Предисловие

ПЛАТОН: ФИЛОСОФИЯ ГОСУДАРСТВА, ПРАВА, ПОЛИТИКИ

По образному выражению американца Уайтхеда, вся европейская философия представляет собой ряд примечаний к Платону [1]. И пожалуй, в этом высказывании нет чрезмерного преувеличения. Как строительство более или менее крупного здания невозможно без расчета опор, так и возведение сколько-нибудь значимой теоретической конструкции, будь то собственно философская доктрина или политическая теория, Предполагает как минимум основательное знакомство с фундаментальными идеями Платона, учет обоснованных им положений.

В данном издании в соответствии с его тематической направленностью читателю предложены три произведения Платона, непременных для понимания политических и государственно-правовых аспектов мировоззрения выдающегося греческого ума, –  диалоги «Государство», «Законы» и «Политик». За исключением первой книги «Государства», относимой к раннему сократическому периоду, все остальное представляет собой плод зрелых размышлений, интеллектуальный итог долгого и напряженного творчества философа.

Реальных событий, несомненных вех подлинной жизни Платона сохранилось совсем немного, к незадаче педантичных его исследователей. За ворохом мифов и преданий, копившихся сотни и сотни лет, подчас трудно проследить череду жизненных поворотов, определить ступени восхождения платоновской мысли, возмужание его характера. Но если историк, ищущий достоверных фактов, испытывает затруднения в лабиринте наслоившихся сказаний, то биограф Платона не может жаловаться на творчество легенды, так как оно лишь ярче освещает коренные свойства его личности.

Основным в характере греческого мудреца предстает неуемное стремление к возвышенному идеалу, любовь к истине, жажда знания, горячая и упорная работа мысли. Как философ он ставил себе задачу,

ПРЕДИСЛОВИЕ

едва ли посильную для смертного, –  «подняться от наблюдения того, что рождается, живет и умирает, к разумному исследованию того, что существует вечно».

Один из самых близких ко времени Платона и считающийся наиболее достоверным из наличествующих источников, анонимные «Пролегомены» (от … –  предсказывать, объявлять, наперед говорить), –  введение в его философию, помогает преодолеть в какой-то мере фактологические трудности и «заглянуть» вглубь пролетевших веков.

Великий древнегреческий мыслитель родился в 427 г. до н. э., «в восемьдесят восьмую Олимпиаду, в архонтство Аминия, еще при жизни Перикла, в самое начало Пелопоннесской войны». Его малой родиной стал остров Эгина в Сароническом заливе, знаменитый храмом Афины Афайи – «очистительницы от грехов», построенным в конце VI в. до н. э. К моменту рождения философа старинный соперник столицы Аттики сдал свои позиции и на острове образовалась афинская колония клерухов (от … –  надел), где у родителей появился участок земли. Его отца звали Аристоном, мать –  Периктионой. По традиции сына нарекли Аристоклом в честь деда. Но позже за ним закрепилось другое имя – Платон (…. –  ширина, широта) –  «то ли за могучую грудь, то ли за широкий лоб, а вернее всего за широту и непринужденность слога», утверждает неизвестный биограф. Среди достославных предков отцовская ветвь рода хранила память о последнем басилевсе –  царе Кодре, национальном герое Аттики. Родственники матери вспоминали о Солоне, легендарном афинском законодателе, в подражание которому, как считают, Платон написал «Государство» и «Законы».

В молодые лета Аристокл получает «тщательное и блестящее» образование, подобающее детям влиятельных и аристократических семей: чтение и письмо, грамматика и гимнастика, математика и музыка. Способности ученика, а равно и его успехи впечатляют. Юноша дважды награждается венком чемпиона Олимпийских и Немейских игр. Достижениями отмечены и занятия науками и искусством. Ученье продолжается, углубляясь и захватывая все новые области, к любому источнику знания он относится со всей серьезностью. Молодой Платон не считает зазорным заниматься с комедиографами, желая развить талант стихосложения, и с трагиками, перенимая их высокий слог. Чувство языка и стилистику помогают оттачивать даже шутовские драматические сценки мимов. В это же время рождаются собственные отнюдь не лишенные таланта поэтические строки дифирамбов и эпиграмм. Не чужды ему лирика и эпос. Все это поможет впоследствии в психологически точной подаче действующих лиц, в литературной отделке произведений, как ранних (диалоги «Лахет», «Хармид»), так и достаточно зрелых («Горгий», «Менон»). Обнаруживается тяга к изобразительному искусству, и Платон берет уроки у живописцев. Опыт смешения многоцветных красок он вполне профессионально воспроизводит в «Тимее».

Платон благодарно хранит память о своих наставниках, даже будучи в зените славы, полагает совершенной несправедливостью предавать их забвению. Спустя тысячи лет и для нас звучат произнесенные им имена Дионисия –  учителя грамматики, Аристона –  учителя гимнастики, Драконта –  преподавателя музыки из школы Мегилла, ученика Дамона. Платон может лишь назвать их в «Письмах» или представить

ПРЕДИСЛОВИЕ

их участниками его бесед. Но в любом случае этот факт высвечивает благородство нравственного облика ученого, свидетельствует о его высоких человеческих качествах.

Но особенно трепетно он относится к Сократу, своему главному учителю и, по собственному признанию, «старшему другу». Сократ поистине его «magister vitae» –  учитель жизни. «Божественный философ» стоит особняком и не просто упоминается в произведениях Платона, не просто выступает одним из многих персонажей его диалогов –  он их герой, их нерв, их ведущее начало. Нет никаких оснований подозревать Платона в низменном стремлении воспользоваться небывалой популярностью учителя для повышения своего научного веса, о чем до сих пор толкуют некоторые авторы. Скорее наоборот, «справедливейший из людей», не написав «из принципа» за десятилетия своего подвижничества ни строчки философских трактатов, стал как бы автором многотомных трудов. В них, может быть, и не дословно переданы высказывания «мудрейшего эллина», но, без сомнения, там пульсирует его мысль, бьется его сердце, живет его гений.

Живительное воскрешение «божественного мужа» состоялось на страницах произведений его ученика, выполненных с тонким чувством такта и стиля, литературным блеском в столь нелегком писательском жанре. Совместная лаборатория мысли продолжала свою интенсивную деятельность, не прерывался их собственный диалог. Платон доверяет «озвучить» Сократу результаты его самоотверженных творческих поисков. Платон будто говорит его устами. Философские идеи выходят в свет и воспринимаются научным миром как бы разработанные Сократом. Ученик разделяет авторство с учителем, находя едва ли не лучший способ обессмертить его имя.

Строго говоря, Сократ для Платона стал не только учителем, но и научным руководителем и придирчивым критиком его первых работ, непререкаемым нравственным авторитетом, близким товарищем, отцом-воспитателем, духовным пастырем. Для Платона Сократ выступал носителем весьма уважаемого общественного звания …. –  педагога во всех многочисленных значениях этого высокого греческого понятия.

История умалчивает о том, где и при каких обстоятельствах двадцатилетний Платон встретился с Сократом, «сел у его ног», по выражению Алкивиада. Вероятно, это произошло не просто, не без трудностей. Пелопоннесская война, пагубная для афинян, бушевала у стен города. Спартанцы стояли лагерем в виду Акрополя. Хотя участие Платона в битвах при Танагре, Делии и Коринфе остается недоказанным, очевидно, что «призывной» возраст лишил молодого человека досуга и обеспечил ему тяготы военных трудов и походов.

Еще более очевидно то, что желанная встреча все-таки произошла. Карлу Ясперсу кажется странным, что двадцатилетний нобиль «связался» (se liait) со старым простолюдином (de modest extraction). Знакомство, однако, оказалось не случайным. Оно неминуемо предполагалось всей логикой развития, направленностью воспитания и образования Платона, его интересами, в центр которых «с младых ногтей» властно входили философия, этика. Его тянуло к мудрецам, он мечтал общаться с тем, кто всегда одерживал верх в ученых спорах. Не обошлось здесь

ПРЕДИСЛОВИЕ

и без Божьего промысла. Легенда утверждает, что «после родов мать его, взяв ребенка, отправилась с ним на гору Гиметт, чтобы принести жертвы Аполлону –  хранителю стад и нимфам. И положила его там, а вернувшись, увидела, что рот его полон меда: это сделали прилетевшие пчелы, чтобы возвестить, что из уст его польются речи слаще меда».

Накануне встречи с будущим «сладкопевцем» его наставник увидел во сне, как вначале бескрылый лебедь опустился ему на колени и как потом, обретя крылья, взлетел, «издавая звуки громкие и мелодичные, пленившие всех», что явно предвещало благосклонность богов и несомненную удачу его воспитаннику.

Десятилетие самого тесного общения с «умнейшим из эллинов», кружком его сподвижников имело определяющее значение для формирования научных взглядов Платона. Последнему приходится серьезно пересмотреть жизненные позиции, оставить стремление заниматься всем, «многоделание» –  <…>. «Уроки» философии поглощают его целиком. Юношеское стихотворчество и драматургические опыты кажутся в сравнении с этическим учением признанного мэтра мелкими и наивными. Платон предает их огню и как бы сжигает мосты в прошлое. Но поэзия не исчезает. Она переходит в философию Платона, столько в ней одухотворенного и возвышенного. Для античного любомудрия вообще естественно родство с поэзией, литературой, в частности использование жанра диалога, открытие которого как определенного рода философского произведения приписывают элейцу Зенону.

На новой стезе талант Платона расцветает в полной мере. Уже Сократ признает заметное влияние выдающегося питомца, ставящего во время бесед его самого в тупик. Первый диалог Платона «Лисид», попавший в руки Сократа, получает его высокую оценку: «Этот юноша ведет меня как хочет, сколько хочет и к кому хочет».

С другой стороны, уважение ученика, его приверженность идеям учителя самые искренние и глубокие. Разумеется, привлечение Сократа к суду и вынесение ему смертного приговора, несмотря на «адвокацию» друзей, сбор средств для выкупа, устройство возможного побега, Платон воспринял как личную трагедию, которую не мог вынести, не заболев. Мучительный психологический кризис заставляет Платона покинуть Афины, куда он возвратится лишь спустя пять лет.

Эти трудные годы не стали бесплодными. Платон слушает последователей Гераклита и Парменида и пишет два диалога «Кратил» и «Парменид», относящихся к числу важнейших, присматривается к пифагорейцам, «желая поучиться у них обозначать вещи с помощью чисел». А поскольку школа Пифагора «ведет свое происхождение из Египта», он отправляется в страну пирамид и «возвращается, изучив там геометрию и жреческое искусство». Затем он попадает в Финикию, где «встретил персов и узнал от них ученье Зороастра». Наконец, судьба приводит его на Сицилию, ибо он «намеревался исследовать кратеры Этны; тогда-то он и познакомился с Дионисием».

Так древний доксограф (боктщос – мнение, ур<4фш–  пишу) описывает рискованную кругосветную–  в пределах средиземноморской Великой Греции –   эпопею философа. Разумеется, она ни в какое сравнение не идет с его интеллектуальными путешествиями, и невозможно пред-

ПРЕДИСЛОВИЕ

ставить себе те расстояния, на которые его уносила мысль. Но назвать жизнь Платона, как это делает профессор Йельского университета Р. Брумбаух, «абсолютно лишенной событий» (uneventful) едва ли оправданно.

Сицилия еще не раз позовет афинского мудреца к себе. В 388 т. до н. э. он поедет консультантом к правителю Сиракуз тирану Дионисию Старшему, а в 366 и 361 гг. –  к его сыну Дионисию Младшему.

«Союз мудрости и могущества», на который рассчитывал мыслитель для осуществления своих общественно-политических проектов, оказался, увы, бесплодным. Более того, возникла угроза личной безопасности советника. «Просвещенный» тиран, раздраженный указаниями настойчивого гостя, спровадил его к отъезжавшему в метрополию спартанскому послу Поллиду. Коварный посланец Лакедемона распорядился продать философа в рабство, едва корабль достиг острова Эгина. Так Платон посетил снова свою малую родину, но уже в другом качестве.

Хорошо известно, что история, не исключая историю мысли, не пишется в сослагательном наклонении, но поистине невозможно представить, что случайно появившийся на торгах поклонник любомудрия Анникерид не выкупил бы Платона и не вернул бы его в Афины. По ясно, что если бы не удалось собрать сумму, достаточную для приобретения рощи в северо-западном пригороде столицы, за Дипилонскими воротами, то Платон вскоре после возвращения из первой поездки на Сицилию в 387 г. до н. э. не основал бы школы там, рядом с храмом героя Академа, от которого она и получила свое имя.

Со временем последняя разрослась, похорошела, обустроилась. Со своими гимнасием и садом, с портиком Зевсу Освободителю, со святилищем Афины, обсаженным маслинами –  «деревом судьбы», с жертвенниками музам, Прометею, Эроту она превратилась в излюбленное место отдыха жителей самого людного квартала исторических Афин –  Керамика. К ней вела тенистая дорога, украшенная стелами в честь погибших героев, гробницами знатных афинян.

Далеко не первая по времени возникновения, но безусловно первая по значению платоновская Академия –  самый заметный феномен духовной жизни Афин. Кружки, школы, Академия–  не только формальные институты, отражающие поступательную логику просветительного процесса, но и ступени роста общественного, политического, правового сознания сограждан, к чему приложили столько сил и Платон и Сократ. Академия соединила потребность отдавать знание с потребностью его получать, ученых и слушателей (по-гречески «любознательный» –  это любящий слушать –  инструменты и методы научной работы и особо установленную систему научных понятии, преподавание наук в «академическом» духе –  с непрерывной преемственностью исследовательских принципов.

Академия Платона –  это не только приют мечтательного отдохновения, это уникальное образовательное учреждение, не имеющее аналогов в древнем мире, это прообраз новоевропейских университетов отдаленного тогда будущего, вообще это целое явление –  и учебное заведение, и научный центр, и религиозно-философский союз, требовавший подвижничества и аскезы (…..–  упражнение) –  упражнения в добродетели, и особенно в воспитании своей воли. Помимо напряженной

10               ПРЕДИСЛОВИЕ

интеллектуальной работы слушатели Академии добровольно ограничивают себя в сне, воздерживаются от мясоедения и от плотской любви. Процветает любовь платоническая, для которой, как утверждает французская поговорка, не нужно лоииться в сад, достаточно лишь запаха одной розы. Почти монастырские порядки вводит сам Платон и дает пример истового следования им. И, несмотря на строгость устава, многие стремятся к старому Академу. Сюда, под величавые платаны из далеких Стагир, что на границе с Македонией, приезжает в 367 г. до н. э. за мировой славой не известный еще никому семнадцатилетний юноша по имени Аристотель.

Во главе Академии стоит схоларх, избираемый из ее членов. Усилиями этих своего рода ректоров определяются перспективы, совершенствуется работа. Время руководства выдающихся схолархов –  Спевсиппа, Ксенократа, Аркесилая, Карнеада и др. –  определяет крупные отрезки ее истории: древний, средний, новый. Начиная с учителя там укореняется обыкновение разрабатывать впечатляюще широкий круг дисциплин: философию, математику, астрономию, естествознание и др. От основателя подчеркивается роль точного знания, отраженная девизом Академии, начертанным на ее воротах: «Негеометр да не войдет».

Дело, начатое Платоном, развивается и углубляется, хотя случаются и мрачные дни. Особенно большие основания тревожиться за судьбу платоновского детища возникают в период греко-римской войны. В 86 г. до н. э. при осаде Афин легионеры Суллы вырубают оливковую рощу, разрушают гимнасий, дом, принадлежавший «божественному мужу», грабят и сжигают академическую библиотеку.

Однако Академия не погибла. Занятия продолжались. В 78 г. до н. э. Марк Туллий Цицерон пожаловал в «столицу философии» (с тех времен сохранился значительный фрагмент цицероновского перевода «Тимея» на латинский язык) слушать тогдашнего схоларха Антиоха Аскалон-ского, в учениках у которого уже числился другой Марк из Рима –  Марк Варрон –  историк и грамматик из рода Теренциев.

Впрочем, не все римские императоры отличались недоброжелательством к платоновскому храму науки. Еще один Марк, Марк Аврелий Антонин, властитель римской державы уже во II в. н. э., сам философ-стоик, писавший по-гречески свои «Размышления», вполне благосклонно рассматривал ее деятельность. Он разделял некоторые платоновские идеи и распорядился выплачивать жалованье профессорам четырех философских кафедр в Афинах. В этот период существенно расширяется влияние Академии. Ее «филиалы» –  платоновские школы –  учреждаются в Александрии и Пергаме, в Сирии (Апамея), Смирне и самом Риме. Авторитет платоновского направления возрос настолько, что император Галлиен незадолго до своей гибели в 268 г. н. э. всерьез намеревался дать пользовавшемуся его покровительством философу Плотину землю в Кампании для основания там города мудрецов Платонополиса.

Академия не может пожаловаться на отсутствие монаршего внимания. В 355 г. будущий император Юлиан, получивший у христиан прозвание Отступник, проходит здесь курс наук. При этом он знакомится с обучающимися там же, в Афинах, будущими представителями каппадокийского кружка православного богословия Василием, которого

ПРЕДИСЛОВИЕ        11

назовут Великим, и Григорием, богословом святоотеческой традиции.

Центр платоновской мысли активно действовал почти тысячу лет, но последние годы не без трудностей. Директивы, поступавшие из столицы Византии Константинополя, запрещали язычество, храмы старых богов закрывались или разрушались. Эдиктами Феодосия Великого в 380 г. утвердилось господство ортодоксального христианства. В это же время погас факел Олимпийских игр, зато факелом сгорела Александрийская библиотека. Но обряды прежней веры исполнялись, обучение продолжалось при попустительстве в частей.

Флавий Петр Саббатий Юстиниан, византийский император, «равный апостолам» (…), юрист и святой, не захотел терпеть никаких послаблений. Он объявил существование паганизма недопустимым, запретил всякое распространение старых доктрин путем преподавания. В 529 г. воспоследовало предписание закрыть последний оплот эллинства –  афинскую школу, конфисковать ее богатое имущество. Изгнанных профессоров, «погибших афинян», победители проводили злыми эпиграммами, но торжествующая вера в дальнейшей разработке своего богословия не осталась, как раньше, чужда великих идей эллинизма, и новая культура продолжала черпать вдохновение в традициях древней. Отнюдь не случайно непререкаемый авторитет всего христианского средневековья, «учитель церкви», теолог и философ Августин Блаженный (V в. н. э.), державший в поле своего внимания вопросы политики, права, государства, обосновал и определил именно платоновскую ориентацию ранней схоластики. По мнению Ф. Ф. Зелинского, со временем «христианство признало свое родство с платонизмом, и последний стал в нем родником того «мистического» течения, которому оно обязано многими прекрасными страницами в истории своего развития» [2].

В эпоху Возрождения, естественно, возрождается интерес к наследию античного грека. Во Флорентийской республике доброй волей и усилиями «отца отечества» Козимо Медичи организуется в 1459 г. платоновская Академия (существовала до 1521 г.), где блистали своими талантами Марсилио Фичино, Джованни Пико делла Мирандола, Анджело Полициано.

Традиции школы Платона, те или иные аспекты платоновского наследия не забываются и поныне. Они отражаются в различных направлениях философской мысли, в государственно-правовой идеологии, в политической теории.

* * *

Несмотря на так называемый платоновский вопрос, связанный с известными сомнениями в подлинности и хронологии его произведений (впрочем, достаточно проясненный Вл. Соловьевым еще в середине прошлого века), несомненно, что Платон –  первый из греческих мыслителей, чье учение дошло до нас не в разрозненных отрывках, не в субъективном пересказе интерпретаторов, а в подлинных, цельных сочинениях. Не подлежит сомнению и то, что Платон давно превратился в вечную проблему истории мысли, породив самый

12               ПРЕДИСЛОВИЕ

широкий спектр мнений и оценок, высказанных учеными многих стран на протяжении многих веков.

Не следует сомневаться и в ценности вклада Платона в мировую сокровищницу культуры, ценности, все более возрастающей со временем и углублением самосознания, интеллектуальным и духовным взрослением человечества. Вне всякого сомнения, указанный вклад огромен, его значение широко, как широк сам Платон. Содержательно неисчерпаемый, многоплановый и многогранный, он в чем-то противоречив, ибо сохраняет следы исканий, сомнений, борьбы и прозрений, всего того, что свойственно самоотверженному, каждодневному духовному поиску ученого, длившемуся десятилетия.

Несомненность указанных положений приходится подчеркивать, ибо существует в платоноведении гиперкритическая позиция, доводящая до пес plus ultra –  до крайних пределов требования сугубой объективности и фактологической документальности. Разумеется, историческая и логическая реконструкция не означает допустимости облегченного, поверхностного подхода к платоновской теме. Она требует серьезных усилий для своего осознания и освоения, честного отношения исследователя, его добросовестных и обоснованных суждений.

Все, кто, по определению чеховского героя, не «устарел для умственности», читали, изучали, принимали или отвергали античного грека, восхваляли или порицали его. Не только отдельные лица, но целые школы, идеологии, направления мысли «прошли» Платонову Академию. К их числу А. Ф. Лосев в предисловии к последнему академическому изданию сочинений Платона (М., 1990) относит и древних мудрецов, современников грека, и средневековых богословов, и теоретиков рубежа Нового времени и Просвещения, и классиков немецкого Просвещения, и новейших мудролюбов.

Думается, на этом пестром фоне не потерялись и русские мыслители, доказавшие не раз, что «может собственных Платонов... российская земля рождать». Вклад русской дореволюционной мысли в разработку идей Платона весьма значителен. Проследить в коротком вступительном слове все детали и зигзаги развивавшегося длительное время в России платоноведения нереально, но отметить важнейшие вехи и принципиальные позиции представляется необходимым.

Можно со всей определенностью утверждать, что философия Платона не была тайной за семью печатями для образованной части российского общества. С самых ранних времен о ней узнавали благодаря признанным отцам церкви от Василия Великого до Виссариона Никей-ского, изучавшим и прекрасно знавшим Платона. Фрагменты из его диалогов приводились в многочисленных азбуковниках, хрониках, списках, шестодневах. На распространение идей платонизма и зарождение новой философской ориентации косвенно «работала» и популяризация произведений неоплатоников, мыслителей, стоящих на платоновских позициях. К таковым следует отнести, например, уже упоминавшегося Блаженного Августина, богослова и общего святого православия и католицизма, черпавшего вдохновение в своих размышлениях «О граде Божием» из платоновского источника. Общественное мнение «готовил» и приехавший из возрожденческой Флоренции Максим Грек, авторитетно утверждавший, что настоящая, «чистая философия» содержится

ПРЕДИСЛОВИЕ        13

только в сочинениях Платона, ибо Платон среди всех философов –  «верховный».

Первый раз собственно платоновские сочинения издаются на Руси во времена Екатерины II, когда переводятся и публикуются работы многих западных и древних авторов: Вольтера и Локка, Бэкона и Аристотеля, Теофраста и Боэция, Саллюстия и Августина. Впервые читающая публика знакомится с диалогами Платона в «Утреннем свете» Н. И. Новикова еще за 1777–  1778 гг.

В 80-х годах того же XVIII в. «Творения велемудрого Платона» в четырех томах с греческого языка на российский «переложили» по заданию императорской Академии наук в Санкт-Петербурге священник Иоанн Сидоровский и Матфей Пахомов. Тираж составляет всего триста экземпляров, но семена попадают на взрыхленную почву и дают дружные всходы. «Вкус» к платоновской тематике почувствовали редакторы справочников, энциклопедических словарей, историко-философских обзоров. Большой популярностью пользуется «Кабинет любомудрия», в котором философия определялась как «платонический нектар». На Платоне специализируются отдельные интеллектуалы (например, Г. С. Сковорода), к его идеям всерьез «подступают» в университетах и духовных академиях.

XIX век уже претендует на рекорд популярности и распространения произведений Платона в России. В его начале научные и «толстые» журналы разных направлений –  от радикального до официального –  полны статей и замечаний к трудам великого грека. В 60–  70-х годах выходит в свет шеститомник его сочинений в переводе и с комментариями В. Н. Карпова. Затем следуют три книги диалогов Платона в многотомной антологии «Из лекций по истории философии права в связи с историей философии вообще». Начинают издаваться в это же время журналы «Философский трехмесячник», «Вопросы философии и психологии», «Русская мысль», статьи в которых зачастую пишутся в виде платоновских, «сократических» диалогов. Тогда же защищаются диссертации, тиражируются курсы лекций, формируются научные коллективы, определяются индивидуальные разработки отдельных аспектов наследия греческого мудреца: логики, природы человеческого мышления и познания, учения об идеях, о высшем благе, мировой душе и т. п. Назовем некоторые имена: это И. А. Чистович, Ф. А. Голубинский, П. Д. Юркевич, А. Н. Гиляров и многие другие.

Есть мнение, что столь широкий резонанс Платоновых идей в значительной мере связан с распространением по российским просторам немецкой классической философии. Возможно, это просто совпадение. Но Гегель действительно утверждал, что религия и философия суть составные части абсолютного духа. Они имеют абсолютное содержание, первая в форме представления, вторая в форме понятия. Причем «именно Платон и его философия, –  указывал немецкий классик, –  более всего способствовали тому, что религия сделалась организацией разумного, царством сверхъестественного, так как он уже положил этому великое начало».

Всемирно-историческая значимость платоновского мировоззрения,которую подчеркивал берлинский профессор в своих «Лекциях поистории философии», нашла самый живой отклик в среде русскойинтеллигенции.

14               ПРЕДИСЛОВИЕ

К этому же периоду относится и разворот исследований Шеллинга. Значительным оказалось воздействие на читающую публику выдвинутого им учения о мировой душе, проблематики реального и идеального, природы и духа, субъекта и объекта. Увлечение Шеллинга Платоном передается русским натурфилософам (Д. М. Велланскому, М. Г. Павлову и др.), московским любомудрам (В. Ф. Одоевскому, Д. В. Веневитинову и др.), западникам, П. Я. Чаадаеву, лично знакомому с Шеллингом.

Как бы выражая общее мнение указанной группы русских мыслителей, Д. В. Веневитинов дает самую высокую оценку платоновской философии: «Божественному Платону предназначено было представить в древнем мире самое полное развитие философии и положить твердое основание, на котором в сии последние времена воздвигнули непоколебимый храм богине... В нем вы найдете столько же поэзии, сколько глубокомыслия, столько же пищи для чувства, сколько для мысли» [3].

Идеологи славянофилов (И. В. и П. В. Киреевские, К. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин, А. С. Хомяков, А. И. Кошелев и др.), формулируя концептуальные основы национальной историко-литературной и религиозно-философской школы, связывают их в немалой степени с Платоном. Ибо последний, по их мнению, с его «цельностью в умственных движениях» и «гармонией в умозрительной деятельности разума» наилучшим образом отвечает достижению полной и высшей истины. И. В. Киреевский противопоставляет философию Гегеля как завершение западноевропейского рационализма, восходящего к католической схоластике и Аристотелю, традиции Платона и восточно-христианской патристике, из которых, по Киреевскому, и должна исходить самобытная русская мысль.

Рубеж XIX–  XX вв. оказался особенно урожайным для платоновской тематики. Десятки изданий произведений древнегреческого мудреца появляются усилиями переводчиков и комментаторов Г. Аристова, В. Паскалова, П. Виноградова, Н. Горбова, Д. Лебедева, К. Данильченко, А. Еллинского, В. Яковенко, А. Поспишиля. Десятки имен энтузиастов можно (и, вероятно, нужно) было бы привести из тех, кто знакомит с Платоном читателей помимо столиц в самых разных городах империи: Киеве и Воронеже, Риге и Казани, Одессе и Харькове. Несмотря на прошедшее столетие, восхищает обоснованность высказанных суждений, разработанность научного аппарата. Здесь предисловия и словари, введения и послесловия. Для знающих древние языки, а их было немало, давался «греческий текст с непрерывными к нему примечаниями и с предварительными объяснениями к чтению его». Это могли быть оригинальные свежие работы и переиздания, «напечатанные без перемен» (доходило до пяти, восьми переизданий) с предыдущих удачных вариантов.

Выходили кроме комментированных диалогов, гимназических хрестоматий, пособий для изучения классических языков и т. п. и исследования, посвященные тем или иным аспектам наследия Платона: А. К. Гладкого, А. В. Добиаша, А. А. Козлова, К. И. Сотонина, Н. К. Скворцова и многих, многих других ученых. Этот факт недву-

ПРЕДИСЛОВИЕ 15

смысленно убеждает в том, что находилось в достатке научных сил для рассмотрения непростых проблем Платонова учения, что одновременно в обществе существовала потребность их изучения и что, наконец, само общество достигло той ступени духовной зрелости и развития интеллектуального потенциала, которая позволяет рассчитывать на осмысление людьми их существа.

Наиболее глубокую разработку идеи Платона получили в системе религиозно-философских воззрений В. С. Соловьева –  одного из лучших его переводчиков и интерпретаторов в России уже на рубеже XX в. Многочисленные труды В. С. Соловьева –  «Религиозные основы жизни», «Критика отвлеченных начал» и др. –  оказали серьезное воздействие на целую плеяду русских мыслителей предреволюционной эпохи: С. Н. Трубецкого, С. Н. Булгакова, Н. А. Бердяева, С. Л. Франка, П. А. Флоренского. Наследие греческого мыслителя рассматривается с разных направлений. Одни (В. С. Соловьев) подчеркивают специфически языческий характер платоновского миросозерцания, другие (П. Д. Юркевич) делают упор на личностно-теистическом понимании абсолюта, сближении знания и веры. (Третьи (А. А. Козлов) подчеркивают догматический характер взглядов Платона, четвертые (Н. Я. Грот) анализируют Платоново наследие с чисто исторической точки зрения.

Впрочем, на волне интереса к Платону и его заветам возникали различные позиции и логические построения, с которыми отнюдь не во всем можно согласиться. Так, еще до революции выдвигалась точка зрения (Ф. И. Успенский, К. Калайдович), разделявшаяся, хотя и с оговорками, и в советское время (П. П. Попов, А. И. Клибанов), в соответствии с которой вся история вселенских соборов и богословских споров, борьба с христианскими ересями и защита догматов православной церкви сводятся к борьбе аристотелизма с платонизмом.

Равным образом едва ли корректным выглядит утверждение (А. И. Абрамов) о том, что «проникновение на Русь апокрифических книг, сект богомилов и жидовствующих способствовало становлению русской богословско-философской мысли, которая развивалась под знаком борьбы с критикой веры и обряда». Кстати, поветрие времени заставляет считать и до сих пор, хотя и с оговорками, что еретичество, как и любое инакомыслие, есть нестандартное мышление, которое инициирует свободу интеллектуального поиска, обогащает культурный контекст новыми версиями и т. п. [4]

Еще одним типичным подходом является попытка «вписать» Платона в традицию христианства. Очевидно, что философская мировоззренческая проблема, поставленная древнегреческим мудрецом, само содержание высказанных им идей обусловили стремление русского любомудрия сблизить его учение с христианской доктриной. Впрочем, справедливости ради отметим, что интерес к такой постановке вопроса проявлялся многими и очень давно, и не только в России. Уже Иустин Мученик –  один из самых ранних писателей –  называл Платона христианином. В таком же духе высказывался Блаженный Августин. Богословские трактаты первых отцов церкви, как выражались в старину, «сильно проникнуты платонизмом».

16               ПРЕДИСЛОВИЕ

В самом деле, в сочинениях Платона можно встретить немало материала, дающего основания для утвердительного ответа на вопрос о существовании Бога. Устанавливая, что действительный мир не есть истинно сущий, что он как свое необходимое условие предполагает мир высший, идеальный мир идей, образующий из себя систему или иерархию, во главе которой стоит идея блага, Платон указывает человечеству благодатную жизнь мира. Он заставляет предполагать бытие Демиурга, который создал все сущее по своей благости. Платон указывает на бытие Ума, который сообщил устройству мира стройность. Наблюдаемая нами относительная добродетель убеждает нас в существовании добродетели абсолютной. Относительная красота, которую мы встречаем на земле, доказывает, что «существует красота абсолютная, не заключающая в себе ничего чувственного и телесного, красота сама в себе, от которой происходит все прекрасное, причем возникновение и уничтожение всех новых видов прекрасного не увеличивает, не уменьшает и ни в чем не изменяет ее» («Пир»). Учение об идеях у Платона изложено в ряде диалогов: «Федр», «Федон», «Фалеб», но и в представленном в данном томе диалоге «Государство» читатель легко найдет соответствующие места.

Пожалуй, дальше других продвинулся на пути «христианизации» древнегреческого мыслителя один из основателей платоновской Академии в возрожденческой Флоренции и бессменный ее руководитель Мар-силио Фичино. Вот как характеризовал отстаиваемую им позицию русский профессор Иван Гревс в последней трети XIX в.: Фичино видел гармонию между христианством и платонизмом и работал над их объединением. Он хотел сделать веру ученой, а гуманизм благочестивым, философию религиозной, а религию философской, древность священной, а святость мудрой; он подтверждал Библию авторитетом древних писателей и освящал последних при помощи Священного Писания. Платонизм, от которого Фичино отправлялся, он обращал в теологию, Иисуса, к которому пришел (Фичино принял духовный сан и получил звание каноника в сорок два года. –  Т. Е.), –  в платоника.

Против отождествления платонизма и христианства выступал Вл. Соловьев. Точка зрения последнего была дополнена А. Ф. Лосевым уже в 30-х годах XX в. Будущий академик писал в своей монографии «Очерки античного символизма и мифологии», что Платон ни в какой степени несоединим не только с христианством, но даже и с западноевропейским романтизмом. Та же позиция подтвердилась автором впоследствии.

Можно со всей определенностью утверждать, что попытки субъективного переосмысления платонизма, его «авторского прочтения» никогда не прекратятся в будущем, как они не прекращались и в прошлом. Слишком авторитетен и широк Платон, слишком велик соблазн для того или иного теоретика предложить ему место в своей «команде». Показателен в этом отношении такой пример. Два идеолога, жившие примерно в одно время (разница в один век), в одной и той же стране (Англия), имевшие одинаковую фамилию (Мор), старались «перетянуть» сурового грека в разные стороны. Один Мор, Генри, –  мистический религиозный писатель XVII в. Другой Мор, Томас, –  автор всем знакомой «Утопии», опубликованной в 1516 г. Хорошо известно, что Томас Мор –  социа-

ПРЕДИСЛОВИЕ        17

лист-утопист, куда меньше –  что он же ревностный католик, канонизированный в 1935 г.

Завершая историографический обзор в части, посвященной вкладу русской дореволюционной мысли в мировое платоноведение, необходимо еще раз указать на почетное и возвышенное место, которое при всем различии отводят отечественные теоретики Платону. Так, С. Н. Трубецкой в своем «Учении о Логосе» подчеркивает, что в платонизме «нельзя видеть простую «эллинскую басню», случайную мысль греческого духа. Идея универсального Разума как начала объективного, логического знания и вместе с тем как мирового начала есть, очевидно, идея, имеющая общечеловеческое значение и характер». П. А. Флоренский в своих трудах «Смысл идеализма», «Общечеловеческие корни идеализма» специально останавливается на значимости и влиянии идей греческого философа, заключая, что «в платонизме перед нами один из самых могучих, скажу более, самый могучий из ферментов культурной жизни». С. Н. Булгаков в «Свете невечернем» убеждает, что «в основе подлинного философствования лежит особого рода откровение, «умное видение» идей, как это навсегда возвещено о философии Платоном». Н. А. Бердяев, размышлявший в конце жизни под утлом вечности –  «Sub Specie aeternitatis», –  предрекал, что бессмертный грек с его глубинным пониманием исторического процесса принадлежит будущему. «Необходимо, –  продолжал он, –  признать мир идеальных ценностей, вневременных и внепространственных, которые могут и отсутствовать в эмпирической действительности, которые никогда не находят в ней своего законченного выражения, но которые реализуются в прогрессе, этом единственном эмпирически уловимом признаке метафизического единства сущего и должного, и являются духовным маяком человеческой жизни» [5].

С. Л. Франк, «последний представитель русского неоплатонизма», по словам В. В. Зеньковского, автора «Истории русской философии», переработав широкий круг идей античных и современных мыслителей, сфокусировал свои научные интересы именно на Платоне. В своем «Введении в философию» он приходит к выводу о том, что «платонизм в течение веков и доселе был и есть основа всей творческой философской мысли». Такого рода авторитетные заключения, типичные для русского любомудрия того времени, можно множить и множить.

* * *

Вполне очевидно, положение становится иным после 1917 г. Осмысление феномена быстрого, по историческим меркам мгновенного, поворота общественного сознания в России еще дело времени, специальных монографий и диссертаций. В данном случае уместна попытка выяснения идеологической метаморфозы лишь в части, касающейся платоновского учения. Труды Платона продолжают издаваться и в первой трети и в середине XX в., хотя не так часто и не самыми большими тиражами. Но позитивные оценки великого философа практически меняются на противоположные.

18               ПРЕДИСЛОВИЕ

Утверждается официальная точка зрения, расценивающая все предыдущее духовное развитие лишь как предысторию человечества. Поощряется весьма придирчивое отношение ко всему, что претендует составить фундамент общественного знания. За теми, кто имел несчастье родиться до основоположников, признается возможность высказывать в лучшем случае только «догадки», «вплотную подходить», приближаясь, как говорили греки, «асимптотически» к истине, никогда не достигая ее, даже если речь шла о мыслителях мирового уровня.

«Рекомендованный» сверху переход от звучащей довольно абстрактно «линии Платона» к «линии Демокрита» конкретно, на практике означал почти полное забвение объективного идеализма (и субъективного тоже) как течения мысли, его основателя и всех его последователей. Это не помешало «воинствующему материализму» сделать исключение для диалектика Гегеля, хотя сам классик немецкого идеализма предельно четко утверждал, что «диалектика в высшем ее определении и есть собственно платоновская диалектика». Всемерно раздувалась важность «основного вопроса философии», «антагонизмы» материализма и идеализма. Правда, позднее глухо признавалось (Ф. X. Кассиди), что противопоставление двух «линий», принимавшее «подчас излишне прямолинейный характер, приводило в отдельных случаях к схематизации истории идей и обеднению ее содержания» [6].

Подчеркивалось, что буржуазные, а тем паче добуржуазные ученые в основном «запутывали» вопрос о государстве, и подразумевалось, что Платон как раз один из них. Вместе с тем исходили из некой лестницы заслуг и идеи безостановочного и прямолинейного прогресса. Однако в истории политических идей, как и в других областях человеческой культуры, более позднее совсем не обязательно является более истинным и великим, чем предшествующее. Здесь едва ли работает механическая логика, выраженная известной максимой «post hoc, ergo propter hoc» –  «после этого, значит, вследствие этого». Теоретико-политическое, философское знание по мере своего существования, несомненно, может развиваться, обогащаться, наращиваться (хотя поговорка «Новое –  хорошо забытое старое» очень часто бывает к месту). Но и с учетом кумулятивности знания любое крупное нововведение в истории политико-правовой мысли совсем не обязательно должно «снимать», т. е. поглощать, переваривать, устранять, значимость высказанного раньше. Так, философия Аристотеля отнюдь не «снимает», как более поздняя и, ergo, «более научная», мысль Платона. Политико-правовой идеал раннебуржуазных теоретиков –  Макиавелли, Бодена, Греция, Спинозы, Гоббса, Вико –  в принципе не может быть «снят» –  одновременно уничтожен и сохранен, упразднен и сбережен –  содержательно иными концепциями просветителей –  Вольтера, Монтескье, Руссо. Система самого Гегеля не в состоянии «снять» (aufheben) учения Канта, Фихте, Шеллинга.

Каждого из выдающихся мыслителей, несмотря на различие стран и веков, не отрицая за ним самостоятельного значения, объективная историческая необходимость –  «логика дела» –  группирует с коллегами, исходя из предметной основы и направленности выдвинутых ими

ПРЕДИСЛОВИЕ        19

идей, на определенных исторических рубежах для решения какой-то основной задачи эпохи. Но указанные рубежи едва ли можно рассматривать в качестве неких ступеней лестницы, ведущей к Олимпу основоположников, которые и преодолевают все отраничения предшествующей мысли, «снимая» ее.

Исходили из ипседикситизма (ipse dixit –  сам сказал), что история идей есть история борьбы, а следовательно, смены идей. Нетрудно догадаться, что если борьбы идей нет, то нет их смены, значит, их история прекращается. Во внимание не принималось, что никак не реже борьбы и противостояния происходит заимствование идей, их приспособление и переосмысление, взаимовлияние и взаимодействие, углубление и обогащение, их сознательное и бессознательное перетолкование, удачная и неудачная переработка. И наоборот, некоторые идеи из числа одиозных (не от греческого o8lo<^ –  напутственный, предвещающий счастливый исход, а от латинского odiosus –  ненавистный, несносный, скучный), насильно внедряемые пропагандой и порядком надоевшие людям, просто отпадают при случае, как осенние листья, безо всякой борьбы.

Широко использовался критический метод, «оружие критики» явно не ржавело. Против его применения можно бы и не возражать: сам Платон обращается к критике, есть диалоги, где он выступает с самокритических позиций. Здесь же характерна «однонаправленность» критики, следовавшей из одного источника. Все остальные выступали объектами критики, пассивно ее воспринимающими как благо, какой бы сокрушительной, а часто и безосновательной она ни была. При этом не всегда учитывалась природа критикуемого феномена, его предметно-содержательная основа, без учета чего можно смело критиковать все и вся: например, корову –  за то, что не дает бензина, политическую науку –  за то, что не обеспечивает прироста угледобычи, а философа-идеалиста –  за то, что не отдает пальму первенства «экономическому базису».

Получила статус аксиомы и универсально распространилась доминанта классовой борьбы в сфере идей. Методологический инструментарий, категориальный аппарат соответствовали этой точке зрения: «классы», «классовая борьба», «капитал», «эксплуатация», «рабочее движение» и т. п. Все это без каких-либо сомнений активно применялось к тому, что происходило более чем две тысячи лет назад, или к тому, что существует вечно, пока жив человек, –  понятиям добра, блага, справедливости, красоты... Никого особо не волновало, что при этом нещадно модернизировались взгляды мыслителя, в прокрустово ложе попадали события, извращалась сама история античной мысли.

Искажалась в принципе корректная посылка, указывающая на полезность учета конкретно-исторических условий данной эпохи и общественно-политической практики, при выяснении сущности политических учений. С таким прицелом на первый взгляд и излагались концепции Платона. Теория познания, диалектика, логика давались в контексте социально-политической и идеологической борьбы аристократической и демократической партий Афин в период его жизни и деятельности. Однако верное само по себе положение, будучи односторонне истолковано и понято вульгарно-материалистически

20               ПРЕДИСЛОВИЕ

и вульгарно-социологически, превращало любые теории в простую проекцию классовых интересов, а историю идей в непосредственный слепок классовой борьбы. Прямолинейное выведение взглядов из экономического базиса распространилось на все стороны воззрений Платона, не исключая его государственно-правовые и политические идеи.

Господствовавшая точка зрения классовой борьбы приобретала как бы «обратную силу», и тот, кто явился на свет Божий в далеком прошлом и близоруко не предвидел ее триумфа, объявлялся «не нашим». Его «круто бичевали и резко обличали». Horribile dictu, страшно сказать, идеалистов, вообще подозревали во всех грехах. Немало мыслителей, таким образом, просто выпадали из поля зрения как недостойные внимания, а все, что ими сделано, записывалось в разряд «мракобесия и поповщины». Естественно, Платону никаких скидок «за давностию лет» на аристократизм или академичность не делалось.

Некоторые ламентации, раздававшиеся «вдогонку», post festum, no поводу небольшого числа работ о древнем греке не объясняют причин сей скромности. Однако в качестве одной из них можно привести воспоминания выпускника МИИФЛИ, пожалуй самого престижного и элитного гуманитарного вуза в довоенной столице. А. Ч. Козаржевский, историк и филолог, профессор, легенда МГУ, вспоминая свои студенческие годы (1936 –  1941), отмечает «небывалую политизацию наук, государственный атеизм, тупое богоборчество». Он подчеркивает, что «в ходу была антинаучная концепция «второсортности» позднеантичной культуры. Круг чтения греческих авторов доходил до IV в. до н.э., латинских –  до I в. н.э.» [7].

Известно, что идеологизация –  бич любой общественной науки. История политической, правовой, государственно-правовой мысли сама по себе идеологизирована. Фактически это история идеологии в старогреческом ее значении: (… –  идея, … –  логос, наука–  наука об идеях. Ее идеологизированная, ангажированная подача, так сказать с большим «перебором» партийности, для нее «смерти подобна».

Здравый методологический принцип выводить заслуги не по тому, чего не дал исторический деятель сравнительно с современными требованиями, а по тому, что он дал нового сравнительно со своими предшественниками, в пылу идеологической борьбы отодвигался на задний план. Вместо того чтобы попытаться понять Платона, исходя из него самого, не судить о нем по аналогии с только что установившейся системой ценностей и стилем мышления, древнегреческому мыслителю указывали на пристрастие к мистификации, на «квазинаучное обоснование его по существу религиозного мировоззрения», на то, что и «теория строения вещества поверхностна для столь глубокомысленного философа».

Потом пришло некоторое прозрение и констатация того, что преобладание односторонней критики наследия Платона с позиций современности не позволяло по достоинству оценить учение великого философа и послужило источником далеко не всегда заслуженных порицаний и осуждений в его адрес.

Достаточно долгим оказался период полузабвения Платона. Из пыли спецхранов его произведения извлекались в основном как мишень

ПРЕДИСЛОВИЕ        21

для критики. В литературе высказывались идеи, не выходившие за рамки утвержденной мировоззренческой платформы. Жесткий принцип партийности в исследованиях, сугубо классовый угол зрения, всепрони-кающая «радиация» идеологической борьбы, примат экономического базиса –  первые среди idoli teatri официальной науки –  отрицали восторженно-эстетическую оценку эллинов как образца человечества. Необходимость слома всего «угнетательского» политического и государственно-правового опыта прошлого не стыковалась с примером Эллады как родины гражданских и демократических идеалов. Новые пропагандистские штампы могли себе позволить игнорировать недосягаемые творческие достижения античных греков как старый хлам.

Модные в начале века зачатки трезвости и прозаизма в оценке Платона, высказывавшиеся в работах европейских и российских авторов, воспроизводятся во все более суровых тонах. Этическое, духовное, поэтически-высокое уходит в тень. Маятник в исследованиях Платона качнулся в сторону его социально-экономической, политико-правовой проблематики. Разумеется, в фокус внимания попали прежде всего вопросы, созвучные партийной доктрине, –  социалистические и коммунистические проекты Платона, положение сословий в его «идеальном» государстве, механизм осуществления политической власти.

В рамках установившегося «правового пространства» шли споры и обсуждения. Одни (А. Рождественский) высказывали мнение, что платоновское государство представляет собой единую, сплоченную и нерушимую семью, в которой все граждане так или иначе равны из-за отсутствия частной собственности и которая основана пусть и на утопической, но теории социализма и коммунизма. Другие (К. П. Новицкий) выступали против наметившейся тенденции к произвольному сближению утопии грека с «научным коммунизмом» и указывали, что «коммунизм» Платона есть коммунизм потребления господствующего класса.

Одни (В. П. Перцев) подчеркивали несбыточность воззрений Платона, полное расхождение между идеалом и реальностью, поскольку великому философу «не хватало жизненного смысла и практического чутья действительности». Умозрительный мыслитель руководствовался идеальными побуждениями и мечтал об установлении совершенного общества. Другие (П. С. Попов), наоборот, считали, что Платон отнюдь не фантазер, не витающий в эмпиреях доктринер, а реальный политик, ибо «общественно-политическая практика служила ему исходной базой, а его идеология, его царство идей есть нечто производное». И если можно согласиться с тем, что система Платона утопична, то только в том смысле, что «опиралась не на прогрессивные тенденции общества, а на старое, отжившее».

«Утописты» подкрепляли свою позицию тем аргументом, что центральным пунктом и движущей силой философии Платона выступает отвлеченная метафизика, что его концепция объективного идеализма возникла на основе умозрительных изысканий и государство его явилось попыткой воплощения в жизнь мечтательной теории идей. «Реалисты» возражали и доказывали, что главный интерес и решающий побудительный мотив философии Платона составили вопросы политики, воспитания, определившие содержание и цель его «Государства» и «Законов», что как раз они и есть подлинное ядро его философии, а учение о государстве наиболее убедительно выражает его систему идей.

22               ПРЕДИСЛОВИЕ

Разумеется, дискуссии шли и на традиционной, так сказать, почве. Одни (В. Сережников) на основе диалога «Федон» подчеркивали, что Платон –  дуалист, ибо признает два мира –  потусторонний, трансцендентный мир идей и мир текучий, изменяющийся, окружающий нас мир явлений. Другие (Г. Ваммель), ссылаясь на диалоги «Парменид», «Софист», настаивали на монистическом характере его мировоззрения. Но и те и другие в одинаковой мере адресовали претензии Платону: учение об идеях не изложено в систематическом виде; нет ясности в описании взаимосвязи мира идей и мира вещей; способ изложения замысловат, суждения облечены в форму образов, метафор, аналогий и, мало того, мифов. Последние грек коварно придумывал-таки сам в случае необходимости. Кстати, обилие реконструкций и интерпретаций Платонова учения объяснялось опять же не содержательным богатством и универсальным, энциклопедическим охватом его воззрений, а теми же причинами: трудностью терминологии, не имеющей реалий в современном его критикам мире, неадекватностью перевода, многозначностью категорий и т. п.

Нельзя сказать, что никак не замечались ценные мысли Платона об общественной сущности человека, позволившие впоследствии его ученику Аристотелю выдвинуть тезис о политической природе человека, о том, что человек есть по природе существо политическое, но едва ли они находили свое позитивное продолжение и разработку. То же относится и к идеям греческого мудреца о государстве и политике, их значении в качестве организующих и цементирующих начал человеческой деятельности, о роли сознания и воспитания в жизни государства и общества.

Казалось бы, многие платоновские прозрения могли только приветствоваться сторонниками социалистического выбора, ибо, начиная с Платона, частная собственность вполне однозначно стала рассматриваться как источник раскола общества –  в определении грека на «государство богатых» и «государство бедных» –  и связанных с ним социальных потрясений. Эта, как и немалое число других плодотворных идей греческого теоретика, пережила античность и сыграла большую роль в истории развития (да и в развитии истории) общественно-политической и государственно-правовой мысли последующих времен.

Платон выступил родоначальником теории социальной утопии. Очевидна в общих чертах «созвучность» платоновского и марксистского вариантов коммунизма и социализма с их монолитным единством, общностью, руководящим началом, коллективизмом, единомыслием, отсутствием всякой роскоши, кроме роскоши человеческого общения, и т. п. Тем не менее греческий мыслитель стал неуместен. Оказались тому причиной частности и детали или скорее общая мировоззренческая позиция? Предстали слишком высокими «идеальные» образцы понимания государства, законов, политики, власти, с которыми контрастировал существовавший на практике строй, или, наоборот, последний выглядел простым отражением в кривом зеркале «совершенного» государства античного мудреца? Все это требует отдельного осмысления.

Так или иначе, запущенная машина негативистского отношения к древнему философу отнюдь не сбавляла обороты. Сложилась sui generis –  своего рода соревнование «доброхотов», этаких «роялистов, больших, чем сам король», стремившихся перещеголять друг друга

ПРЕДИСЛОВИЕ        23

в степени казенной ортодоксальности. Поэтому даже частные, хотя и важные высказывания Платона попадали, так сказать, под самые крупные диоптрии.

Например, положение о разделении сословий в зависимости от природных задатков, талантов и способностей (диалог «Государство»). Этой идее, впоследствии перешедшей к Сен-Симону и Марксу (от каждого –  по способностям), давалось жесткое «ограничительное» толкование. Уверяли, что она сводит социальную роль трудящегося сословия (пролетариата) исключительно к деятельности в сфере материального производства, отстраняет широкие слои народа и от управления государством, и вообще от всей социально-политической жизни общества.

Что говорить об общих оценках, выдававшихся теми, кто вникал в «суть вещей» –  in medias res. Так, к одному из величайших и первых в мире проектов справедливого человеческого общежития приклеили ярлык простой «идеализации египетского кастового строя», хотя между ними «дистанция огромного размера». На Востоке каста –  непроходимо замкнутая для человека с рождения, эндогамная этническая или религиозная группа, раскалывающая общество на куски. У Платона сословия существуют исключительно ради целей социального единства и справедливости, они не являются непреодолимыми, основания для вхождения в «касту» –  свойства души, предрасположенности и способности людей, «нижняя каста» в материальном отношении стоит неизмеримо выше «верхних», обладая собственностью и деньгами.

Примеры искривлений, вызванных неумеренной идеологической ретивостью и круто замешанных на классовом начале, встречаются на каждом шагу. Вот, казалось бы, тривиальнейшая вещь, une chose de rien du tout, –  надпись на воротах платоновской Академии: «Не знающим геометрию вход воспрещен». Что хотел сказать первый схоларх, распорядившись ее написать? Он исходил из небесно-высокого, полагал, что знание математики более всего приближает человека к богам. Чем? Тем, что даже боги не могут сделать, например, чтобы дважды два не равнялось четырем, а сумма квадратов катетов –  квадрату гипотенузы. Если есть на свете законы, которым повинуются все на Земле –  и люди и боги, –  то это прежде всего законы математические. Кто знает математику, тот знает то, что выше богов.

В ценности математики у Платона читатель может и сам убедиться в диалоге «Государство». Знание вообще, познание идеи добра в особенности, говорит он, приобретается «долгим путем», а не дается одноразово, так сказать одним прыжком или каким-то внезапным озарением. Наука о числах побуждает к «созерцанию бытия», т. е. способствует философским изысканиям. «Долгий путь» –  это ряд этапов: искусство счета (арифметика), геометрия, включая стереометрию, астрономия, музыка и диалектика. Последняя, по Платону, –  высшая наука, универсальный метод рационального постижения истинного бытия –  идеи блага. Геометрическое равенство –  «самое истинное и наилучшее равенство» –  есть «суждение Зевса».

По мнению же ревнителей марксистского благочестия, смысл надвратного изречения исключительно антидемократический, ибо геометрия использовалась Платоном как аргумент в политическом споре о лучшей форме правления. Выдвигался тезис (С. Я. Лурье, Э. Франк),

24               ПРЕДИСЛОВИЕ

согласно которому «пропаганда» древним греком геометрии, «не преследуя каких-либо познавательных целей, была полностью направлена на порабощение народа», на защиту интересов аристократии своего време-

ни [8]. Эотот вывод не простая оговорка, в нем отражаются более двух тысяч лет безостановочного интеллектуального прогресса, духовного роста и морального обновления. Так, простая мелочь украшательно-орнаментального, в лучшем случае назидательного, характера при бдительном рассмотрении обнаруживает «истинный» идеологический подтекст. И если кто-то подумал, что процитированное есть досадная и случайная lapsus calami, –  он ошибается.

Наткнуться на перлы гипертрофированного классового подхода могут не только редкие счастливцы. Так, высказывание платоновского Сократа «Знание не может быть перелито, словно из сосуда, из одной души в другую» квалифицировалось (М. А. Дынник) следующим образом: «В этом положении особенно сказывается реакционность Платона, его враждебность всякому массовому воспитанию, массовому образованию и просвещению» [9]. Это в отношении человека, который всю свою жизнь не занимался ничем иным, как воспитывал, образовывал и просвещал.

Тот же автор буквально «раскрывает глаза» всем, утверждая, что противопоставление Платоном устной речи письменной требовалось последнему лишь в целях пропаганды идеализма: «Здесь, конечно, сказывается большой опыт пропагандиста и агитатора, который учитывает значение устной беседы... Его диалектика есть способ при помощи живой, устной речи пропагандировать идеализм...» [10]. Подобные заявления трудно комментировать, основоположники в таких случаях пользовались словами вроде Gemeinplatz или Plattheit.

Понятно, что по части обвинений Платону недостатка не было. Они следовали из разных книг и разных статей, но, как правило, одинаково далекие от правил «честной игры». Грека загоняли в тупик, в этакий идеологический эндшпиль, из которого любой выход –  проигрышный. Если Платон рассуждал о геометрической справедливости, то делалось заключение о его антидемократизме, если о «численном равенстве» –  появлялось основание утверждать, что он –  утопист-тоталитарист. Отсюда выдвигался вполне «логический» вывод о всецелом и сугубом антидемократизме Платона в математике и вообще точной науке. Были те, кто шел дальше, указывая, что вся конструкция есть «надуманная», «внутренне противоречивая», «детски наивная», «научно несостоятельная система Платона». ЭДивляться не приходится, «сон разума» –  использование некорректных посылок, смешение исходных начал, применение неадекватных, как сейчас модно говорить, методологических приемов и средств –  породил соответствующий результат. «Постепенно, полегоньку» –  piano piano, как поет дон Базилио в «Севильском цирюльнике», выработался и, повторенный десятки раз в статьях и монографиях, приобрел монолитную твердость тезис о «реакционности» общественно-политических взглядов афинского мыслителя.

ПРЕДИСЛОВИЕ        25

Так, Платон, признанный «божественным философом» уже во времена Спесивппа, Альбина, Алкиноя, Апулея и пребывавший в этом качестве много сот лет (в самом конце XVI в. в Женеве под титулом Divini Platonis opera omnia... еще издавались его труды) во всех странах мира, в одной из них превратился в «реакционера», «крайнего реакционера» и даже «знамя мракобесов и богословов» (С. Я. Лурье). Ярлык этот удивительно стойко держался (и еще держится) вплоть до последних времен.

Миф о «реакционности» политико-правовых взглядов Платона получил свою разработку и на Западе у теоретиков, отдавших дань позитивизму, –  Б. Рассела, К. Поппера, Э. Топича и др. Так, Поппер в своем «Открытом обществе» развивает идею о том, что экскурсы Платона в область математики и его рассуждения об арифметическом и геометрическом равенстве понадобились ему лишь затем, чтобы обосновать «политический тоталитаризм» и «холистическое», т. е. антииндивидуалистическое и антидемократическое, понимание справедливости. Б. Рассел характеризует в целом греческого мыслителя как защитника тоталитарного строя, авторитариста, теоретического обоснователя авторитарного государства.

Разумеется, об особенностях платоноведения и платоновидения прошлых времен можно было бы и не вспоминать, но, во-первых, в этом специфика понимания проблем платоновской философии определенной эпохи, а во-вторых, отзвуки подобной позиции ощущаются доныне. Временами односторонний и упрощенный подход к наследию Платона сменялся более объективными оценками, признавалось его право на автономию творчества, отмечались эволюция взглядов, сложный и противоречивый характер его учения об идеях, подчеркивались его заслуги в разработке диалектики понятий. Но оставались и остаются элементы внеисторического подхода к Платону, перенесение на него современных мировоззренческих схем, до сих пор суждения о нем страдают субъективизмом, негативной и упрощенной критикой.

Наиболее обстоятельный, как считается, анализ взглядов Платона в последние десятилетия (70–  90-е годы) XX в. в России отличает работы В. Ф. Асмуса и А. Ф. Лосева. Вводная статья последнего открывает двухтомное (1988) и четырехтомное академическое издание сочинений греческого мыслителя (1980–  1994). Труды А. Ф. Лосева, писавшиеся на протяжении более чем полувека его научной деятельности, представляют собой самостоятельное авторское направление. Они включают переводы, комментирование текстов, разработку научного аппарата, оригинальную версию многих аспектов платоновского наследия и выделяются в литературе в особый раздел.

Но и в книгах названных авторов не удалось в полной мере избежать моментов, указанных выше. В последней работе В. Ф. Асмуса «Платон» (М., 1969) великий мыслитель Древней Эллады при всех оговорках чаще всего предстает как «реакционный» теоретик, для которого характерно «реакционное направление творчества», «реакционная утопия», «реакционный миф», «антиисторизм» и т.п. [11] То же относится и к пространному послесловию того же автора к «Государству» Платона, где отчетливо звучит мотив «реакционности» древнего грека.

26               ПРЕДИСЛОВИЕ

Академик А. Ф. Лосев стоял на точке зрения тесной связи идей Платона, всех философских представлений греков с античным способом производства и рабовладением. Сохраняют свое значение многие выводы ученого. Однако некоторые умозаключения, относящиеся, например, к середине XX в., к концу этого же века могут быть восприняты лишь cum grano salis. В самом деле, автор указывает, что мировые религии, возникшие после Платона, «старались перетянуть на свою сторону» языческий в своей основе платонизм и нередко достигали временного успеха. Но «наступали моменты в истории, когда платонизм вдруг восставал грозной силой против монотеистического вероучения и под его ударами начинали шататься и падать те самые богословские системы, самым верным союзником которых ранее казался Платон». Фраза, воспринятая буквально, qua talis, звучит несколькр непонятно на фоне общественной тяги к религии, возрождения христианства, «исламской революции» и т. п. Сейчас весьма проблематично найти мировые «богословские системы», которые бы «начали шататься и падать» или уже «упали», разве что догматы «вечно живого учения».

И сегодня не перевелись охотники уличать древнегреческого мудреца в коварстве и антидемократизме, «некоем стилистическом консерватизме» и «реакционно-аристократическом пафосе», в отражении его взглядов не только «революционно-прогрессивными», но и «религиозно-ретроградными» направлениями мысли и т. п.

В античности утверждали: «Manifestum поп eget probatione» –  «Очевидное не нуждается в доказательстве». Однако современная эпоха заставляет доказывать снова древние аксиомы, не считаясь с неудобством оттого, что приходится «ломиться в открытую дверь». Односторонняя и тенденциозная оценка политико-правового учения Платона как однозначно реакционного обусловлена, как уже отмечалось [12], некорректным истолкованием смысла его учения о формах правления.

Выходец из старой родовой знати, мыслитель тем не менее выступил против, как говорили в старину, и «аристократии злата», и «аристократии булата». Он обосновал желательность и необходимость управления государством философами –  новой аристократией духа и знания. Продолжая и развивая идеи Сократа, этот, с позволения сказать, «реакционер» выказал редкое мужество и личную смелость, отказался от материальных благ и удобств, которые сообщал ему его прежний статус. Но важнее общественная значимость его поступка. То, что является для нас очевидным и само собой разумеющимся, во времена античности выступило поистине революционной мерой, определившей на века важнейший принцип управленческой науки, государственно-правовой жизни. Это был прорыв в будущее –  настолько гигантский шаг вперед, что практически до настоящего времени (если не навсегда) правило Платона, основанное на единственном критерии компетентности –  профессиональной и моральной, –  является (или должно являться) главным при замещении сколько-нибудь значимой должности то ли в государственной, то ли в частной, то ли в общественной структуре. Идея Платона –  одно из немногих средств против кумовства, родствелничества и знакомства, прозелитизма и кампанилизма, разъедающих государственность.

ПРЕДИСЛОВИЕ        27

Совсем не случайно платоновская позиция развивалась многими мыслителями впоследствии. Она присутствует в советах Макиавелли, которые он давал Государю на рубеже Нового времени, у деятелей Просвещения в разных странах, у представителей более поздних направлений мысли. На эту позицию –  не осознавая этого –  становятся всегда, когда необходим «железный» аргумент в полемике против сословных или партийных привилегий, этнических или национальных претензий на политическое лидерство.

Подлинно прогрессивными в условиях античного полиса, на что уже обращалось внимание, выступали именно требования Платона, а не афинского демоса, претендовавшего на равенство с верхами и отрицавшего права тех, кто подпадал под действие различных цензов, и, разумеется, рабов. Но дело даже не в эгоистической позиции демотов –  и в ахейский, и в эллинский, и в аттический период для афинского полиса было свойственно единство «общественного и государственного быга» (Ф. Ф. Зелинский). Важнее то, что в самих условиях демократии Платон видел фактически складывавшиеся и действовавшие элементы аристократизма, когда, например, из десяти избранных стратегов на деле управлял самый знающий.

Античный мыслитель переносил на свой проект совершенного государства то, что реально существовало, оправдало себя в течение длительного времени у себя дома, в Афинах, Спарте, других полисах: совместные столовые, воспитание детей с младшего возраста не родителями в семье, а государством, освобождение правителей и воинов от земледельческих и ремесленных работ и т. п. По его мнению, такого рода институты оказывались достойными пропагандирования уже как элементы жизни идеального государства. Поэтому спешить обвинять Платона в утопизме не следует. «Идеальный» по-гречески означает не только «лучший из существующих», но и «мыслимый». И второе, а именно познание идеи государства, шире и важнее первого, т. е. построения «лучшего» государства, поскольку, поняв идею государства, мы одновременно поймем, что «хорошо», к чему надо стремиться.

Аналогичным образом не следует торопиться определять систему Платона как тоталитарную, особенно тем из читателей, кто еще незнаком с творчеством античного мыслителя и только взял в руки его произведения. Надо постараться понять Платона, не переиначивая его взгляды, примерно так, как об этом заявлял Ф. Ницше: «Моя философия есть –  «ungedrehter Platonismus» –  простой, неперекрученный, непереточенный платонизм».

Платон –  мыслитель твердых принципов и четких позиций, он, очевидно, не нуждается в снисходительном, либерально-просвегитель-ском утешении и проявлениях псевдотерпимости, основанных на рассуждениях, что, мол, мы все тоталитаристы в душе и, обвиняя Платона в тоталитаризме, мы сами подавляем его свободу, перечеркивая право другого человека на другие мысли и другую культуру.

Стереотипизированные мерки современности не подходят к Платону. Сейчас в центре умозрительных конструкций стоит индивид, и все, что стесняет его, именуется тоталитаризмом. Для Платона главное –  общее, государство. Каким оно должно быть «в идеале»? Это вопрос вопросов для всех и до тех пор, пока существует государственность.

28               ПРЕДИСЛОВИЕ

Если под государством понимать машину подавления –  это будет один ответ, если надстройку над экономическим базисом –  другой и т. п. Но если предполагать такую организацию, где человек счастлив, где царит справедливость, то проблема государственного устройства из политической становится этической, проблемой добродетели, блага, проблемой закона, который выполняют все вместе и каждый в отдельности без исключения. Десятки и десятки тоталитарных государств, которые существовали и существуют в реальности или описаны в литературе в жанре антиутопий (Д. Оруэлл), безнадежно проигрывают в сравнении с «антииндивидуалистическим» государством Платона, несмотря на самые благозвучные наименования, присвоенные ими самим себе.

Платоновская позиция гуманна уже потому, что схема правления опирается не на знатность, не на состояние, а на разум, разумные начала, на человека как существо разумное и нравственное. Он отвергает принцип частной собственности, «господства корыстных интересов». В его государстве принципиально невозможны коррупция, преступность, противоположность богатства и бедности. Все это элементы огромного комплекса государственных, политико-правовых проблем, разработка которых велась впервые в мире столь масштабно и на самом высоком уровне философской науки того времени. И в этом захватывающем плане переустройства и организации человеческой жизни, начертанном гениальным пером «божественного мужа», все достойно внимания нас, потомков: и прозрения, и достоинства, и, как нам представляется, недостатки, и го, что, по нашему самомнению, кажется гносеологически ценным, и то, что, по нашему же скудоумию, представляется иллюзорным.

Все эти печальные обстоятельства –  не зря Платон смотрел с печалью в будущее –  лишний раз убеждают в том, что относиться к классике с конъюнктурных «точек зрения» нельзя: классика всегда и современна и своевременна.

Не будем осуждать тех, чья рука, как сказал поэт, «бывало, исторгала у лиры неверный звук...». Приведем поэтому куда более основательное высказывание В. Ф. Асмуса: «Платон –  один из учителей человечества. Не будь его книг, мы только хуже понимали бы самих себя, хуже понимали бы, что такое философия, наука, искусство, поэзия, вдохновение, что такое человек, в чем трудности его исканий и свершений».

 * * *

Многогранно творчество древнегреческого мыслителя –  поистине широк Платон. Оно не только распространяется на собственно философию, но и охватывает этику и эстетику, психологию и педагогику, экономику, математику, литературу и другие области знания. Едва ли кто-либо будет всерьез отрицать, что одной из центральных в его воззрениях остается государственно-правовая, политическая тематика. В тесных рамках вступления, разумеется, невозможно исчерпывающе полно дать ее анализ и тем более представить во всей полноте ex novo. Представляется реальной задача –  меньшая по объему, но не по сложности –  попытаться взглянуть непредвзято на сложившийся за долгие

ПРЕДИСЛОВИЕ        29

годы стереотипизированный портрет философа с новых позиций, а возможно, и добавить ряд важных уточняющих штрихов, отражающих смысл современного понимания затронутых проблем. При этом в расчет следует взять и содержание настоящего тома, и композицию предисловия –  государство, право, политика, и философский угол зрения античного теоретика.

 

| Оглавление | Следующий