то б я тогда, не желая ничего, доступал наследства, а именно: ежели бы цесарь за то пожелал войск российских в помощь себе против какого-нибудь своего неприятеля или бы пожелал великой суммы денег, то б я все по воле учинил» и проч.[29]

Трудно сказать, писано ли это показание Алексеем по собственному убеждению или по внушению Толстого. Костомаров замечает: «По тону этого показания видно, что оно писано с голоса, требовавшего, чтобы писали именно так, как было написано... Язык показания совсем не обычный язык царевича, слишком известный по его письмам: и язык, и склад речи — Петра» [30]. Мы не думаем, чтобы можно было обвинить царя в составлении заранее для сына этой записки или в чрезмерном давлении, произведенном при этом случае на Алексея Толстым. К тому же такое нравственное давление едва ли могло иметь особенное значение в то время, когда царевича и до этого до-

Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА, 1996. C.348

проса 22 июня и после него подвергали страшным истязаниям. Наконец, нельзя не обратить внимания и на то обстоятельство, что даже при самом сильном обвинении, относящемся к связи с Карлом VI, часто повторяемое слово «ежели бы» лишает все эти показания главного значения.

24 июня был второй розыск над царевичем: дано ему 15 ударов. Он показал, между прочим, что писал письмо к киевскому митрополиту, «чтобы тем привесть к возмущению тамошний народ».

В тот же день верховный суд, назначенный для осуждения царевича и состоявшийся из 127 человек, приговорил его к смерти; главная вина его, по приговору, заключалась в том, что он «намерен был овладеть престолом через бунтовщиков, через чужестранную цесарскую помощь и иноземные войска, с разорением всего государства, при животе государя, отца своего» [31].

В записной книге С.-Петербургской гарнизонной канцелярии сказано: «26 июня, пополуночи в 8-м часу, начали собираться в гарнизон его величество, светлейший князь и прочие и учинен был застенок, и потом, быв в гарнизоне до 11-го часа, разъехались. Того же числа, пополудни в 6-м часу, будучи под караулом в Трубецком раскате, в гарнизоне, царевич Алексей Петрович преставился».

Устрялов не сомневается в том, что «застенок» утром и кончина царевича вечером находились в самой тесной связи между собой. Мы считаем возможным, что утром 26 июля пытали не царевича, уже приговоренного к смертной казни, а других лиц, не отрицая справедливости предположения Устрялова вообще, что Алексей умер вследствие пытки.

Рассказывали, что царевича пытали еще до перевода его в крепость [32]. Нет ни малейшего сомнения, что его пытали 18 и 24 июня, что ему было дано при этом случае 40 ударов. В этом может заключаться достаточная причина его смерти.

Петр в рескриптах к заграничным министрам своим велел описать кончину сына следующим образом: «Бог пресек сына

Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА, 1996. C.349

нашего Алексея живот по приключившейся ему жестокой болезни, которая вначале была подобна апоплексии».

Было множество разных слухов о кончине царевича [33]. В народе рассказывали, что Петр собственноручно убил сына. Многие лица были казнены за неосторожные речи такого содержания, другие за то, что не считали царевича Петра Петровича, сына «шведки», законным наследником престола [34].

До настоящего времени нет вполне достоверного известия о том, каким образом умер царевич. Допуская возможность, что его казнили, мы считаем более вероятным, что он умер вследствие истязаний.

При страшной опасности, грозившей в то время всякому беседовавшему о подробностях кончины Алексея, нельзя удивляться тому, что те лица, которые могли знать и узнали достоверно об этом факте, молчали, и что их молчание лишает нас пока возможности проникнуть в тайну кончины царевича [35].

Алексея не стало. «Дух» Петра «мог быть спокоен».

Однако вскоре не стало и другого наследника престола. Царевич Петр Петрович скончался в 1719 году.

Зато впоследствии происходили разные случаи появления призрака Алексея. Являлись и самозванцы.

В 1723 году в Вологодской провинции явился самозванец, ни-

Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА, 1996. C.350

щий Алексей Родионов, польского происхождения; он назвался Алексеем и оказался сумасшедшим.

В 1725 году в малороссийском местечке Почепе какой-то солдат выдавал себя за царевича Алексея. Его казнили [36]. Та же участь постигла другого такого же самозванца, явившегося в этом же году и оказавшегося крестьянином из Сибири.

В 1732 году в казацкой столице на Бузулуке некто Труженик, нищий, начал разыгрывать роль претендента, царевича Алексея. Его и значительное число людей, поверивших ему, казнили [37].

В 1738 году в одном селе близ Киева очутился некто Миницкий, из рабочих, назвавшийся Алексеем. Народ массами приставал к нему; сельский священник поддерживал его, признав его настоящим царевичем. Было арестовано большое число лиц. Миницкий и священник были посажены на кол; приверженцы Мишщкого казнены разными способами: четвертованием, колесованием и проч. [38]

Таким образом, еще в продолжение двух десятилетий после катастрофы царевича Алексея тень его не переставала беспокоить государство. Победа, одержанная Петром над недостойным наследником престола, была дорого куплена. Народ, для пользы которого царь устранил своего ненавистного противника, и впоследствии ставил высоко память о представителе реакции против преобразований Петра.

Нетрудно видеть, как тесно были связаны между собою все рассмотренные нами в последних главах явления: общее негодование на царя по случаю нововведений вообще, стрелецкий, астраханский, булавинский бунты, мрачный эпизод с царевичем Алексеем. Во всем этом проявлялась борьба старого с новым, реакция против прогресса, застоя против начал общечеловеческого развития. Победа царя была полною, совершенною.

Таким же безусловным победителем он остался и в области внешней политики.

 

Предыдущий | Оглавление | Следующий